Эммарилиус

Акт III. Иллюзия покоя

Солнечный свет падал из окна ровным прямоугольником на пол, задевая край кровати, где лежал Тейн. В его руке, поднятой на уровень глаз, медленно вращалась изумрудная брошь. Лучи играли в глубине камня, высекая из него теплые, живые блики. Тейн перевел взгляд на спящую Леону. Она лежала на боку, отвернувшись к стене, ее плечи поднимались и опускались в медленном, умиротворенном ритме. Прядь рыжих волос, выбившаяся из-под одеяла, казалась почти огненной в потоке дневного света. В этой тихой, залитой солнцем комнате, где в воздухе висели пылинки, танцующие в световых столбах, его мысль обрела болезненную четкость.

В Эльгра́сии у Тейна была лишь краткая, обманчивая передышка – иллюзия свободы, растянувшаяся до десяти лет. Но в тот день, когда осколок сердца Цра́лхела избрал его своим новым хранителем, детство мальчика было похоронено заживо. Его прервали и аккуратно извлекли из него, как ненужный орган, заменив грузом тяжелее любых лет.

Пока его братья и сестры, такие же Ла́йбрики по крови, но свободные от клейма избранности, предавались обычным радостям, Тейн уже учил язык тишины в библиотечных залах. Его «игры» были расшифровкой древних свитков, а «приключения» – странствиями по выцветшим картам. Его родня могла путешествовать к сияющим шпилям или бродить по туманным долинам. Для него же весь мир сузился до страниц фолиантов и полотен бродячих художников, что изредка появлялись при дворе. Города, которые он не посетит, и моря, бриз которых не почувствует на своей коже, жили лишь в чужих описаниях и мазках краски на холсте.

Но он не жаловался. Жалоба была бы непозволительной слабостью, трещиной в броне. «Так нужно» – эта фраза стала мантрой, колыбельной и приговором. Ее вбивали в его сознание методично, день за днем, словно вдалбливая клин в молодое дерево, чтобы задать ему «правильное» направление роста. Нужно роду. Нужно Эльгра́сии. Нужно для равновесия сил. Его личные «хочу» растворились в всепоглощающем «должен», даже не успев сформироваться. И к семидесяти годам он уже не мог отделить одно от другого. Желание стало синонимом долга, а мечта – синонимом предопределенного пути. Он смотрел на картину города и чувствовал не тоску, а обязанность однажды его защитить. Он читал о древних битвах и видел не драму, а учебное пособие. Его детство не украли – его перепрограммировали. И самым страшным было то, что он искренне верил, что так и должно быть.

А этот мир… Здесь день начинался не с молитвы или тренировки, а с миллиона возможностей. Человек мог быть кем угодно. Неопределенность была не проклятием, а нормой. Эта мысль ослепляла и пугала одновременно. Как выбрать путь, когда перед тобой не коридор, а бескрайнее поле? И как потом не сломаться, осознав, что выбрал не ту тропу, и винить в этом лишь себя, а не волю богов?

Он снова посмотрел на брошь, затем на Леону. Она бежала от бремени своего выбора, от страха ошибиться. А он… Он, возможно, бежал бы от этой оглушительной свободы. Потому что груз собственных решений тяжелее любого предначертания.

За окном слышался отдаленный гул машин, чьи-то голоса, жизнь, которая шла своим чередом, не требуя эпических подвигов. Впервые вопрос в его голове звучал не «как выжить?», а «кем я мог бы стать?». Ответа не было. Лишь теплый солнечный луч на полу, ровное дыхание спящей девушки и тихий незнакомый покой обычного дня.

– Ты можешь отказаться от этого всего, – послышался голос Ру́вика.

Комочек света спрыгнул с плеча юноши на прохладное покрывало, устроился напротив и пристально, снизу вверх, всматривался в хозяина – прямо в душу.

