Властелин Севера. Песнь меча (сборник)

Гутред помолчал.

– Ты не вернешься, Утред, – ласково проговорил он.

– Пожалуйста, выполни эту просьбу, мой господин, – настаивал я.

– Хорошо, – пообещал Гутред, – но сперва отдай мне меч.

Я отстегнул ножны. Меня так и подмывало обнажить Вздох Змея и начать наносить удары направо и налево его добрым клинком. Однако здравый смысл удержал меня, ибо я погиб бы в мгновение ока. Поэтому я просто поцеловал рукоять и протянул меч Гутреду.

Затем я снял браслеты – знаки отличия воина – и тоже вручил их Гутреду.

– Отдай их Хильде, – попросил я.

– Отдам, – сказал он, беря браслеты.

Потом посмотрел на четверых ожидавших меня работорговцев.

– Ярл Ульф нашел этих людей, – сказал Гутред, кивнув в их сторону, – и они не знают, кто ты такой. Им известно только то, что тебя следует увезти прочь.

Ну что ж, и на том спасибо. Если бы работорговцы знали, как сильно я нужен Эльфрику и какую сумму Кьяртан Жестокий согласен заплатить за мои глаза, я не прожил бы и недели.

– Теперь иди, – приказал мне Гутред.

– Ты мог бы просто отослать меня прочь, – горько сказал я.

– Твой дядя назначил цену, – ответил король. – И цена его именно такова. Он поначалу и вовсе желал твоей смерти, но взамен все-таки согласился на это.

Я посмотрел мимо Гутреда, туда, где черные тучи громоздились на западе, как горы. Они стали ближе и темнее, и свежеющий ветер холодил воздух.

– Поторопись домой, мой господин, – сказал я, – потому что надвигается шторм.

Король ничего не ответил, и я пошел прочь.

Судьба неумолима. Сидящие у корней древа жизни три пряхи решили, что золотая нить, делавшая мою судьбу удачливой, должна подойти к концу.

Я помню, как мои сапоги скрипели по гальке, помню, как летали надо мной белые свободные чайки.

Как выяснилось, на самом деле четверо незнакомцев все-таки были вооружены, но не мечами или копьями, а короткими дубинками. Они наблюдали за моим приближением, а Гутред и Ивар смотрели, как я иду прочь, ну а я… Я знал, что сейчас произойдет, и не пытался сопротивляться.

Я подошел к работорговцам, и один из них шагнул вперед и изо всех сил ударил меня в живот, чтобы у меня отшибло дыхание. Второй врезал мне сбоку по голове, и я рухнул на гальку. A затем последовал еще один удар, и дальше я ничего не помню.

В тот страшный день я, законный владелец Беббанбурга, прославленный воин, тот самый человек, который убил Уббу Лотброксона и одолел Свейна Белую Лошадь, стал рабом.

Часть вторая

Красный корабль

Глава пятая

Капитана судна, моего хозяина, звали Сверри Равнсон. Он был в числе тех четверых работорговцев, что жестоко избили меня.

Вот как он выглядел: ростом ниже меня, на десять лет старше и вдвое шире; лицо плоское, как лопасть весла, основательно сломанный нос и короткая черная бородка, в которой виднелись седые пряди. A еще у него имелось лишь три зуба и совсем не было шеи. Я никогда еще не встречал настолько сильного человека. Сверри не отличался разговорчивостью. Корабль свой он назвал без затей «Торговец». Это было крепкое судно, добротно построенное и хорошо оснащенное, со скамьями для шестидесяти гребцов. Хотя, когда я присоединился к команде Сверри, у него их имелось только одиннадцать, поэтому он рад был заполучить меня, в том числе и потому, что гребцов получилось четное число.

Пятеро свободных членов команды никогда не выступали в роли гребцов, хотя и подменяли Сверри у рулевого весла. Еще они следили, чтобы рабы хорошенько работали и не сбежали, а когда мы умирали, швыряли наши тела за борт. Двое из них, как и сам Сверри, были норвежцами, еще двое – датчанами, а пятый – фризом по имени Хакка. Именно он надел мне на ноги рабские кандалы.

Когда я оказался на корабле, первым делом с меня сорвали одежду, оставив только рубашку, и швырнули мне пару просторных штанов. Закрепив кандалы, Хакка разорвал рубашку на моем левом плече и коротким ножом вырезал выше локтя громадную S – первую букву слова «slave» – раб. Кровь полилась к локтю, смешавшись с первыми каплями дождя, который ветер принес с запада.

– Мне полагалось бы тебя заклеймить, – сказал Хакка, – но у нас на судне негде развести огонь.

Он зачерпнул с днища грязь и втер ее в свежий порез. Рана нагноилась, отчего у меня начался жар, но, когда все зажило, на руке моей осталась метка Сверри. Я ношу ее и по сей день.

Кстати, в ту самую первую ночь мы едва не погибли. Ветер внезапно начал дуть очень сильно, вся река наполнилась маленькими быстрыми волнами – барашками, и канат, удерживавший якорь, задергался. Ветер все крепчал, косой дождь хлестал вовсю. Судно подпрыгивало и содрогалось, да еще вдобавок начался отлив: ветер и течение пытались вынести корабль на берег, а якорь – скорее всего, большой камень, удерживавший судно лишь силой своего веса, – медленно пополз по дну.

