Битва стрелка Шарпа. Рота стрелка Шарпа

– Суеверных запугать нетрудно, – презрительно отозвалась женщина.

Она была высока и худощава и имела скорее привлекательное, нежели красивое лицо. Особенное лицо – увидев такое однажды, уже не забудешь: жесткие черты, полные губы, глубоко посаженные умные глаза и насмешливо-пренебрежительное выражение. Ей было, пожалуй, около тридцати – точнее не сказать из-за того, что кожа потемнела от солнца, как у крестьянки. Знатные дамы шли на любые ухищрения, чтобы их кожа была белой как мел и нежной как шелк, но эта женщина не пыталась ни выглядеть ухоженной, ни модно одеваться. Ее страстью была охота; носясь за гончими, она сидела в седле по-мужски. И наряжалась соответственно: бриджи, сапоги и шпоры. В эту ночь она выбрала мундир французского гусара: тугие небесно-голубые рейтузы, украшенные спереди по бедрам сложной венгерской вышивкой шнурком, доломан цвета сливы с синими манжетами и галунами из белого шелка, и алый ментик, отороченный черным мехом. Ходили слухи, что донья Хуанита де Элиа коллекционирует полковые мундиры мужчин, с которыми переспала, и что ее гардеробная должна быть размером со среднюю гостиную. На взгляд майора, донья Хуанита де Элиа была всего лишь яркой шлюхой, солдатской игрушкой, а в мутном мире, где жил Пьер Дюко, яркость считалась смертельно опасной помехой. Сама же Хуанита полагала себя авантюристкой и афрансесадо, а для Дюко был полезен любой испанец, согласный встать в этой войне на сторону Франции. Нехотя признавая, что влюбленная в войну авантюристка готова ради Франции пойти на величайший риск, Дюко относился к ней с уважением, каким обычно не удостаивал женщин.

– Расскажите мне об Эль Лобо, – потребовала донья Хуанита.

– Он бригадный генерал, – сказал Дюко. – Военную карьеру начинал конюхом в кавалерии. Храбр, требователен, добивается успеха, а главное, безжалостен. – Вообще-то, Дюко обращал мало внимания на вояк, которых считал романтичными глупцами, излишне склонными к позе и жесту, но генерала Лу он ценил. Лу был целеустремлен и жесток, и он не питал иллюзий – этими же качествами отличался и сам Дюко. Майору нравилось думать, что если бы он был настоящим солдатом, то походил бы на Лу. Генерал, как и Хуанита де Элиа, отличался оригинальностью, но Дюко прощал ему претенциозные украшения из волчьего меха – просто потому, что тот был лучшим французским солдатом во всей Испании, и майор полагал, что Лу должен быть подобающим образом вознагражден.

– Когда-нибудь он станет маршалом Франции, – продолжил Дюко, – и чем раньше это случится, тем лучше.

– Но этого не случится, если против будет маршал Массена?

Дюко хмыкнул. Сплетни он собирал усерднее любого другого, хотя подтверждать их не любил, однако неприязнь Массена к Лу была настолько известна в армии, что скрывать это не имело смысла.

– Солдаты, мадам, что олени-самцы, – сказал Дюко. – Дерутся, чтобы доказать, что они самые лучшие в стаде, и ненавидят жестоких соперников куда сильнее, чем тех, кто не стремится к первенству. Вот почему я полагаю, мадам, что неприязнь маршала к генералу Лу – лучшее подтверждение выдающихся способностей генерала.

Впрочем, Дюко видел в этом еще и типичное проявление пустого позерства. Неудивительно, что война в Испании тянется так долго и сопряжена с такими трудностями, если маршал Франции растрачивает свой воинственный пыл в соперничестве с лучшим генералом своей армии.

Стук копыт, эхом пролетевший по тоннелю, вернул Дюко к окну. Он услышал пароль и скрип воротных петель, а чуть погодя увидел группу серых всадников в тусклом сводчатом проходе. Донья Хуанита де Элиа подошла и стала рядом с Дюко. Женщина была так близко, что он уловил запах духов, идущий от ее нелепого облачения.

