Это просто…

– Это весьма грустно.

– Подожди, я не договорил, – в темноте ее черты лица казались чем-то прекрасным, – ну, предположим, что любовь… Она, все же, существует. Тогда получается, что есть три идеи: либо я любил, но это безответные чувства, либо меня любили, но я не хотел этого видеть, замечать, либо это было что-то обоюдное, но, не приведшее к какому-то хеппи-энду.

– И что же было у тебя?

– Все или ничего из сказанного выше.

– Ты странный. Знаешь?

– Знаю.

Целоваться – значит становиться целым. Не цельным, а целым. Целым – значит единым, нечто общим в определенный момент взаимной симпатии: ее точки кипения, взрыва эмоций. Так, за этой детонацией, я и не заметил, как мы начали целоваться. И это было вкусно, если этим словом можно описать поцелуй. Прекрасно было ощущать ее теплые бархатные нежные губы, у которых до сих был медовый вкус и запах гигиенической помады. А с окончанием поцелуя заканчивается непродолжительное единство и целостность. Теперь, закончив, мы – обыкновенные два субъекта. Цельные в своей сущности, но не целые едино.

Очень резко захотелось яблок. Скорее всего, это была обычная жажда, но хотелось именно яблок. Красных и сочных, прямо из холодильника и, главное, сладких. Теперь же я лежал и думал о яблоках. Возможно, вишня была бы более сочным плодом или, скажем, ананас, но яблок хотелось по-настоящему сильно, здесь и сейчас.

– О чем задумался?

– Хочу яблок.

– Яблок?

– Именно.

– Все же… Ты – странный.

– И не говори.

– А у тебя есть…

– Яблоки? – я зачем-то сам завершил ее вопрос.

– Да.

– К сожалению, нет.

Яблоки… После мысли о яблоках в голове всплыли кадры из рекламы духов DKNY. Их флаконы тоже были сделаны в форме яблок. Для нее и для него. Рекламный ролик был снят очень сексуально, ну, по крайней мере, мое сознание генерировало эту мнимую сексуальность, строя ее на воспоминаниях подросткового восприятия. Как там было на самом же деле, я помнил с трудом. Но флаконы в виде яблок были точно.

– Почему ты изменяешь мужу? – этот вопрос возник также внезапно, как внезапно мне захотелось яблок.

– Изменять – значит влюбиться в кого-то другого, а затем очень много врать. Поэтому я не изменяю, – она ответила так легко и быстро на этот вопрос, будто знала, что я его задам, поэтому заготовила ответ заранее.

– Но ведь ты же спишь со мной? Разве это не измена?

– Нет, это просто… Это просто секс… Понимаешь? – она привстала, подперев голову рукой.

– Нет, не понимаю.

– Ну, хорошо, что ты чувствуешь, когда мы занимаемся этим? – она так пристально смотрела, что внутри я чувствовал себя воском, который положили в солнечный летний день под палящее солнце, только ради того, чтобы посмотреть, как он тает.

– Я чувствую тебя. Тебя всю как бы изнутри и мне это нравится. Я чувствую, что тебе хорошо, а от этого мне становится хорошо. Чувствую тепло.

– Но это просто… Это просто секс, – она снова повторила эту фразу, все также стоя на локте, – изменить – значит влюбиться. У нас нет любви, нам просто хорошо, это факт и обыкновенная данность. Не более и не менее.

– А говоришь, что это я странный, – сказал я, поняв, что воск был растоплен окончательно.

– Не существует людей без странностей, – она легла на спину, – давай ложиться спать. Поздно уже.

– Давай, я только на кухню дойду… Пить очень хочется. Тебе принести?

– Нет, спасибо, – она закрыла глаза и в этой же позе уснула.

Я стоял на кухне и смотрел на вечно не спящую, лучи фонарей которой издалека были похожи на свет, забирающий людей, и исходящий из дна летающей тарелки. Конус света, через который проходила мягкая прозрачная аэрозоль из капель дождя, он долетал до мокрого асфальта и ничего не поднимал. Я смотрел на эту обыкновенную картину, держа в руке чайник, периодически отпивая из его носика холодную воду. «Студенная», – так бы охарактеризовал ее в старину невольный крестьянин со спускающейся вниз бородой. «Обжигает», – сказал я сам себе, сделав последний глоток.

Бесшумно я вернулся в комнату, где спала эта загадочная девушка. Ее каштановые волосы в темноте были больше похожи на темную копну нитей, распластавшихся по подушке. Она спала на животе, накрытая одеялом, и было видно как слегка на вдохе поднимается оно и опускается вместе с грудной клеткой. Через комнату я прошел к кровати, взяв попутно красный плед, висевший на ее бортике, и лег рядом на спину, поместив самого себя словно в кокон. Согревшись, я уснул.

Солнце, которого не было видно, кажется, с середины сентября светило в окно тонкой струйкой, попадая в левый глаз. Я все также лежал на спине, но уже накрытый одеялом. Разлепив правый глаз, я посмотрел вперед и увидел все те же свинцовые тучи щитом закрывавшие голубое небо, которое можно было разглядеть лишь через небольшие дыры в облаках. Через них проходил редкий свет от солнца.

Еще не до конца проснувшись, я повернул голову, посмотрев сначала на часы, а потом на то место, где спала она. И рядом ее не было. Из кухни шел аромат утреннего кофе. Он был еще сильным, но начинал увядать и становиться холодным. Так тускнеют красные розы, если срезать все их шипы и поставить в вазу. Тучи затянули небо, и поток лучей перестал течь и наполнять холодным желтым теплом комнату.

Накинув на плечи одеяло, я сел на краю кровати и наблюдал за тем, как секундная стрелка часов безумно быстро проходит один круг за другим. Беззвучность стрелки аккомпанировала ее ход. Триста секунд пролетели в этой беззвучности, оседая как мелкая пыль на полках библиотечных рядов самых малопосещаемых отделов. Я встал с кровати завернутый в одеяло и прошагал на кухню, где на столе стоял пустой кофейник, чашка, и лежала записка.

Дорогой Лев, – так ровным и аккуратным почерком начиналась записка, – для меня это были прекрасные недели. Не знаю, встретимся ли мы с тобой когда-нибудь еще. Думаю, что нет. Москва слишком большой город для того, чтобы мы с тобой случайно пересеклись где-то. Вчерашний наш разговор был чем-то большим, чем обыкновенные слова и фразы. Прости, что ухожу так, оставив записку на таком маленьком клочке бумаги. Но я не хочу, чтобы ты думал о том, что я ушла совсем бесследно. Поэтому и пишу тебе это «письмо». Помнишь, люди – это кошки? Вот, и они уходят тогда, когда считают это необходимым. Спасибо тебе. Алиса.

Я прочитал оставленную ею записку и сложил пополам. «А ведь у меня не осталось от нее даже телефона… Даже ее фамилии не знаю, только имя. А во сколько она ушла?» – подумал я и посмотрел на пустой кофейник и чашку со следами красной помады. Сложенную записку я вложил в одну из книг, лежавших на столе. Отнес чашку с помадой в раковину, засыпал кофе в кофеварку и начал новый день.