Младший брат

–Будем защищать друг друга и помогать. И дружить.

Они улыбались смущенно, не зная, что делать дальше.

–Пойдем, Алеша, я научу играть тебя в асики.

–Что это такое?

–Это такие бараньи косточки. Одна косточка свинцовая, это мой ата залил ее свинцом.

–Ух, ты, пошли, – загорелись глаза мальчишки.

Глава 3 Немка

Вторая военная осень дышала ранними холодами и собирая обоз для отправки продовольствия на фронт, Василий Петрович наказал всем помощникам одеться потеплее.

Четыре доверху заполненные телеги, запряженные одной лошадью и тремя быками, стояли в ряд перед небольшим строением, в котором располагалась правление колхоза. Тремя повозками управляли старики, в том числе верный друг и помощник Василия Петровича, Толеутай – ата, на четвертую Василий Петрович сел сам. Кроме того, для сопровождения в каждую повозку Василий Петрович выделил по одной молодой женщине и одному подростку. Укомплектовав таким образом весь обоз, Василий Петрович махнул рукой, мол, отправляемся и тряхнул вожжами.

Уже после войны, Василий Петрович отослал письмо в городской совет Караганды, где подробно расписал идею создания памятника труженикам тыла. Монумент, по его мнению, должен был включать в себя трех людей, стоящих рядом: старик, женщина и подросток. Ответ от чиновников пришел обескураживающий: не время, товарищ Кузнецов, ставить памятники, тем более, не героям войны, много других, важных дел есть у нас, страну из руин поднимать надо.

В Караганде, на железнодорожных путях лязгал колесами эшелон, настежь раскрывая нутро вагонов, готовясь вобрать в себя все то, что привезли из окрестных колхозов и что принесли жители самого города. Как гласила надпись на транспаранте, приколоченным на одной из телег из обоза Василия Петровича, «все для фронта, все для победы над врагом!».

И это были не просто слова, каждый приносящий что-либо, – будь то кусок мыла, кисет, теплая вещь или рисунок от самого сердца – желал, чтобы его дар помог разгромить врага.

В посылки вкладывали письма с пожеланиями фронтовикам. Отправлялись даже конфеты, изготовленные на нехитром оборудовании, прибывшим из Астрахани, через года выросшее в полноценную кондитерскую фабрику, выпускавшую, знаменитые на весь Советский Союз, конфеты Караганды. А пока, на фронт отправлялись простые карамельки в свернутых, из пергаментной бумаги, кульках.

Пока Василий Петрович у утрясал формальности с начальником поезда, Толеутай-ата рассматривал всех и все. Особенно его интересовал поезд, он его боялся.

Это огромное, черное, опасное чудище с головой айдахара, изрыгающее гром и дым, внушало ему мистический ужас. Самый настоящий Жезтырнак. Еще в Асан-Кайгы, он впервые услышал о шайтан – арбе, такое точное название дал ему народ. А увидел эту джинноподобную железную змею, когда с семьей дошел до Караганды и поселился близ города. Толеутай-ата неимоверно восхищался смелостью людей, обслуживающих эту железную шайтан-арбу.

Рассматривая людей, отважно входящих в поезд, Толеутай-ата заметил женщину, одиноко стоящую у вагона и явно изголодавшимся взглядом, сопровождающую каждый мешок, загружаемый внутрь. Толеутай-ата осторожно подошел к ней и стал рассматривать ее, благо что женщина не обратила на него никакого внимания, даже головы не повернула.

Бедняжка была на грани истощения и к тому же легко одета: платье, колготы и накинутая на плечи, легкая пелерина.

И вдруг женщина резко повернулась, хищно водя головой и принюхиваясь к стоящему рядом, высокому старику-казаху. Запах хлеба, ароматно пахнущего хлеба через нос проник прямо в мозг изголодавшегося человека.

Толеутай-ата и сам не понял, как в руках у него оказалась лепешка хлеба, спрятанная за пазухой, он молча наблюдал как несчастная вгрызлась в него зубами, отрывала куски и глотала, почти не жуя.

–Вес не кушайт, – тихо попросил он женщину, – сраз нелзя, умрешь.

Она его не слышала, присела на твердую, мерзлую землю и жадно запихивала в себя хлеб.

Старик горестно и протяжно вздохнул, стянул с себя тяжелый, теплый тулуп и накинул на плечи несчастной, почти безумной женщины, сам остался в тонком чапане и в малахае. В кармане тулупа лежали кусочки курта, но Толеутай-ата не стал говорить ей об этом, пусть обнаружит их попозже, может, они продлят ее горемычную жизнь.