– О чем ты? – спросил Тейн, отводя взгляд от броши к фамильяру. В его голосе прозвучало усталое раздражение.

– От своего предназначения. От долга. От всей этой ноши по спасению Эльгра́сии. Ты можешь просто… перестать, – пояснил Ру́вик.

– Не могу. – Голос Тейна был плоским, выжженным. Он сунул брошь в карман штанов, словно пытаясь спрятать и этот разговор. – У меня нет выбора.

– Ты так говоришь потому, что тебе это вбили в голову с пеленок? – не отступал комочек, его голос стал тише, но острее. – Или потому, что ты сам этого хочешь? Скажи честно. Только себе.

Тейн издал хриплый сдавленный стон, словно от физической боли. Он откинулся на подушки и накрыл лицо ладонями, пальцы впились в кожу лба. В залитой солнцем комнате его фигура вдруг сжалась, стала меньше.

– Я не знаю, ясно?! – Его голос прорвался сквозь пальцы, полный неожиданной кипящей ярости, направленной не на Ру́вика, а на самого себя. – Не знаю! Я делаю это потому, что так надо. Потому, что иначе нельзя. Потому, что если не я, то кто?

Он замолк, тяжело дыша. Сказанное вслух «не знаю» повисло в воздухе – страшное и облегчающее одновременно. Эти два слова разрушали все здание его личности, возведенное годами послушания.

– Кому это «надо»? – Каждое слово било точно в цель. – Тем, кто всю жизнь вытирал о тебя ноги? Всему роду Ла́йбриков, который смотрел сквозь тебя, как сквозь пустое место? Отцу, который с малых лет вливал в тебя яд, не моргнув глазом?

Тейн снова сжался, его пальцы впились в ткань капюшона, натянутого до переносицы. Он зажмурился, пытаясь отгородиться от этих слов, от этой правды, что резала глубже любого клинка.

В голове гудело, билось, выстукивая одну мысль: «Не хочу слышать, не хочу, не хочу!»

Мир, и без того расколотый, теперь сходил с ума изнутри, и в этом хаосе не оставалось ни одной прочной точки опоры.

Затем в его сознании, вопреки всему, возник образ: суровые, но мягкие глаза, рука, легшая на плечо в редкий миг одобрения. Дядя Ви́лмот. Тейн разжал пальцы, опустил руки на живот, стараясь унять дрожь.

– Я делаю это… для одного человека, – выдохнул он. Голос был тихим, но уже без прежней ярости. Он посмотрел на Ру́вика сквозь ткань капюшона. – Ты знаешь, о ком я. Потому что он… он верит в Эльгра́сию и любит ее.

– А ты уверен в этом? Уверен, что его любовь была к миру, а не к идее мира? К порядку, который он знал, а не к тому, что могло бы быть?

– Не знаю, но…

Тейн замолчал, закусив губу до боли. Он снова достал из кармана брошь. Зеленый камень, теплый от его тела, лежал на ладони, отражая скупой солнечный свет. В его глубине не было ответов, лишь молчаливое напоминание.

– Мне кажется… все так и есть.

Он говорил не разумом, а израненным сердцем, цепляясь за эту веру как за последний обломок в бушующем море.

– «Кажется» – слабая опора для судьбы мира, хранитель, – мягко произнес фамильяр. – Но если эта опора – все, что у тебя есть… то, возможно, пока ее достаточно. Просто помни, что однажды тебе придется проверить ее на прочность. И ответить себе не «кажется», а «знаю».

Они спустились перекусить в столовую на первом этаже гостиницы – длинное низкое помещение с запотевшими окнами в рамах, которые, кажется, не открывались с прошлого десятилетия. Воздух был густым и неподвижным, пропитанным запахом старого растительного масла, пережаренного лука и слабой попыткой перебить все это хлоркой. Пластиковые скатерти в мелкий синий цветочек местами побелели от многочисленных протираний, а ноги слегка липли к линолеумной плитке с потускневшим узором. Заказав у сонной официантки два незамысловатых блюда, они заняли столик в углу, под полкой с искусственным плющом.

