Кузнецовы. Монополисты фарфорового производства в России

Глава 7 Друг Сафроныч

На Дулево и Риге Терентий не остановился. Его давней мечтой было приобрести завод у Антона Трифоновича Сафронова, располагавшийся в соседней с Дулево деревне Коротково. Основанный в 1814 году, он был одним из самых лучших предприятий Гжели и третьим по значимости после Гарднера и Попова. Завод брал за образец изделия Императорского фарфорового завода. Формы посуда имела необычайно выразительные, будто скульптор настоящий их ваял, а не простой крестьянин-точильщик формовал.

А еще фарфор у Антона Трифоновича отличался особой белизной и качеством. Изо всех сил работая на состоятельную публику, он на своем предприятии разработал уникальную красочную палитру, рецептура которой тщательно охранялась.

Наиболее эффектными были изделия с крытьем кобальтом[35] и желтой, розовой, малиновой красками. Сначала все изделие покрывалось тонким слоем краски, а потом в крытье прочищались белые полосы – резервы. В них, орудуя кистью и пером, живописцы размещали букеты цветов, золотые гирлянды узоров, эмалевые украшения в виде птиц и цветов, а также фигурки модников и модниц. Применялось полированное золото. Матовое золото цировали (гравировали) твердым агатом; рельефное золото накладывалось на слой мастики. Своих красок в России не было, и особо ценились живописцы, знавшие рецептуру красок. Она хранилась в тайне.

В 1810-е годы сначала на заводах Попова и Гарднера, затем Сафронова появились оригинальные предметы чайной посуды: высокие кофейники, чайники, ручки и носики которых были выполнены в виде птиц, их крыльев или в виде птичьих голов. И даже без росписей они были главным украшением чайного стола.

От переговоров с Кузнецовым Сафронов отказывался, однако вскоре предприятие попало сначала в аренду (с 1851 года), а затем было выкуплено Терентием после смерти владельца у его потомка. Сложно сказать, зачем владельцу предприятия-гиганта в Дулеве понадобился этот небольшой строптивый заводик. После смерти Сафронова он был расширен, на нем трудилось порядка 400 человек, но через несколько лет, после 1853 года, он прекратил свое существование. Хозяин перевел производство в соседнее Дулево. Скорее всего, перекупка его была делом престижа. Завод в Коротково являлся лучшим в Гжели, и, заполучив его и химическую лабораторию, Терентий устранил своего основного конкурента. Теперь лучший завод в Гжели был в Ново-Харитонове. Сейчас деревня Коротково слилась с Дулево, и место, где стоял завод, теперь неизвестно, и только его продукция хранит воспоминания о некогда процветающем предприятии.

В музеях России есть посуда с синим клеймом С, но относится она уже к периоду после 1853 года – стиль другой. Что это? Может, Терентий по формам Сафронова сразу после его смерти принялся выпускать эту посуду? Или сам Сафронов не умер, а жил и продолжал изготавливать свои чудесные по цвету и форме предметы…

Такой вот миф о Сафронове родился в те давние времена. Всегда кажется, что искусный мастер жив и втайне продолжает свою работу.

Глава 8 Сидор Кузнецов. Выбор своей рыночной ниши

В 1854—1855 годах Терентий и Анисим, а также их сыновья произвели семейный раздел производства. Главным наследником имущества стал старший сын Терентия – Сидор (1806—1864). Ему достались главные заводы – Дулевский, Рижский и в деревне Коротково. Завод в Ново-Харитонове, откуда начиналась промышленная карьера деда, стал собственностью сыновей Анисима Николая и Андрея, а Емельян (1823—1854/55) – второй сын Терентия – предпочел денежную компенсацию.

В результате сложившейся иерархии главой клана Кузнецовых стал Сидор Терентьевич. Новых приобретений за это время он не сделал. Он просто распоряжался вверенными отцом заводами, и главное – он занялся рекламой собственной продукции, чего не делал до него никто в роду. Терентия Яковлевича больше интересовало наращивание производственных мощностей и борьба за рынок сбыта. Сидор же занялся работой менее глобального масштаба. Она на первый взгляд была неприметна и первоначально приносила расходы, зато продукция Сидора Кузнецова стала узнаваема и приобрела известность.