Вернулся к обозу, куда, тут же, подоспел Василий Петрович и внимательно оглядев сутулую фигуру возвышавшегося над ним старика, задумчиво изрек.

–Это что за кадриль такая, дядь Толь, куды одежу подевал?

Старик смотрел куда-то в сторону, упрямо поджав губы и версию об ограблении Василий Петрович сразу отмел. Василий Петрович огляделся и недалеко от обоза приметил женщину, закутанную в знакомый тулуп.

–Слышь сердобольный ты мой, ты что же это, всех сирых и убогих подбирать будешь? Хлеба дал. С обоза, что ли, спер?

Василий Петрович впервые так строго говорил с этим стариком, которого считал, скорее, соратником, чем подчиненным. Толеутай-ата так сердито задвигал седыми бровями на выдвинутые обвинения, что у Василия Петровича отлегло от сердца.

–Мой, мой хлеб, дома взят. Ты хоту бы узнайт, для начал.

Василий Петрович еще раз всмотрелся в лицо незнакомой женщины, европейские черты которой, указывали на ее нерусское происхождение.

–Дядь Толь, а ты смотри хоть, кому помогаешь. Она же немка, отец у неё точно немец, будь ее отец русский, а мать немка, ее бы не выслали сюда…

И еле слышно добавил.

–В никуда…

–А?

Старик приставил широкую ладонь к уху.

–Я говорю, хватит с тебя одной спасенной семьи, всем не поможешь, добрая ты душа. Она, немка эта, зиму, думаю, не переживет, даже в твоем тулупчике.

Как же был удивлен Василий Петрович, когда в первое, послевоенное лето встретил эту самую немку, ведомую под руку сильно хромающим мужичком, довольную и вроде бы счастливую. Память на лица у Василия Петровича была отменная, поэтому он ее сразу узнал, несмотря на округлившиеся черты и тот факт, что видел он её, всего, один раз.

Чудеса какие-то, подумалось ему тогда, каждый, кто попадает под опеку этого удивительного старика, спасается. Видать, молитвы его идут от самого сердца.

Глава 4 Аменгерство

Закончилась война. Благословенный месяц куралай принес весть о победе. В памяти Жумабике снова и снова разворачивался тот прекрасный майский день.

Она в ржавом тазу обмылком хозяйственного мыла стирала детские вещи. Услышав крики, подняла голову и увидела несущегося во весь опор подростка, соседского мальчика. Красный от переполнявшей его радости, задыхаясь, он кричал, вдобавок размахивая руками.

–Женгей, победа! Победа, конец войне, мы победили. Суюнши.

Жумабике вскочила, не зная, что делать. Радость стремительным потоком, поднявшаяся из глубины души будто, смыла тяжесть, огромным валуном придавившую плечи.

–Спасибо тебе, Сакен, за радостную весть. Подожди, я вынесу суюнши.

Но он не слышал её, помчался дальше по аулу делиться счастливой вестью о победе.

Жамал-апа с утра плохо себя чувствовала. Улегшись на деревянный настил, накрытый одеялами, сама не заметила, как провалилась в короткий и тревожный сон-забытье.

Жумабике вбежала в юрту и остановилась. Свекровь спала, во сне вздрагивая и подёргивая головой. Что же делать? Дети на прополке, Наталья и свекор на ферме. И все-таки она решилась разбудить свекровь. Новость того стоила. Молодая женщина присела перед спящей свекровью и осторожно погладила её по руке. Та открыла глаза и увидев плачущую сноху, села и схватилась за сердце, запричитала.

–О, бисмилля, жеребеночек мой, что случилось? О Всевышний, пожалей нас, несчастных. Неужели же мало бед свалилось нам на голову? Милая, говори на кого из моих птенцов пришло черное письмо?

–Нет, апа, нет, – сквозь слезы шептала ей сноха, – победа, апа, победа, мы победили, больше нет войны.

–Победа? – не верила ей свекровь. Победа. Только бы мои кровиночки вернулись домой. Плакали женщины обнявшись, перемежая рыдания благодарностями в адрес Всевышнего. -Так, скоро наши работяги на обед придут. Знаешь, я припрятала на такой случай немного муки без отрубей. Давай испечем табанан. Это же праздник, великий праздник!

И они забегали по юрте, мастеря нехитрый праздничный обед.