Пока Леона рассеянно просматривала меню, Тейн погрузился в созерцание окружающей его действительности. Массивные темные балки под потолком, грубая штукатурка на стенах, тусклые бра в виде фальшивых светильников. Архитектура была бледной, уродливой пародией на популярную таверну в Эргра́де. Там балки были настоящими, вековыми, пропитанными дымом очага и запахом хмеля. Там шум стоял такой, что слова тонули в общем гуле, а не висели в воздухе тяжелым неловким молчанием, как здесь.

Воспоминание нахлынуло само, яркое и горькое. Вирги́л, его старший брат, однажды протащил юношу туда под предлогом «испытания характера». Впервые Тейн попробовал темный эль с горьковатым послевкусием, от которого щипало язык. Он выпил не так много, но достаточно, чтобы мир накренился и стал теплее, а скованность в плечах – чуть меньше. Тейн вернулся домой не то чтобы пьяным, но… легким. Одурманенным не столько хмелем, сколько чувством принадлежности к чему-то простому и шумному. Последовавшее наказание было суровым, но даже под ударами розог он, стиснув зубы, ни о чем не жалел. Тот вечер был одним из редких щелей в броне его предназначения, через которые пробился луч чужой, нормальной жизни.

Почти неуловимая улыбка тронула его губы, но тут же растаяла, как пятно света на грязном полу. Леона заметила вспышку эмоции на его лице и ее мгновенное угасание, но ничего не сказала.

Вскоре официантка принесла их заказ, поставив тарелки с глухим стуком о пластиковую поверхность стола. Перед Тейном оказалась стопка золотистых вафель, от которых исходил легкий пар, и небольшая пиала с густым рубиновым клубничным джемом, сверкавшим словно драгоценный камень. Рядом стояла кружка с травяным чаем, от которого тянуло тонким ароматом чего-то цветочного – запах, совершенно чуждый тяжелым пряным отварам Эргра́да.

Тейн на мгновение замер, его взгляд скользнул с тарелки на Леону. Она ела спокойно, погруженная в свои мысли. Он же, прежде чем начать, снова тихо принюхался, как бы проверяя еду на скрытую угрозу, – старая привычка, въевшаяся в плоть. Затем, с непривычной осторожностью, он отломил вилкой небольшой треугольник вафли, обмакнул его в джем, следя, чтобы капля не упала, и поднес ко рту.

Первым пришло ощущение текстуры – хрустящей корочки снаружи и мягкой, почти воздушной сердцевины внутри. Затем вкус. Сладкий, но не приторный, с легкой кислинкой ягод и ванильной нотой теста. Это был взрыв простого, ничем не омраченного удовольствия на его языке, привыкшем к безвкусной похлебке, лечебным отварам или строго дозированной функциональной пище хранителя.

Его глаза, широко распахнувшись, сверкнули чистым, почти детским изумлением. Он замер на секунду, будто пытаясь осмыслить это ощущение. А потом, отбросив всю осторожность и остатки чопорности, просто набросился на еду. Он с жадным, искренним наслаждением погружался в каждый кусок, отламывая новые, макая их в джем, запивая глотками ароматного чая. В этот момент он не был хранителем, беглецом или носителем древней силы. Он был просто голодным юношей, впервые познавшим радость горячих вафель с клубничным вареньем в придорожной забегаловке.

– Осторожнее, а то подавишься еще. – Леона, наблюдавшая за ним украдкой, не смогла сдержать легкой, теплой улыбки. – Мы никуда не торопимся.

Тейн, услышав ее слова, замедлил свой порыв, но глаза его все еще сияли. Он аккуратно положил вилку, сделал глоток чая, чтобы прочистить горло, и снова посмотрел на остатки вафли на тарелке с почтительным изумлением.

