Последний секрет

Лукреция пожимает плечами и прячет пачку. Она с облегчением ступает на твердую землю. Ее вестибулярный аппарат еще не отошел от штормового шока, в ногах дрожь.

Исидор помогает ей выпрямиться.

– Дышите глубже.

Умберто открывает тяжелую железную дверь и пропускает их внутрь здания, потом с лязгом задвигает наружный засов. Им трудно совладать с внутренней дрожью: психиатрическая больница вызывает у обоих страх.

«Я не сумасшедшая», – думает Лукреция.

«Я не сумасшедший», – думает Исидор.

Два поворота дверного запора. «Вдруг придется доказывать, что я не безумец?» – в страхе думает Исидор.

Журналисты поднимают глаза. В скалу вделаны и закреплены раствором грубые камни-ступеньки. Она начинают карабкаться вверх.

Подъем дается нелегко.

Наверху им преграждает путь дородный человек с узкой короткой бородкой, в грубом шерстяном свитере, похожий на школьного учителя.

– Что вам здесь надо? – спрашивает он, подбоченившись.

– Мы журналисты, – объясняет Лукреция.

Поколебавшись, человек отвечает:

– Я доктор Робер.

Он ведет их к крутой лестнице, по которой они поднимаются на открытую площадку.

– Я могу устроить вам небольшую экскурсию, только прошу соблюдать осторожность и тишину и не мешать больным.

Вот они и в сердце больницы, на лужайке, среди гуляющих и беседующих людей в городской одежде. До них доносятся обрывки разговора:

– Я – параноик? Нет, так не пойдет, обо мне распускают лживые слухи…

Некоторые читают газеты или играют в шахматы. На площадке играют в футбол, раздается стук волана о бадминтонные ракетки.

– Знаю, с непривычки все это может показаться странным. Финчер запретил больным разгуливать в пижамах, санитарам и врачам пришлось снять синие халаты. Так он засыпал ров между персоналом и пациентами.

– Разве это не напрягает? – удивляется Исидор.

– Сначала у меня самого была путаница в голове. Что ж, это обостряет внимание. Доктор Финчер перевелся к нам из парижской клиники «Отель-Дье». Он работал с доктором Анри Гривуа, внедрившим во Франции методы канадской психиатрии.

Доктор Робер ведет их к корпусу с надписью «Сальвадор Дали» над дверью.

Стены внутри не побелены, как принято в больницах, а расписаны от пола до потолка красочными фресками.

– Финчер пытался внушить каждому больному, что изъян можно преобразовать в достоинство. Он хотел, чтобы они, смирившись со своей мнимой слабостью, превратили ее в плюс для себя. Все помещения здесь – дань памяти художника, добившегося успеха именно своей непохожестью на всех остальных.

Палата «Сальвадор Дали» встречает их не произведениями на мотивы художника, а тщательными репродукциями самых известных его полотен.

Доктор Робер ведет журналистов в другой корпус.

– Это для параноиков: Мориц Корнелис Эшер.

Стены расписаны невероятными геометрическими фигурами.

– Прямо музей, а не больница. Потрясающая настенная живопись. Кто все это нарисовал?

– Чтобы добиться такого соответствия оригиналу, мы пригласили маньяка из корпуса «Ван Гог». Уверяю вас, вы не найдете никаких расхождений. Совсем как Ван Гог, искавший совершенный желтый цвет и нарисовавший тысячи подсолнухов с разными оттенками желтизны, чтобы достигнуть желаемого эффекта, здешние больные способны долго искать правильный цвет. Они упертые перфекционисты.

Экскурсия продолжается.

– Это для шизофреников: фламандский живописец Иероним Босх. Шизофреники очень чуткие. Они улавливают все волны, все вибрации, это доставляет им страдания, и это же делает их гениальными.

Они возвращаются во двор и идут среди пациентов, слыша от большинства из них вежливые приветствия. Некоторые громко беседуют с воображаемыми собеседниками.

– Ведь что беспокоит? – принимается объяснять доктор Робер. – Нас занимает одно и то же, отличен только размах интереса. Взгляните сюда: у него фобия волн, испускаемых мобильными телефонами, поэтому он не снимает мотоциклетный шлем. Скажите, разве не всех нас тревожит их потенциальный вред?

Бригада маньяков заканчивает работу над фреской. Доктор Робер доволен их работой.

– Финчер во все внес новизну, в том числе в труд. Он наблюдал за больными, как никто до него. Со смирением. Без предубеждения. Он не считал, что нужно обуздывать их разрушительные порывы, их способность мешать окружающим. Он старался использовать во благо и усилить их лучшие качества. Для этого он демонстрировал им самое прекрасное, что создало человечество: живопись, музыку, кино, компьютеры. И предоставлял возможность творить. Естественно, они выбирали искусство, выражающее их тревогу, озабоченность, говорящее их языком. Он не запирал людей под замок, а наблюдал за ними. Он говорил не об их изъянах, а о красоте вообще. Неудивительно, что в некоторых проснулась тяга к творчеству.

– Так просто?

– Нет, очень сложно. Параноики не выносят шизофреников и презирают истериков. Те платят им тем же. Но в искусстве они обрели некую нейтральную территорию, то, чего им не хватало. Финчер любил повторять: «Когда вас в чем-то упрекают, разглядите в этом то, что может стать вашей сильной стороной».

К ним подбегает пожилая дама и торопливо наклоняется к циферблату часов журналистки.

Та замечает, что старушка сама при часах. Но она так дрожит, что не в состоянии рассмотреть на них время.

– Шестнадцать двадцать, – подсказывает ей Лукреция.

Но старушка уже спешит в другую сторону. Доктор Робер тихо объясняет:

– Болезнь Паркинсона. На первых порах ее лечат допамином. В этой клинике занимаются не только душевными недугами, но и всеми нарушениями нервной системы: Альцгеймером, эпилепсией, Паркинсоном.

Какой-то больной, подойдя к ним, морщится и размахивает линейкой.

– А это что такое? – спрашивает Исидор.

– Измеритель боли. Нечто вроде термометра, показывающего боль. Когда больной говорит, что ему плохо, бывает нелегко понять, пора ли давать ему морфий. Поэтому их попросили градуировать степень недуга на шкале от одного до двадцати. Получается субъективный показатель боли.

Двое рабочих вешают мемориальную доску в память о Финчере. На ней красуется его девиз: «Для человека с мотивацией не существует преград».

Больные собираются, чтобы полюбоваться доской. Некоторые сильно взволнованы. Человек десять хлопают в ладоши.

– Все здесь в нем души не чаяли, – продолжает рассказ экскурсовод. – Когда Финчер сражался с Deep Blue IV, в главном дворе установили большой телеэкран. Вы бы это видели! Обстановка была как на футбольном матче. Все орали: «Давай, Сэмми! Сэмми, давай!» Они называли его только по имени.