Первой выставкой, в которой приняла участие тогда еще не столь могущественная фирма Сидора Терентьевича Кузнецова, была Рижская выставка сельскохозяйственного производства и фабричных изделий 1853 года. Продукция фабрики заслужила благоприятные отзывы и похвальный лист. Однако Рижская выставка при всей ее солидности и основательности все-таки была мероприятием местного значения.

Более серьезным испытанием для фирмы стало ее участие в Петербургской мануфактурной выставке 1861 года. Это был первый выход в свет предприятия, насчитывающего уже 50 лет существования. Другие фирмы принимали участие в такого рода мероприятиях с самого появления мануфактурных общероссийских выставок в Москве и Петербурге. Эти выставки, призванные всеми силами поддерживать отечественного производителя, в реальности были «царскими смотрами» купеческих и дворянских промышленных предприятий и обставлялись «весьма помпезно». Стремление получить медаль, похвальный отзыв или право употребления государственного герба при маркировке изделий создавало нездоровый ажиотаж, увеличивало напряженность между конкурирующими фабрикантами.

Для достижения подобных целей фабриканты использовали разные, не всегда честные, средства: оговаривали товар купца, призвав потребителя не покупать его изделия по ряду причин, разведывали секрет красок и росписей, подделывали клеймо более популярной фирмы. На худой конец можно было поджечь фабрику противника – классическое средство. Весьма характерным эпизодом в подобных интригах стала история про купца Кокошкина, упоминаемая в книге Н.В. Черного «Фарфор Вербилок»:

«Какой-то остзейский немец предложил Кокошкину купить секрет новоизобретенного производства фарфоровой глины, придающий изделиям необыкновенную прочность и блеск. Ожидая значительных выгод от этого дела, Кокошкин приобрел новооткрытый секрет за довольно крупную цену, устроил завод где-то за Москвой-рекой, нанял мастером самого изобретателя с хорошим, разумеется, жалованием и открыл магазин у Никитских ворот. Дело сначала пошло довольно бойко: фаянсовая и фарфоровая посуда хорошо продавалась в Москве и на Макарьевской ярмарке. Ободренный заводчик взял поставку узорных изразцов по старинным рисункам для печей и возобновляемых кремлевских теремов и, кроме того, приготовил к открывшейся тогда в дворянском собрании мануфактурной выставке роскошный фарфоровый туалет (столик с зеркалом (зеркалами), перед которым одеваются, причесываются. – Прим. ред.) с живописными бордюрами и выпуклыми цветами, в который вставлены были серебряные, специально заказанные принадлежности.

В надежде, что эта изящная вещь будет куплена в дом какого-нибудь миллионера или даже для двора, ей назначили баснословно дорогую цену. Между тем в городе стали ходить слухи, что на завод Кокошкина возят по ночам для примеси к глине такой продукт, который до сих пор употреблялся только в иных местах для унавоживания полей, и хотя изделия нашего заводчика не отличались никаким специфическим запахом, но их перестали покупать, и самое название “кокошкинская посуда” сделалось бранным словом».

Помимо продукции Кузнецовых в выставке были представлены изделия Императорского фарфорового завода, завода Гарднера (управляемого Петром Гарднером), малоизвестного сейчас завода Семенова и, наконец, завода «хозяев выставки» братьев Корниловых[36], предприятие которых было на тот момент самым молодым. В состав комиссии, занимающейся оценкой качества и художественного уровня минералов, строительных материалов, гончарных и стеклянных изделий, входил В.С. Корнилов, который и обеспечил успешное продвижение своей продукции, а также получение самых лестных ее оценок. Сидор Терентьевич Кузнецов в Петербурге пока еще не был таким полновластным «хозяином положения», как Корнилов, имевший там оборудованный по последнему слову техники завод. И потому его фирма получила на этой выставке просто почетный отзыв (все равно что не получила ничего). «Обозрение Санкт-Петербургской выставки русской мануфактурной промышленности 1861 года», упоминая продукцию Кузнецова, явно занижало оценку, но реальность была такова, что на тот момент его фарфор действительно еще не мог по художественному уровню и качеству составить серьезную конкуренцию перечисленным выше предприятиям. Следует отметить, что в выставке принимала участие продукция только Рижского завода. Почему же не Дулевского, фарфор которого мог выглядеть более презентабельно? Скорее всего, причиной продвижения продукции именно рижского филиала стала дешевизна ее транспортировки в Петербург по морю. Транспортные затраты на вывоз из дулевской глуши были значительно выше. Да и сама подготовка к выставке стоила недешево. В трезвом купеческом уме Сидора Терентьевича, видимо, отсутствовала идея презентации редких высокохудожественных изделий. Главным тут было просто поучаствовать в престижном и дорогом мероприятии. К заведомо убыточному шикарному показу своей посуды родитель Матвея Кузнецова готов не был. Вот характеристика продукции рижского купца г-на Кузнецова, отраженная в «Обозрении выставки»:

«Завод не из крупных, имеет один горн, 105 человек рабочих и производит товара на 48 500 рублей в год, находится близ Риги. Г-ном Кузнецовым выставлены чайный сервиз, умывальный прибор, вазы для цветов, свечи церковные и пр. Фарфор нам не понравился: он сероват, «фарфорец серенький», как говорят знатоки. А странно: около Риги можно пользоваться отличной глиной; нам говорят, что масса от того не совсем хороша, что завод употребляет частью глуховку, опять странно: да разве доставка глины из Черниговской губернии до Риги дешева и не обойдется ли глуховская дороже иностранного материала? Притом Гарднер употребляет ту же глуховскую глину, а какой у него отличный фарфор! За массой посмотрим внешность фарфора: общие формы недурны, многие со вкусом; но ничего нового в этих формах мы не заметили, а некоторые показались тяжелыми.

В отношении декоративном преобладает золото и давит все остальное, порой чересчур пестрое и мало свидетельствующее о вкусе… Но в выставке изделий г-на Кузнецова есть достоинства, которые стоят далеко выше всех других экспонентов – это безусловная дешевизна. Посмотрите на эти два судка для холодных блюд: одно в четыре, другое в два места – украшены и золотом, и красками, и очень красивые – одно стоит 6 рублей 50 копеек, другое – 4 рубля 50 копеек, а вот умывальный прибор из пяти вещей – 7 рублей – цена, за которую нигде у нас в России не купите. Но примером самого дешевого изделия может служить чайный сервиз с дюжиной чашек, сервиз простенький, без декораций, но весьма недурной по фасону и исполнению, вовсе не подбор брака, и стоящий – как вы полагаете? Всего-навсего три рубля.

Признаемся – нам кажется, разумеется по соображениям условий заводов Центральной России, что одна работа без материалов, обжига и прочих расходов должна стоить дороже. Было весьма интересно, а может быть, и очень назидательно для прочих заводчиков, если бы г-н Кузнецов пояснил обстоятельства, какими обусловлена поразительная дешевизна его изделий, или познакомил с теми средствами, которыми он ее достигает».

Из обзора выставки видно, что Кузнецов-старший привез добротный, дешевый товар, имеющий традиционные формы со старомодной росписью и «богатым» золотым убранством. Такого плана посуда пользовалась большой популярностью в трактирах и в крестьянской среде и прекрасно продавалась на ярмарках. Остальные участники выставки представили дорогой, элитный фарфор.

Однако, как показало время, предприятия, производящие элитный фарфор, или претерпевали множество кризисов и были заведомо убыточными (Императорский фарфоровый завод), или не выдерживали конкуренции с более дешевым производством, интересы которого и представлял единственный из всех участников Сидор Кузнецов. Пока ему нечего было противопоставить своим конкурентам, кроме «бросовой» цены, которая всех поразила и, скорее всего, была занижена (себестоимость фарфора была в то время очень высока, и заводы, производящие продукцию по таким ценам, в недалеком будущем ожидало разорение). Однако фарфор Сидора Кузнецова, даже несмотря на хитроумную «рекламную акцию», первой жертвой которой стали участники выставки, был действительно дешев. Его сын, Матвей Сидорович, продолжил эту установку на недорогой массовый товар, начатую его отцом. Однако на участии в последующих выставках Матвей никогда не экономил. Покоряя высокую (а не ярмарочную) публику дешевыми образцами, он ставку делал и на презентабельный высокохудожественный фарфор, и на передовые технологии производства, являющиеся лицом серьезной фирмы.