– Это просто… – Он покачал головой. – Я не знаю таких слов. В Эргра́де еда была тем, что поддерживало жизнь. Или просто лекарством. Или испытанием. Она не была… вот этим.

Он ткнул вилкой в сторону тарелки, как бы указывая на сам феномен вкуса, не обремененного скрытым смыслом.

– Рада, что тебе нравится. – Ее улыбка стала шире, теплее. В голосе звучала неподдельная радость, ей нравилось дарить ему эти простые открытия. – Если захочешь – можешь заказать еще порцию. Или попробовать что-то другое.

Тейн задумался, взгляд на мгновение стал отсутствующим, будто он взвешивал не возможность съесть больше, а само право на такую бездумную роскошь. Затем он тихо выдохнул и отодвинул тарелку, почти очищенную до блеска.

– Нет, я наелся. Спасибо. Было вкусно.

– Пф, это ты еще не пробовал яблочный пирог моей мамы, – махнула девушка рукой, стараясь говорить небрежно. – Вот там уж точно за уши не оттащишь. Он тает во рту, а корица…

Она замолчала, поймав его внимательный, заинтересованный взгляд. И тут же спохватилась, что снова заговорила о доме. Но на этот раз не с тоской, а с чем-то вроде тихой гордости и предвкушения.

Тейн не ответил, лишь кивнул, представляя себе этот невиданный пирог. В его груди, рядом с привычной тяжестью долга и тревоги, появилось новое, крошечное и теплое чувство – смутное, почти пугающее желание однажды этот пирог попробовать.

Внезапный грохот, похожий на удар гигантского кулака по земле, и последующий пронзительный человеческий крик разорвали унылую тишину гостиницы. Все, кто находился в столовой, вздрогнули, застыв на месте. Тейн инстинктивно рванулся к окну и увидел, как на улице в панике разбегаются люди, спотыкаясь и оглядываясь через плечо на что-то невидимое из-за угла.

– Здесь отродья, – тихо, но с леденящей уверенностью прошипел Ру́вик, вынырнув из-за пряди волос Тейна.

И в ту же секунду мир взорвался. Стена столовой с противоположной стороны не выдержала чудовищного удара и рухнула с оглушительным ревом. Обломки штукатурки, кирпича и дерева полетели внутрь, подняв удушливое облако пыли, которое тут же поглотило свет и звук. Тейн действовал на чистом рефлексе. Он резко подскочил, подхватил Леону со стула и прижал ее к себе, развернувшись спиной к эпицентру разрушения. Согнувшись, он накрыл ее собой, чувствуя, как обломки и щебень бьют по спине и плечам, застревая в складках ткани.

На мгновение воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь кашлем и звоном в ушах. Пыль оседала, медленно открывая картину хаоса. Тейн, все еще прижимая к себе Леону, отстранился, чтобы увидеть ее лицо. Ладони легли на ее щеки, пальцы впились в кожу, поворачивая ее голову, чтобы осмотреть.

– Ты в порядке? – Его голос звучал резко, почти грубо от адреналина, но в глазах читалась настоящая паника. – Говори! Ты ранена?

Леона, все еще не до конца осознавшая, что произошло, судорожно замотала головой, вырываясь из его хватки не от страха перед ним, а от шока. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Нет… Нет, я… я в порядке, – выдохнула она прерывисто, переводя взгляд на его плечо, где ткань была порвана и присыпана белой пылью.

Только убедившись, что на ее лице и открытых участках кожи нет ни царапины, Тейн позволил себе короткий сдавленный выдох. Его собственные руки слегка дрожали. Он резко поднял голову, вглядываясь в пыльное марево на месте рухнувшей стены, откуда уже доносился низкий угрожающий рев. Его пальцы потянулись к чехлу с посохом. Передышка окончилась.

Внезапный женский крик, переходящий в визг, и сразу за ним – пронзительный детский плач заставили Тейна резко обернуться. Но он не успел ничего разглядеть. В бок ему врезалась тупая, чудовищная сила, словно его сбил скачущий галопом тяжелый всадник.