– Который из них? – спросила она.

– Тот, что впереди.

– Хорош в седле, – сказала Хуанита де Элиа со сдержанным уважением.

– Прирожденный наездник, – отозвался Дюко. – Не какой-нибудь кривляка. Не учит лошадь гарцевать, но заставляет драться. – Он отошел от женщины, потому что не любил духи так же, как не любил самоуверенных, много мнящих о себе шлюх.

Они ждали в неловком молчании. Хуанита де Элиа уже давно догадалась, что ее оружие бесполезно против майора. Она пришла к выводу, что он не любит женщин, но правда заключалась в другом: Пьер Дюко просто не обращал на них внимания. Изредка он посещал солдатский бордель, но только после того, как врач называл ему имя здоровой девушки. Бо?льшую часть времени Дюко обходился без такого рода развлечений, предпочитая монашеское служение делу императора. И теперь он сидел за столом и листал бумаги, притворяясь, будто не замечает присутствия женщины.

Где-то в городе пробили девять церковные часы, затем во внутреннем дворике громыхнул голос сержанта и к укреплениям промаршировал взвод солдат. Дождь не ослабевал. И вот наконец на лестнице, ведущей к комнате Дюко, застучали сапоги и зазвенели шпоры. Донья Хуанита подняла голову.

Генерал Лу не потрудился даже постучать. Дверь распахнулась, и он ворвался, кипя от гнева:

– Я потерял двоих! Будь оно проклято! Двух отличных солдат! Убиты стрелками, Дюко, британскими стрелками. Казнены! Их поставили к стенке и расстреляли как бандитов! – Лу подошел к столу и налил себе бренди из графина. – Я хочу, Дюко, чтобы за голову их капитана назначили цену. Я хочу, чтобы его яйца варились в котле у моих солдат.

Он умолк, заметив экзотического вида особу в мундире. Поначалу Лу решил, что это женоподобный юнец, из тех модников, что тратят больше денег на портного, чем на лошадей и оружие, но потом распознал в парижском франте женщину и понял, что черный плюмаж – ее собственные волосы, а не причудливое украшение на шлеме.

– Она ваша, Дюко? – брезгливо спросил генерал.

– Месье, – сухо заговорил Дюко, – разрешите представить вам донью Хуаниту де Элиа. Мадам – бригадный генерал Ги Лу.

Лу уставился на женщину у камина, и увиденное пришлось ему по вкусу. В свою очередь и донья Хуанита де Элиа ответила генералу пристальным взглядом. А увидела она крепко сбитого одноглазого мужчину с твердым обветренным лицом, седыми волосами и короткой бородкой, в серой, подбитой мехом форме, напоминающей костюм палача. Блестящие на меху капли дождя вобрали в себя запах звериной шкуры, смешавшийся с крепкими, пьянящими запахами седла, табака, пота, ружейного масла, пороха и лошади.

– Генерал, – сказала она вежливо.

– Мадам, – ответил Лу, беззастенчиво оглядывая фигуру в облегающем наряде. – Или мне следует называть вас полковником?

– По меньшей мере бригадным генералом, – парировала Хуанита, – если не маршалом.

– Говорите, двоих? – вторгся Дюко в завязывающийся флирт. – Как вы их потеряли?

Лу изложил события дня, расхаживая по комнате и грызя яблоко, взятое со стола майора. Он рассказал, как отправился с небольшим отрядом в горы на поиски беглецов из деревни Фуэнтес-де-Оньоро и как, покарав испанцев, подвергся внезапной атаке зеленых кителей.

– Их командир назвался капитаном Шарпом.

– Шарп, – повторил Дюко и стал листать толстенную бухгалтерскую книгу, в которую заносил каждую крупицу информации о врагах императора. В этом и заключалась работа Дюко – знать все о противнике и подсказывать способы его уничтожения. И объем его информации был так же велик, как его власть. – Шарп, – повторил он, найдя нужное. – Стрелок, говорите? Есть у меня подозрение, что это тот самый Шарп, который захватил «орла» при Талавере. С ним были только зеленые мундиры? Или еще и красные?

