Война за нашими окнами

Пригляделся я, а это Франек. Пошутить решил.

Обнялись мы на улице. Пошли домой. Сидели всю ночь, вспоминали. Он про то, как в партизанах был, я про шахту, лагерь. Плакали.

Много лет прошло после окончания войны, однажды в нашем кинотеатре показывали новый фильм «Судьба человека». Пошёл и я. И не смог досидеть до конца. Увидел сцену, где Андрей Соколов после «угощения» коменданта лагеря заходит в барак. А там – до боли знакомые нары. И люди на них в несколько рядов лежат. Три дня я лежал на таких нарах и смотрел в узкое окошко на трубу крематория. И понимал, что если утром не встану, не найду в себе силы подняться по команде охранников, то лететь моему пеплу в эту трубу.

Затряслись у меня руки, часто забилось сердце. Встал я тогда и вышел из кинотеатра. Никогда больше этот фильм не пересматривал, хотя односельчане очень его хвалили.

В 1990-е годы нас, узников и угнанных, отыскали немцы. Несколько раз выдавали нам небольшие суммы дойчмарками, откупались. Прощения просили.

Бог им всем судья.

От сотрудников музея:

В годы войны с территории Клецкого района было вывезено в Германию 903 человека. 169 узников лагерей до сих пор проживают в деревнях Клетчины.

Света (1 год)

Светлана Ивановна Астрейко (Рудник) (д. Слобода-Кучинка Копыльского района – д. Селютичи Житковичского района, Беларусь)

До войны мы жили в местечке Копаткевичи под Гомелем. Отец работал на мебельной фабрике, поэтому в доме было много мебели, он сам её делал. Старшие рассказывали, что строили из табуретов целые крепости, играли. Бывает, поломают что-нибудь, мать их бранит, а отец придёт с работы – смеётся:

– Ничего, пусть ломают. Ещё сделаю.

Утром объявили – война. Сразу же прилетели самолёты, начали бомбить железнодорожные пути. А мы жили рядом с узловой станцией, где пересекалось восемь путей. За окном – постоянные взрывы, осколки падают во дворе, впиваются в стены. Немцы бомбили пути и станцию, чтоб не успели ничего ввезти. Мы бегали по двору, как испуганные цыплята. Никаких бомбоубежищ или глубоких подвалов не было. Куда прятаться? Издалека гудит самолёт, летит на станцию, оттуда грохот, взрывы. А горячие острые осколки свистят совсем рядом. И уже лежит на дороге убитая ими собака, и уже кричит где-то неподалёку раненый.

В один день всех мужчин собрали и увезли на призывной пункт в райцентр Петриков. Многодетных потом вернули. У моего отца было семеро, да у брата его Фёдора тоже семеро. Так сказали им – идите домой, а остальных забрали.

На следующее утро отец не пошёл на работу. Это было непривычно. И так страшно, что все дети сидели, словно мышки в своём углу. Семеро детей, и хоть бы один писк.

Отец сидел на кухне, опустив голову. Смотрел на свои руки, молчал. Мать постоянно плакала. Ближе к вечеру пришёл дядя Фёдор, и они с отцом ушли разговаривать на улицу.

Немцы явились через несколько дней. По дороге шли и шли гружёные машины, танки, бесконечным потоком катили мотоциклисты. Небо гудело от самолётов.

Колонна за колонной везли пленных, сразу же доставили колючую проволоку, столбы, цемент. Строили большой лагерь для пленных. Собирали туда солдат, которых хватали на дорогах. Их много тогда было, они возвращались домой из разбитых в боях частей.

Там, за проволокой, их было набито страшное количество. Много раненых, больных. Не только русские были, но и украинцы, белорусы, кавказцы… Какие-то азиаты были, которые по-русски плохо говорили. Кормили их плохо. Выкапывали возле лагеря бурты, оттуда вилами в котлы накидывали картошку, бураки, кое-как варили и этим их кормили. Какая-то бурая каша пополам с землёй получалась. Но люди ели, им не хватало и этого.

От плохой пищи начинались болезни. У многих был кровавый понос. Умирали десятками. Утром немцы глянут через проволоку, заметят заметив неподвижные тела, и приказывают тащить их к выходу. Пленные несут своих товарищей, забивают ими грузовики… Потом их отвезут и сбросят в большие ямы. А сверху – трактором.

Отца почти сразу же забрали в этот лагерь. Никто не поверил, что он не воевал, что его оставили из-за многодетности. Мать собрала нас, всех детей, пришла к лагерю. Начала просить охранников:

– Отпустите вы его! Он же ни в чём не виноват!

Отец как-то узнал, что она пришла. Выбежал к проволоке, руками на неё замахал:

– Уходи! Уходи, они тут этого не любят!

Мать заплакала, но ушла.

Вскоре отца перевели в другой лагерь, в Чернигов. Там они с товарищами подрыли землю и сбежали через лаз. Им вслед стреляли охранники, спустили собак. Но сбежать удалось всем. Месяц отец добирался домой. Шёл ночами, а днём отлёживался в лесу в кустах. Иногда заходил в деревни, его кормили, прятали. Никто – ни украинцы, ни белорусы – не сдал немцам.

