Da capo

– Чем?

– Я умираю.

– И вы боитесь смерти. Понятно.

– Я буду жить этим, – человек открыл ладонь. Там лежали две обыкновенные души.

– Они и без вас страдали немало, – заметил мужчина. – Не могли выбрать что-нибудь попроще?! И потом, зачем вам две?

– Так вы сами говорили, что вернуться сюда непросто.

– Молодой человек. Душа – особый товар. Вы покупали душу и даже не задумались о том, кто был ее носителем до вас. Ведь она не просто дух. Она – это радости и беды, достоинства и пороки, любовь и ненависть, добро и зло, наконец. Душа – лицо носителя.

– Кто вы? – испуганно произнес человек.

– Вам страшно? Всем становится страшно, лишь тогда, когда игра подходит к концу. Ваша только начинается.

– Я не хочу умирать, вот и все.

– Это понятно. Вы влюблены! Это видно и это страшно. Но вам пора.

– Куда же?

– Решайте. Жизнь – до моего прихода, или смерть от тяжелой болезни.

– И сколько у меня есть времени?

– Одни сутки.

– А души?

– Души возьмите с собой. Попробуйте, но не забудьте о своей. И помните: если завтра в это же время вас здесь не будет, то следующая минута станет началом отсчета времени вашей игры. Я не угрожаю. Таково правило. До свидания.

Через несколько секунд человек оказался у себя в комнате, на своем любимом диване, у своего любимого приемника, и так ему стало страшно вдруг, что он заплакал. Мысль о том, будто можно променять собственную душу на небольшой кусок жизни под присмотром этого типа с сигарой, казалась ему просто безумной сейчас. И недавний поход на рынок стал вдруг бредом в его глазах, и оставалось лишь дождаться назначенного часа, чтобы выбрать, наконец, настоящую жизнь и вернуть себе свою душу. Позавтракав, человек вышел во двор. Шел слепой дождь. День был чудно-новым и каким-то непохожим на всю прошлую жизнь. Казалось, что март будет теперь всегда.

Но человек есть человек. Он слаб. Подвержен соблазнам. И ничего с этим не поделаешь.

Два разных скомканных кусочка света, лежавших на столе, терзали любопытство тридцатилетнего мужчины, стоящего во дворе дома. Это невозможно было терпеть. Ему оставалось 14 часов. Распущенность мыслей и рук, данная суточной свободой выбора, сыграла с ним злую шутку. Он подошел к столу и овладел светлой душой. Струи теплого воздуха пронзили тело, и человек закрыл глаза, чтобы насладиться присутствием чего-то нового в себе. Нечто дьявольское почувствовал он, и что-то очень соблазнительно сильное забилось в уме его. Человек открыл глаза. Черная душа, как и прежде, лежала на столе, и все вроде было как надо, вот только стол уже не нравился ему, комната была противна, а диван нужно было срочно выбрасывать. «Но почему? – задал он вопрос душе. – Ведь это же все мое! И отражение в зеркале все то же!» Душа молчала. Человек не отчаялся, и уже в следующую минуту струи воздуха, только теперь прохладного, неслись по замысловатым траекториям вен и кровеносных сосудов. Потом надежда умерла…

Души полностью овладели им.

На улице все оказалось еще хуже… Закомплексованные одноклеточные снопики, именуемые людьми, меняли души как перчатки, узнавая по пути прохожих, играющих по правилам известной всем игры. Такие похожести. Множество длинных и всяких ног, завязанных на помятых половиной мира попах. Все в морщинах, но какие довольные лица. Противно! Человеку стало противно, и жуткий промозглый ветер подул вдруг. И ненависть взыграла в твердых жилах его. Он ненавидел все. Особенно людей, которые имели счастье быть сильными настолько, что обладали до сих пор данными им при рождении собственными душами.

– О, Бог мой! Прости меня! – крикнул человек и упал на землю.

Проезжавшие мимо машины обливали лицо грязью, морщины кровоточили, и не было в его жизни ничего ужаснее, чем ближайшие предстоящие 10 часов.