Часть 2  Глава 1 Детство Матвея

Несмотря на неустанные хлопоты Сидора Терентьевича по дальнейшему развитию производства, презентацию хрупкого товара на промышленных выставках, расширение рынка сбыта, казалось, что после смерти величественного, наделенного незаурядным ораторским талантом и способностью воздействовать на людей Терентия произошла небольшая пауза, предварившая появление главного лица в российской фарфоровой промышленности, – его внука Матвея Сидоровича Кузнецова.

Он был долгожданным мальчиком в одном из самых богатых семейств купеческой России. Когда родился Матвей, у Сидора Терентьевича уже было три дочери. Матвей Сидорович с младых ногтей усваивал принципы управления фарфоровым государством, в котором ему суждено было появиться на свет 2 августа 1846 года в деревне Ново-Харитоново. Он получил домашнее образование, как и  все молодые выходцы из старообрядческих семей. Так, известно, что нижегородский городской голова и волжский пароходчик Д.В. Сироткин[37] начальное образование получил у  старой монахини-раскольницы, приживалки в доме его отца. Менее распространенным и более строгим было скитское образование. Домашнее или скитское образование для старообрядцев было обязательным. С детства прививали детям грамоту, чтобы изучать старинные рукописные книги – источники истинной веры, созданные до никоновской реформы. В богатых семьях эти книги переходили из поколения в поколение.

Известны выдающиеся русские собрания рукописных книг, хранившиеся в библиотеках предпринимателей-старообрядцев, а теперь составившие славу российских музеев и библиотек. Не менее известны коллекции древнейших русских икон, также происходящие из старообрядческих собраний.

В государственные школы старообрядцы своих детей не отдавали по причине повсеместного изучения в последних Закона Божьего, который в их кругах толковался по-иному.

В Гжели и Гуслице, как и в других старообрядческих местах, учили следующим способом: «В каждой деревне найдете несколько избенок о двух окон, расположенных с обоих концов деревни или на задворках. В этих избах проживают девицы от 25 до 40 лет, занимающиеся исключительно обучением деревенских детей грамоте и чтению канонов для желающих. У себя в деревне и окрестностях они пользуются уважением как отшельники от мира сего, взыскующие единственно спасения душ своих и за успокоение душ братьев и сестер»[38].

Воспитываясь среди древнерусских рукописных книг и икон – хранителей истинного слова и образа Божьего, в тиши молелен, в большой семье, где всегда оставались погостить единоверцы, миряне и монахи из далеких, Богом забытых скитов, в скромности и умеренности во всем, несмотря на большие богатства, юный Матвей постигал, что основа удачи в любых начинаниях – это молитва в начале любого дела и упорный труд, завещанный ему отцом и дедом. Развлечения, мотовство и лень способны загубить любое дело, а главное дело всей своей жизни Матвей видел в сохранении и приумножении  созданных его предками богатств.

В 15 лет отец отправил его в Ригу на своего рода производственную практику для будущего владельца нескольких заводов. Большую роль в становлении Матвея как предпринимателя сыграл управляющий Рижским заводом И.Ф. Рудаков, внушивший подростку любовь к фарфору и ответственность за этот хрупкий товар и предприятия, его производящие. Там же Матвей обучался в коммерческом училище. Сидор Терентьевич готовил себе достойного и образованного преемника. Таким образом, с отроческой поры теория у Матвея крепко переплеталась с практикой. Что и говорить, знал Сидор Терентьевич, как единственного сына образовать, прежде чем передать ему бразды правления. Главной задачей в деле обучения молодого поколения старообрядцев было выпустить их из учебного заведения с сознанием необходимости трудиться и умением работать на избранном поприще. При этом особое значение уделялось воспитанию трудом на промышленных предприятиях, ибо, по словам Михаила Ивановича Туган-Барановского[39], «фабрика есть дом трудолюбия сама по себе»[40]. В результате юный Матвей, наделенный недюжинной физической силой, готов был к любому труду, в том числе и тяжелому физическому. На фабрике он научился строгой производственной дисциплине и навыкам постоянного интенсивного труда независимо от праздников, чего впоследствии и требовал от своих рабочих.

Вплоть до начала 1880-х годов, когда дети предпринимателей начали получать нормальное среднее и высшее образование, приобщение к торгово-промышленной деятельности происходило очень рано. Кроме Кузнецова Сергей Владимирович Алексеев – отец Константина Станиславского[41] – в конторе отца стал работать с 14 лет, а затем стал председателем правления товарищества «Владимир Алексеев». Николай Найденов[42] работал в фабричном деле с 15 лет.