Отец пришёл сухой, как щепка. Вши бегали на нём табунами, хоть лопатой греби. Он поскребся в окно, а мать больше сердцем почуяла, чем услышала. Открыла, вцепилась в него, несмотря на грязь и вшей.

Немцы тогда у нас вовсю хозяйничали. В школе устроили комендатуру. Как стемнеет, запрещали ходить по улице, жечь в доме огонь. Но мать зажгла в подполе крохотную свечку, устроила отца там. Долго мы его прятали. В деревне было много предателей, тех, кто за лишнюю подачку готовы были всё что угодно сделать. Отец распух весь, особенно ноги, как колода, ходил он с трудом. Как немного поправился – перебрался в лес. Собрал вокруг себя таких же подпольщиков. Они взрывали пути, устраивали диверсии на фабрике, потом вышли на партизан.

Партизаны в наших краях действовали активно. Освобождали целые районы, восстанавливали там колхозы, советскую власть. На оккупированных территориях было много партизанских информаторов, которые предупреждали, если немцы готовили какие-то операции.

Вот так однажды приезжают к нам в село и говорят: «Уходите все в лес. Готовьте землянки, прячьте продукты. Немцы собирают силы, будут жечь деревни в округе, и вы первые». Помогли с транспортом, мы вывезли всё, что могли, накопали землянок. Но в лес уходить не торопились, всё-таки холодно там, неудобно. А тут родные хаты.

Дежурили по очереди на дороге. Если немцы появятся, дежурный должен был бежать и кричать, тогда все ушли бы в лес. Мать тоже ходила, но её прогоняли:

– Засмотришься на дитя, пропустишь немцев.

Но мать боялась, что соседи сами сбегут, а её бросят, не предупредят. Поэтому – меня за пазуху и тоже ходила на дорогу.

Как-то так стоят, дежурят. А тут подходит сосед с велосипедом. Говорит:

– Идите вы по домам, я съезжу посмотрю, что там.

Поехал. И сотни шагов не проехал, смотрят – упал и лежит недвижно. И – эхо выстрела. Оказывается, немцы уже недалеко, к деревне цепью идут. Впереди солдаты, полицаи, за ними – техника.

Мать в доме, на столе держала документы, чтоб сразу схватить, если что. Даже те документы не успела подхватить. Детей, босых, голых, – в окно и бежать к лесу.

Немцы увидели бегущих, давай стрелять вслед. Мотоциклы завели, ревут. С мамой рядом бежала женщина с дитём на руках, так пуля попала ей в спину. Женщина упала мертвая, ребёнок с криком покатился по земле. Никто не подобрал. Самим бы убежать.

Сразу дома подожгли, они занялись, как спички.

Уже до леса мы добежали, прячемся среди деревьев от пуль. А каратели за нами, кого догонят – тут же стреляют. Добежали мы до землянок, да только и там нас нашли. Мать загнала нас в землянку, а там уже сидели соседские дети. Тринадцать человек собралась – мать четырнадцатая. Укрыла, кого могла, собой, затаилась.

Слышим, ходят по лесу. Отыскали землянку – крик поднялся. Один выстрел, второй, очередь из автомата. И тишина. Убили всех. Следующую землянку ищут.

В нашу землянку солдат зашел. Обычный мужик, только в форме чужой. Мать тогда подумала: «Всё, смерть пришла». А он тронул её за плечо, показывает: «Сидите тихо, а то придут ЭТИ». И показывает на шевроне крест. Да дети и сами все поняли, затаились. Солдат вышел, выстрелил несколько раз в воздух. К нему кто-то подошёл, спросил. Тот, видно, ответил, что убил всех. Не стали проверять, дальше ушли. Мать потом молилась за этого солдата. Он не только нас спас.

От всей деревни только четыре семьи осталось. Три землянки то ли не нашли, то ли тоже, как нас, солдаты пожалели.

День и ночь мы потом сидели, прятались. Как затихло всё, вышли. Копали ложками, ножами могилки неглубокие, стягивали туда убитых. Копали молча, даже дети не плакали над матерями. Присыпали их землёй, чтобы только лица закрыть.

Куда идти? Землянки наши раскрыты, запасов не осталось. Пошли обратно в деревню. Тела на улицах, пепелище, обгорелые печи… Крайние хаты уцелели, так мы все в них набились. Тесно было, душно, а ещё очень страшно. Но поддерживали друг друга.

Женщины ходили по деревне, копались на пепелищах. То чугунок принесут уцелевший, то топор без топорища, то гвоздей пригоршню. То кости найдут, поплачут и втайне от нас, детей, закопают.

Кое-как продержались.

Потом партизаны пришли, и были долгие бои за наш район. Немцев выбили, вернули советскую власть. Они приходили к нам, помогали. Но у самих мало припасов было, делились последним.

Немцы отступали – пожгли поля, зерно. Мы ходили по полям, собирали по горсточке, по колоску обугленные зёрнышки. Варили из них жидкую похлёбку.

А как-то случилась у нас большая радость. Из леса вместе с партизанами вышел отец. Они встречали Рокоссовского. Командующий ехал с Любани через наши края. Останавливался, расспрашивал. Заглянул к нам. Увидел выжившие партизанские семьи, мать с кучей своих и чужих детей. Приказал поставить на довольствие.