А сморщенные снопики играли себе жизнью как хотели. Слабые тела выполняли желания чужих душ. Людям нравилось быть рабами. Свободой они уже были сыты. Человек закрыл глаза…

Огромные колонны с разноцветными арками замелькали перед его обнаженным сознанием. На грудах денег и золота извивались голые тела мужчин и женщин, участвующих в оргиях с богатством. В горных озерах купались лани и лошади, забавляясь тем же с более искушенной публикой. В одном из залов человек увидел стоящую на постаменте славу. Он мог взять ее, овладеть ею и надолго… навсегда, присовокупив к ней богатство. Но выдержка, твердая до странного, отогнула уголок конверта, открыв зал с висевшей на стене картиной. Это была власть. Абсолютная власть над всем. Она выглядела куда соблазнительнее славы и денег. Человек долго смотрел на нее, вожделея глазами. Сладкие слюни поползли изо рта, с громким шлепаньем соприкасаясь с полом в конце пути. Но не нужна была ему власть и слава с деньгами. И он сделал шаг назад… Открылась дверь в новый зал. Там не было ничего, кроме неба над головой.

– Это твоя жизнь, – сказала темная душа.

– Ты можешь говорить? – удивился человек.

– Конечно, – сказала душа. И дальше без комментариев.

– И откуда ты знаешь, что это моя жизнь?!

– Она пуста и коротка – значит, твоя.

– Нет! Я прожил яркую жизнь!

– Не обманывай себя.

– Но я же отказался от славы, богатства, власти! Что вам еще нужно?!

Душа молчала… Небо над головой было синим-синим…

Человек открыл глаза. Он стоял в центре площади, набитой людьми. Они толкали его, куда-то спешили, сбивали с ног. Оставалось 5 часов, нужно было идти домой.

Искушение оказалось сильнее. Души подчиняли его волю себе с каждым часом все больше, и надежды вернуться утром на рынок уже почти не было. Но любовь безразлична к морщинам и смерти. Неразгаданными кроссвордами выходит она в виде стонов и грез из сердец, поглощаемых страстью. Нежнее крыльев мотылька… И было кому посвятить эти слова: «…Это ты, любимая. Я знаю – ты читаешь эти строки сейчас…» Вечером его труп отвезли в морг.

* * *

На следующий день базар был почти пуст. Понедельник. Все было, как обычно, и только одна светлая непрожитая душа, лежавшая на прилавке, привлекала к себе внимание. Не так уж много светлых душ на этом рынке.

– Сегодня возьму у тебя вот эту, – сказал мужчина с сигарой, подойдя к продавцу.

Через минуту товар лежал в руке покупателя.

– Я же говорил тебе, что второй раз сюда очень трудно попасть! – произнес он и овладел душой…

Кругляшок

Крабы неспешно выползали на берег. Стремясь к неизведанному и надеясь на лучшее, они срывали панцири с себя, и смело ворочая розоватыми тельцами, загорали и нежились под лучами тропического солнца радостные. Краб за крабом. Рисовать круги на песке клешнями хотели они. Окунаться в воду и снова выходить на берег, рассматривая мокрые полупрозрачные бикини своих подружек. Но пришли мыши. Мрачные серые грызуны не стали разжигать драки и дождались белок. Еще осенью 7349-го года, после окончания большой войны, всю землю поделили. И миром теперь правили белки. Они знали все и решали любые вопросы. Крупные животные и люди вымерли очень давно. А может, их и не было вовсе? Еды хватало только мелким запасливым грызунам. И все теперь жили в норках, а бобры занимались парашютным спортом. Но подводное существование уцелевших видов изменилось ничуть не меньше земного: и крабы, и другие твари морские телесны стали, и захотели они свою часть жизни на суше. И было странно это видеть особям сухопутным.