– На весла! – закричал Сверри и рассек дрожащий канат, к которому был привязан якорь.

«Торговец» резко дернулся и метнулся прочь.

– Гребите, вы, ублюдки! – закричал Сверри. – Быстрее!

– Гребите! – эхом отозвался Хакка и начал хлестать нас бичом. – Ну же, гребите!

– Хотите жить? – взревел Сверри, перекрывая вой ветра. – Тогда гребите!

Он вывел нас в море. Хотя на реке нас выкинуло бы на берег, но зато мы были бы в безопасности во время отлива, а следующий прилив снял бы корабль с суши. Но Сверри вез много груза и боялся, что, если мы окажемся на берегу, его ограбят угрюмые местные жители, обитающие в лачугах Гируума. Он рассудил, что уж лучше пойти на риск погибнуть в море, чем быть убитым на берегу, поэтому и повел нас навстречу серому хаосу из ветра, тьмы и воды.

Он хотел повернуть на север возле устья реки и укрыться у берега. Вообще-то, задумано было неплохо: мы могли бы остаться под защитой земли и переждать шторм, но Сверри не рассчитал силы отлива, и хотя мы гребли вовсю, да и бич постоянно опускался на наши плечи, однако мы не сумели пригнать судно обратно к устью. Вместо этого нас вынесло в море, и спустя несколько биений сердца нам уже пришлось прекратить грести, закрыть весельные порты и начать вычерпывать из судна воду.

Всю ночь мы выливали воду за борт, и я помню ту страшную усталость – проникавшую до костей усталость и еще страх перед безбрежным невидимым морем, которое высоко вздымало нас на своих волнах и ревело где-то внизу.

Иногда мы разворачивали судно перпендикулярно волнам, и тогда мне казалось, что мы сейчас опрокинемся. Помню, как я цеплялся за скамью, а весла стучали по корпусу корабля и вода перехлестывала через мои бедра. Но каким-то образом «Торговец» выправлялся, и мы вновь выплескивали воду через борт. До сих пор удивляюсь, почему судно не потонуло в ту страшную ночь.

Сверри хорошо умел управляться с рабами. В первые дни мне очень хотелось ввязаться в драку, но подходящей возможности так и не подвернулось. Кандалы с нас никогда не снимали. Когда мы заходили в порт, нас загоняли в помещение под рулевой площадкой и заколачивали выход досками. Там мы могли, по крайней мере, разговаривать, и именно тогда я узнал кое-что о других рабах.

Четырех саксов, бывших фермеров, продал в рабство Кьяртан. Они вовсю проклинали своего христианского бога за беды, которые он им послал. Норвежцы и датчане оказались ворами, приговоренными к рабству своими же соотечественниками, – все они выглядели угрюмыми животными. Я почти ничего не узнал об ирландце Финане, потому что тот держал рот на замке и вообще оказался человеком молчаливым и осторожным. Финан был самым низкорослым из нас, но сильным, с острыми чертами лица, наполовину скрытого черной бородой. Как и саксы, он был христианином, по крайней мере, на шее у него на длинном кожаном ремешке болтались расщепленные остатки деревянного креста. Иногда он целовал эти деревяшки и прикладывал их к губам, молча молясь. Хотя сам Финан и говорил мало, однако он внимательно слушал, когда другие рабы болтали о женщинах, еде и той жизни, которую оставили позади. Осмелюсь предположить, что при этом они лгали самым бессовестным образом. Я предпочитал помалкивать, как и Финан, правда, иногда, если другие спали, он пел печальные песни на своем языке.

Затем нас выпускали из темной тюрьмы, заставляя грузить товары в глубокую клеть, что находилась в центре корабля прямо перед мачтой. Случалось, что команда напивалась в порту, но двое из членов экипажа всегда оставались трезвыми и бдительно сторожили нас.

Иногда, если мы вставали на якорь у берега, Сверри позволял нам остаться на палубе, но при этом сковывал вместе наши цепи, чтобы никто не попытался сбежать.

Свое первое путешествие на «Торговце» я проделал от сотрясаемого штормом берега Нортумбрии до Фризии, где увидел весьма странный пейзаж: низкие острова, песчаные отмели и поблескивающие во время отливов берега, которые скрывались под водой, когда начинался прилив.

«Торговец» зашел в какую-то захудалую гавань, где еще четыре корабля загружали товары; кстати, на всех этих судах гребцами были тоже рабы.

Набив судно кожей угрей, копченой рыбой и шкурками выдры, мы двинулись из Фризии на юг, в один из франкийских портов. Я понял, что это именно Франкия, потому что Сверри сошел на берег и вернулся в плохом настроении.

– Если франк – ваш друг, – прорычал он команде, – можете не сомневаться: он не ваш сосед!

Заметив, что я смотрю на него, он ударил меня серебряным кольцом с янтарем, до крови разбив мне лоб.