– Были и красномундирники.

– Тогда это он самый. По причине, которую мы пока не установили, служит в линейном батальоне.

Дюко добавил новую запись в книгу, содержавшую сведения о более чем пятистах офицерах противника. Некоторые строчки были перечеркнуты черной линией, обозначающей, что человек мертв, и порой Дюко представлял себе тот славный день, когда все враги – британцы, португальцы и испанцы – будут сметены неустрашимой французской армией.

– Капитан Шарп, – заметил Дюко, – в войсках Веллингтона человек известный. Произведен в офицеры из рядовых – редкий случай в Великобритании.

– Мне наплевать, из какого дерьма он вылез, – я хочу его скальп и яйца!

Дюко неодобрительно относился к личному соперничеству, опасаясь, что оно может помешать исполнению более важных служебных обязанностей.

– Не лучше ли будет, – холодно предложил он, закрывая бухгалтерскую книгу, – если вы позволите мне подать официальную жалобу на факт казни? Веллингтон едва ли одобрит такой произвол.

– Нет, – сказал Лу. – Отомстить за себя я могу и без адвокатов.

Причиной гнева генерала была не смерть его подчиненных, ведь смерть – это риск, привыкнуть к которому должен всякий солдат, – а то, каким образом они умерли. Солдат должен умирать в бою или в собственной постели, но не у стенки, как паршивый уголовник. К тому же была задета гордость генерала – другой солдат взял над ним верх.

– Но если я не прикончу Шарпа в ближайшие недели, можете писать свое чертово письмо. – Выдав скрепя сердце разрешение, Лу продолжил: – Солдат убивать труднее, чем гражданских, да и потом, мы слишком уж долго боролись с гражданскими. Пришло время моей бригаде научиться убивать врага, также одетого в форму.

– Я думала, большинство французских солдат сражаются с другими солдатами, а не с герильерос, – сказала донья Хуанита.

Лу кивнул:

– Большинство – да, но не мои, мадам. Я занимаюсь прежде всего партизанами.

– Расскажите, – попросила она.

Лу поглядел на Дюко, будто испрашивая разрешение, и майор кивнул. Его раздражало взаимное влечение этих двоих. Влечение такое же примитивное, как кошачья страсть, и такое же откровенное. В комнате чуть ли не пахло похотью, и Дюко только что не морщил нос. Оставь этих двоих наедине на полминуты, и по возвращении обнаружишь сброшенные второпях мундиры. Его оскорбляло не столько само влечение, сколько то, что оно отвлекало от дела по-настоящему важного.

– Продолжайте, – сказал он.

Лу пожал плечами, как бы показывая, что никакого секрета в его миссии и нет.

– У меня самые обученные солдаты в армии. Они лучше императорской гвардии. Хорошо сражаются, хорошо убивают и получают хорошее жалованье. Я держу их отдельно. Они не квартируют с другими частями, поэтому никто не знает, куда они отправятся и что будут делать. Пошлите шестьсот человек в Мадрид, и, уверяю вас, каждый партизан отсюда до Севильи проведает об этом еще до того, как они выступят. У нас не так. Мы не говорим никому, куда идем и что будем делать, – мы просто идем и делаем. У нас везде свои места. Я освобождаю деревню от жителей и делаю ее моим опорным пунктом, но мы не остаемся там. Мы перебираемся, куда пожелаем, спим, где пожелаем, и если партизаны нападают на нас, они умирают. И не только они: вместе с ними умирают их матери, дети, священники, внуки. Мы наводим на них ужас, мадам, так же, как они пытаются навести ужас на нас, и у моей волчьей стаи получается лучше, чем у партизан.

– Ясно, – сказала Хуанита.

– Область, которую патрулирует бригадный генерал Лу, на удивление успешно зачищена от партизан, – великодушно признал Дюко.

– Зачищена, но не полностью, – мрачно добавил Лу. – Кастратор жив, но я еще разделаюсь с ним моим собственным ножом. Возможно, прибытие британцев добавит ему смелости и он снова покажет нам свое лицо.