В те годы я жил неподалеку от тех мест, кои имею честь вам описывать. Я был одной из змей, охранявших самое дорогое, что можно было охранять на суше. Мы стерегли еду. Змеи, никогда не вступавшие ни в одну из войн, оставались хранителями пищевых запасов на протяжении всех боевых действий и при любом победителе, поддерживая, тем самым, относительную стабильность в мире среди оставшихся в живых. Мнение змеи было непререкаемо, и прислушивались к нему даже белки. И вот крабы… На суше… Загорают… Это проблема, и советником в ее решении было поручено стать мне. И вот что я вам скажу: «Может быть, когда-то и удастся создать мир, за который не будет стыдно, и любовь победит расчет, а разум коварство. И эта жирная жижа, преподносимая белками как идеальный вариант жизни в любых условиях, не будет поглощаться всеми с такой жадностью и аппетитным почвакиванием, кои имеют место в умах безликих узких мордочек. Может быть. Но сейчас, здесь, среди всего тупого и нахального, двадцать восемь абсолютно голых, беспорядочно разбросанных по песку загорающих крабов?! Это вызов! Пусть неосознанный, но вызов существующему режиму. И может, задумаются четверолапые и появится альтернатива?» – думал я тогда.

Белки собрали совет, на котором выступил глава всех сословий: «Дамы и господа, – начал он. – Сей совет, ныне собранный и от имени народа деяния совершати призванный, и будет таковым, да по прямости душевной и иной, умственной, решения принимати должный. До сия дня быт и самой жизни уклад наш под единым порядком стоял и общим законом управляем был. Ныне же волнениям и разного рода толкам подвержены иные господа. Сие недопустимо и не может приветствоваться ни в коем разе. Особи морского происхождения, на сушу ступившие, презрели закон наземного бытия, и быти наказанными им за то. Однако ж, не бестелесными они боле предстали и дыханием сухопутным наделены. Сие с нами, земными видами, роднит оных немало. Но по симу ли поровнять смею я нас и земли кус в бесконечное владение дати им?! Ой ли?!» – закончил свое выступление глава всех сословий.

Пещерки, норки, дупла. Узкие морды торчат отовсюду. Справедливость как жажда: утолив ее сполна, уже можно не быть более таким беспристрастным. Хотя, может, глава сословий посвоему и был прав…? Земли и так на всех не хватало. Что-то, видимо, живущие до нас особи делали не так. Да и нам, уцелевшим, так часто не хватает терпимости друг к другу, и совсем немного вдохов осталось и выдохов сделать.

В тот день на улицах было, как всегда, спокойно: нескончаемые бобры таскали за собой мотки веревок и шнурков парашютного происхождения, пьяные хорьки валялись у входов в увеселительные дупла, а на центральной площади горы сусликов и сурков апробировали новую дурь, накануне отбитую у группы смелых бурундуков. Остальные спали, ели, пили или просто гуляли по прохладным бульварам и скверам некогда цветущей, но теперь уже неизвестно чьей родины. Вечером я должен был выступить в совете. Принять чью-то сторону. Занять позицию. Я размышлял и полз по улице. Утренний дождик слегка смочил землю и растительность, так что шкуре было очень прохладно и приятно. Да и ползать, я вам скажу, по скользкому – удобнее. Противное это чувство – ответственность. Я затащил себя на дерево и, свесив край хвоста с пушистой ветки, уснул. Бесконечные поля подсолнухов, лесные чащи, сочные травы снились мне. Львицы охотились на глупых антилоп, а я, еще маленький змееныш, учился выслеживать полевых мышей. И слабые погибали в моем сне, как и подобает в животном мире. Пахло страхом и кровью, и стаи нутрий совсем даже неспокойно передвигались в радиусе моего осязания. И белки жили в дуплах, загрызая до смерти свои дурацкие орехи, и обсуждали, в лучшем случае, проблемы своего потомства между собой. Но пришлось проснуться. Несчастная мелкая белка принесла мне решение совета. Бумага гласила: «Нет боле надобности вам на совете молвить. Крабов тех в съестные запасы определити решено было. На нончий-то год не ести их, а уж по грядущей паре годов распределитеме. На сие тольке согласие из уст ваших молвленное потребно, аж быстрее. Глава всех сословий».

Всегда кажется, что вот как раз самое интересное происходит уже после нас, и как хочется порой попасть туда, где все начинается сначала.

Ветрами бесстыжими, ландышами и лилиями запахло вокруг. Сложные вещи упростились до конца, до контурных схем. Эта несчастная мелкая белка… Я съел ее. Я не охотился с рождения, и не от голода, но от сытости пробудил инстинкт, и было приятно, и стало чудесно. Воняли.