Его отбросило через весь зал. Он чувствовал, как воздух со свистом вырывается из легких, как мелькают в глазах перевернутые потолок, обломки столов, чьи-то испуганные лица. Затем – глухой удар, хруст досок, и яркий дневной свет ударил в глаза. Он вылетел на улицу, тяжело шлепнувшись спиной на асфальт. Падение выбило из него все до последней капли воздуха. На миг мир померк и заполнился белой звонкой пустотой.

Он лежал, хрипло, судорожно ловя ртом воздух, который словно отказывался заполнять легкие. Инстинктивно его рука потянулась за спину – к привычной тяжести, к ядру его силы. Но там была лишь порванная ткань. Паника, острая и леденящая, пронзила его яснее любой боли. Он поднял голову, превозмогая тошноту.

Чехол с посохом лежал на запыленном полу столовой, в двух шагах от Леоны. А над ней, перекрывая свет, нависало оно. Существо, похожее на кошмар, вылезший из трещины в самой реальности. Около трех метров искривленного костлявого тела, покрытого щетиной, словно гнилой мох. Его несоразмерно длинные руки с когтями, похожими на ржавые серпы, безвольно свисали. Из оскаленной пасти, усеянной сломанными почерневшими клыками, сочилась мутная слюна, капая на пол и шипя, как кислота. Воздух вокруг него выл от зловония разложения и немой ненависти. Оно тихо рычало, издавая низкий звук, похожий на скрежет камней в желудке гиганта, и медленно, почти любопытно склонялось к застывшей фигуре девушки. Его черные пустые глаза смотрели на нее без мысли, лишь с бесконечным инстинктивным голодом.

Хриплый, сорванный крик вырвался из груди Тейна прежде, чем он успел подумать:

– Леона!

Рычание оборвалось. Чудовище замерло, затем с противным костным хрустом повернуло свою массивную голову в его сторону. В этих пустых глазах на миг мелькнуло нечто вроде тупого удивления.

И этого мига Тейну хватило. Адреналин ударил в виски, заглушая боль. Он оттолкнулся от асфальта, кидаясь вперед. Никакой магии – только сжатый кулак, весь вес тела, вложенный в отчаянный бросок.

Удар пришелся точно в боковую часть морды твари. Раздался глухой влажный хруст, словно ломали старую ветку. Тейн почувствовал, как костяшки его пальцев погружаются во что-то твердое и скользкое одновременно. Боль пронзила руку до плеча.

Существо, застигнутое врасплох, отшатнулось и с тяжелым грохотом рухнуло на бок, отброшенное на несколько метров. Оно завизжало. Уже не угрожающе, а с болью и яростью.

Тейн стоял, тяжело дыша, его кулак был окровавлен. Боль пульсировала в руке, наверняка что-то было сломано. Но он не обращал на это внимания. Его взгляд был прикован к Леоне. Посох все еще лежал на полу. Между ним и его хозяином было от силы два шага.

Лайбрик схватил девушку за плечи, пытаясь поймать ее бегающий стеклянный взгляд.

– Ты как?

Но она была словно изваяние. Он видел в ее зрачках чистый, животный ужас, который парализовал волю; чувствовал этот страх – энергия колыхалась вокруг нее резкими, хаотичными всполохами. Поняв, что Леона в оцепенении, он действовал молниеносно: одним движением сорвал с пола чехол с посохом, перекинул его за спину, а затем подхватил девушку на руки.

Он вынес ее на улицу, где царил хаос – крики, бегущие люди, рев чудовищ из-за стен гостиницы. Собрав волю в кулак, Тейн с силой оттолкнулся ногами от земли. Магия рванула его вперед неестественно длинным прыжком. Он преодолел расстояние до машины за одно мучительное для мышц мгновение и поставил Леону на ноги.