Талантливому выпускнику Рижского коммерческого училища правительство Российской империи поручило разработать экономически обоснованные тарифы для грузопассажирских перевозок на железных дорогах России. Это сослужило в дальнейшем неплохую службу молодому предпринимателю, поскольку все составляющие элементы первой научной  работы общероссийского масштаба имели непосредственное отношение к выбранной Кузнецовым экономической стратегии. Цены на топливо для паровозов, заработная плата персонала, строительство новых мощностей, – чем не первый опыт в деле создания нового типа предприятий-гигантов, появление которых в России связывалось с личностью Матвея Сидоровича Кузнецова.

Глава 2 Рогожская община

Эпоха николаевских гонений 20—30-х годов XIX века – самая печальная страница в истории старообрядчества в XIX веке. В 1826 году со всех старообрядческих храмов были сняты кресты, решением Синода были запрещены голбцы – деревянные намогильные кресты, в 1827 году было запрещено старообрядческим священникам переезжать из одного уезда в другой, а также принимать новых священников в духовный центр старообрядческой церкви на Рогожском кладбище. Переход в старообрядчество стал рассматриваться как уголовное преступление, закрывались монастыри, при поисках священнослужителей по просьбе Синода стали применяться вооруженные силы.

В 1848 году митрополит Филарет Дроздов создал программу «репрессалий», согласно которой исповедующие древлеправославие должны были принять «православную унию» или единоверие. Службы производились в отнятых государством храмах или монастырях, члены единоверческих общин должны были подчиняться Синоду. Постепенно предполагалось, что единоверцы станут православными (никонианцами), но этим надеждам не суждено было сбыться, и в XIX веке единоверие существовало только из-за страха перед репрессиями и благодаря государственной поддержке.

В 1846 году у старообрядцев поповского согласия впервые появился архиерей, относящийся к Белокриницкой старообрядческой иерархии.  Настоятеля Покровской часовни о. Иоанна Ястребова (1770—1853) несколько раз вызывали к митрополиту Филарету Дроздову и требовали отказаться от древлеправославия. Но он оставался непреклонен. После смерти о. Иоанна последний, оставшийся в живых священнослужитель Рогожского кладбища о. Петр Русанов, не выдержав давления, принял единоверие в 1854 году. Несмотря на прибытие архиепископа Московского и всея России Древлеправославной церкви Христовой Антония Шутова[43],  под влиянием Филарета готовилось решение отнять все здания и сооружения Рогожского кладбища у древлеправославной церкви. Однако помешала этому смерть Николая I. Официальное разрешение возобновить богослужение на кладбище после двухлетнего перерыва в январе 1856 года просуществовало недолго. Вскоре под влиянием православного духовенства 12 июня 1856 года Александр II приказал запечатать алтари рогожских часовен: «Так как на Рогожском кладбище священников нет и не должны быть допускаемы, если не присоединятся к православию и единоверию, то и алтари для службы не нужны». Рогожские же часовни «хотя и следовало бы закрыть, но единственно из снисхождения к призреваемым в богадельном доме раскольникам запечатать в них лишь алтари».

Через девять лет после этих печальных событий, в октябре 1865 года, в Покровской часовне перед полотняным иконостасом и запечатанным алтарем в напряженном ожидании подстерегающей опасности – прихода вооруженных солдат, возможного ареста или начала беспорядков – венчались раб Божий Матфей и раба Божья Надежда. Невеста, Надежда Вуколовна Митюшина, принадлежала к старообрядческой семье, происходящей из города Богородска[44]. Она была дочерью богородского купца первой гильдии Вукола Лукьяновича Митюшина[45]. Свадьба не отличалась излишней роскошью и развеселыми, громкими на всю Москву гуляньями, хотя венчался наследник одного из самых богатых семейств Москвы. Негоже публику потешать, главное – скромность и степенность, да и пышность после столь трагичных гонений на старообрядцев в храме с запечатанным алтарем была неуместна.

Несмотря на это, молодые были счастливы. На снимках престижного московского фотоателье вскоре после женитьбы: оба в строгих костюмах темного цвета и со светлыми, сияющими лицами. Свою любовь они пронесли через многие годы и дали жизнь многочисленному потомству, представители которого здравствуют и поныне.