Посвятив себя врачеванию

Выходит, если Айболит не начнёт двигаться вверх, Чарли, вероятно, помрёт к утру, и тогда будет идти речь о Худом, который рядом с умершим другом, без надежды на скорое спасение, без еды и питья – ведь стена сухая – будет слабеть с каждым часом. Всю информацию, полученную сверху, и своё решение Айболит запиской передал Арлекину, послав с ней Галогена, вдобавок он попросил прислать брифкейс с надписью «АЙБОЛИТ». Обычно он собирал его заранее для подобных случаев: там были наркотики, капельница, полиглюкин, всякие ампулы, некоторые хирургические инструменты – всё необходимое для первой врачебной помощи.

Проведя ночь под стеной с наскоро собранным отрядом, он вывел его на вершину по простому пути уже в полдень и предложил кому-нибудь из парней добровольно идти с ним на спуск по стене. Предложение было явно самоубийственным, и на лицах ребят он читал откровенный страх, и только их глубокое к Айболиту уважение предотвратило готовящийся взрыв негодования. Айболит же знал одно: пока он идёт, Чарли будет жить. Он также знал, что привёл на вершину мужиков в хорошей форме и, хотя они и боятся (а не боятся только дураки), будут делать что требуется, а мужики в свою очередь знали, что доктор ничего не делает зря и за каждого из них он так же, как и за Чарли, не колеблясь, полезет в ад. Вызвались идти все, но Айболит взял лучшего из них скалолаза, и это было справедливо.

Чарли ещё был жив, но разумного объяснения этому не находилось. На сеансах связи он просил врача и примус. И когда Айболит с Бельмондо с вершины начали спуск по этой богом проклятой стене, он понял, что слишком много обещал Худому Быку и Чарли, потому что один неверный шаг может привести к срыву, а верёвка только даёт шанс к спасению, а его срыв создаст безнадёжную ситуацию. Он не лазал по скалам уже лет десять, а тогда спускались в основном с верёвкой через карабин и плечо, а здесь ему дали восьмёрку и наскоро показали, как ею пользоваться. Как альпинист он понимал весь абсурд, в который влез и вовлёк Бельмондо, а ведь у него тоже были дети, но как врач он не мог остановиться, потому что Чарли тогда просто и без затей умрёт.

Уже заходило солнце, и Айболит потерял счёт пройденным верёвкам, смотрел на предельно уставшего Бельмондо и мечтал об орле, который перенёс того, книжного Айболита, через горы. Видимо, Бог услышал его молитвы, сверху спустился Боец, свежий и полный сил, сменив Бельмондо, который тут же пошёл вверх по проложенным перилам.

Уже наступила ночь, но спуск продолжался при свете фонаря, которым они освещали друг другу зацепки, Боец на связи обильно поливал матом всю стену, Айболит от него не отставал, и, наконец пройдя этот злосчастный монолит, спустившись по карнизу, они лицом к лицу встретились с Худым Быком. И то, что в половине третьего ночи предельно измотанные, без специального снаряжения, Айболит и Боец спустились к Чарли, это было невероятно даже для них, и в этом они узрели руку провидения. Удивительно, но Худой был в ясном уме и энергичен, несмотря на более чем суточную голодовку, а состояние Чарли тоже не походило на агональное. Первое, что Чарли сказал, полностью подтверждало концепцию того отставного военного врача: «Я тебя ждал и не умирал, и теперь не умру». Айболит приступил к осмотру, пульс был устойчивый, ритмичный, дыхание ослаблено в нижних отделах, но тревоги не вызывало, живот резко болезненный, доскообразный, при питье тошнота и рвота, два нижних ребра слева сломаны, что указывало на явную катастрофу в брюшной полости. Обе сломанные руки ещё Худым Быком были грамотно перевязаны и в лубках, раны не кровоточили. Укол морфия, шприц, улетая, даже не ударился о скалу. У Айболита был металлический брифкейс типа «АЙБОЛИТ», там было всё, даже капельница и полиглюкин, но он, рассудив, что от добра добра не ищут, пока ограничился только морфием.

Мутный и серый рассвет, словно с похмелья, медленно вползал в каменное ущелье. Папаша, вероятно, уже свалил в синагогу, а жена и дети ещё дрыхнут. Айболит сидел на небольшой каменной террасе, на коленях покоилась голова спящего Чарли, ноги свисали в никуда, а далеко внизу, мило журчала речка, он видел её в проекции промеж своих стоп. Холодное и короткое азиатское утро слегка освежило, голова прояснилась. Чуть правее и повыше сидели Боец и Худой Бык. Захотелось водочки натощак и яичницу. Айболит вспомнил, что все они не ели более полутора суток, а одну-единственную сигарету выкурили с Бойцом на пару ещё в полночь, на ходу. И ещё он удивлялся, что все они до сих пор живы и всё-таки вместе…

Сверху послышались голоса, это пришли мужики с основного состава, принесли еду, верёвки, крючья. Чарли спускали в сидячем положении, остальные сами. Айболит, воспитанный на абалаковском поясе, с трудом принимал беседку, которая пришлась не по размеру и сбивалась между ягодицами, давила на причиндалы. Он просто затянул пояс потуже и протягивал верёвку через карабин и восьмёрку. Спускались медленно, подолгу торчали на станциях, ожидая, когда Чарли придёт в себя, потом снова всё приходило в движение.