Ее тело била мелкая неконтролируемая дрожь, как в лихорадке. Колени подкашивались, и ему пришлось крепко держать ее, служа единственной опорой в рушащемся мире.

– Садись в машину, – его голос прозвучал тихо, но с железной непреклонностью, перекрывая окружающий гам, – уезжай как можно дальше. Я тебя догоню.

– Ты с ума сошел? – В ее глазах наконец-то вспыхнула искра осознания, но это была ярость отчаяния. Пальцы впились в ткань его толстовки, цепляясь, как утопающий. – Давай просто уедем. Мы не будем останавливаться, найдем Герве́рута и… – Леона судорожно бормотала, голос предательски дрожал. – Тейн, пожалуйста.

Заклинатель мягко накрыл ее ледяные дрожащие ладони своими. Он заставил ее встретиться с ним взглядом.

– Они пришли за мной, Леона. Каждая тварь, каждый коготь направлены ко мне. Ты в опасности, только когда находишься рядом. – Он говорил ласково, но в каждой букве звучала непоколебимая решимость. – Я буду в порядке. И я найду тебя. Обещаю.

Он сделал паузу, и в его голосе прозвучала не просьба, а мольба, обнажающая всю глубину его страха – не за себя, а за нее:

– Я не хочу, чтобы ты пострадала из-за меня. Пожалуйста… Уезжай. Пока этот город не скроется за горизонтом. – Он кивнул в сторону гостиницы, откуда донесся новый рев и звук ломающегося стекла. – Эти люди… они тоже в ловушке из-за моего присутствия. Я не могу их бросить. И не могу подвергать тебя еще большей опасности, держа рядом.

Его взгляд говорил яснее слов: это не геройство. Это ответственность. И горькое осознание того, что он сам – магнит для беды.

Юноша еще несколько секунд стоял, наблюдая, как пыльное облако за машиной Леоны медленно рассеивается на пустынной дороге. Затем Тейн вынул посох из чехла. Дерево пульсировало в его руках сдерживаемой мощью, словно живое сердце бури.

Он взмыл вверх, отталкиваясь от воздуха с силой, захватывающей дух. Город раскинулся под ним, как игрушечный. Маленький, хрупкий, с клубами дыма, поднимающимися из точек, где хозяйничали твари. Он видел крошечные фигурки, бегущие по улицам, слышал далекие, искаженные расстоянием крики. Ярость, холодная и целеустремленная, заструилась по его жилам. Это был его след и его война, приведенная на порог невинных людей.

Сделав глубокий ровный вдох, он поднял посох над головой. Глаза его зажглись холодным бирюзовым сиянием, и воздух вокруг затрепетал.

– Eolgur!

Словно в ответ на его зов, небо над городом начало сжиматься, темнеть. Из ничего, разрывая голубизну, выползали тяжелые, свинцовые тучи, сбиваясь в грозовое чудовище. Громыхнуло сначала отдаленно, потом ближе, и вот уже раскаты гремели, не умолкая, сотрясая воздух. Вспышки молний, ослепительно-белые, резали темноту. Каждый удар был хирургически точен, сокрушая костяные тела тварей, обращая их в клубы дыма и пепла, не задевая ни одного человека. Он чувствовал каждое попадание – двадцать три вспышки, двадцать три искры чужеродного хаоса, погашенные чистым гневом небес.

Когда последнее чудовище рассыпалось, начался дождь. Теплый, очищающий, смывающий сажу и страх с улиц. Тейн, все еще паря в воздухе, прикрыл глаза.

– Elfectio.

И тогда произошло невозможное. Осколки кирпичей поползли назад, к своим местам. Развороченные стены складывались, как пазл, подгоняемые невидимой рукой. Разбитые окна собирались из осколков, и стекла становились целыми. Это было завораживающее сюрреалистичное зрелище – город, залечивающий свои раны на глазах у ошеломленных жителей.