Там, далеко внизу, у речки, сидел Мамонтёнок, первопроходец этой стены, который, корректируя спуск, значительно упрощал и сокращал их усилия. Айболиту уже надоела вертикаль, уже хотелось просто лечь и растянуться у речки, если там ещё есть и трава, то на травке. Только поздней ночью, закончив спуск, всадив очередной морфий в Чарлино бедро и, сдав Чарли Олегу, второму врачу, хирургу, он подошёл к Мамонтёнку, принял полстакана спирта, занюхал сухариком и просто лёг на траву. Он не чувствовал, как под его голову подложили мягкую куртку и укрыли одеялом. Он не будет видеть свой фирменный сон в течение целого месяца, потому что он опять сходил на работу и снова спас жизнь. Завтра, завтра прилетит вертушка, а в ней будет Исаак с длинными и точными пальцами, лучший хирург Памира, увезёт в госпиталь Чарли и Айболита, сделает лапароскопию, а по результатам, увидев полное брюхо крови, уберёт кровоточащую селезёнку, спасая Чарли ещё раз, но это будет завтра. А сейчас спать. Слишком много ночей не доспано за последний год…

Карлуша

Незабвенной памяти моей Рахили Галяутдиновой, первой женщины-чемпионки СССР в высотном классе, Шахини по сердцу и поступкам, посвящается…

Карлуша кричал страшно и тоскливо. Сквозь сон Доктор видел тёмный зал с большими стрельчатыми окнами, за которыми проглядывался ночной сад с нехитрым узором стволов и ветвей, за одним из окон билась об стекло и кричала большая чёрная птица. Доктор окончательно проснулся, протёр глаза, сел. Рядом глубоким сном усталого человека спала жена, в детской мирно посапывали сын и дочь. Исчезли зал и окна с садом, исчез Карлуша, а в ушах ещё стоит его крик.

Доктор прошёл на кухню, зажёг свет, взял сигарету, начал разминать.

«Что же он кричал? – закурил. – А-а, умер Хабибулин. – Доктор уже пятый день ожидал эту неприятную весть. – Позвонить в клинику? Нет. Дождусь утра».

Хабибулин. Возраст – полтора года, первый и пока единственный ребёнок в молодой семье, болен пять-шесть дней, последние два дня не давал дотронуться до живота, в эти же дни многократная рвота, лихорадка. В приёмный покой поступил уже в крайне тяжёлом состоянии. Острый живот, перитонит, терминальная фаза. Когда в операционной Камил раскрыл брюшную полость, из неё хлынул гной трёх-четырёхдневной давности.

Там, у операционного стола, Камил честно и хорошо сделал своё дело, и анестезиологическое пособие было адекватное, и в шоковый зал мальчика внесли ещё живого, но конечности уже похолодели, кожа приобрела характерный мраморный рисунок, черты лица стали заострены, а склеры глаз были мутными. Потом Доктор говорил с родителями. И, глядя на них, сильных и подвижных, как молодые медведи, он вдруг подумал, что такие крепкие люди редки на земле, потому что вымирают по собственной беспечности. Он вступил в эту жестокую, безнадёжную и бессмысленную борьбу, приложив весь свой опыт и знания, а не сделал всё для очистки совести и, чего греха таить, сделал ставку на мощный генетический фон, ведь мальчик был не по возрасту крупным и ширококостным. Ещё потому, что в той, другой и сейчас кажущейся нереальной жизни его научили побеждать…

Карлуша тоже был из той жизни, где однажды встала вертикально земля, солнце и ветра удалили всё непрочное и обнажили гигантскую пирамиду из розового мрамора, а люди дали название Хан-Тенгри. Штурм его вершины был всегда тяжёл и опасен, и поэтому у Доктора в базовом лагере всегда были наготове инструментарий и стерильные шприцы…

Он сбросил пепел с сигареты в большую морскую раковину, служившую ему пепельницей.

На Юго-Западном Памире Шахиня заболела. Нижнедолевая правосторонняя пневмония, залеченная в условиях базового лагеря, обрекла её на кухонные работы.

Чтобы развеять её тоску, Ткач однажды принёс молодую альпийскую галку с перебитой ногой, а ребята прозвали её Карлушей. Нога быстро срослась, и он вскоре бегал за своей хозяйкой, а однажды взлетел и сел ей на плечо. Такими их и запомнил Доктор.

Он, как всегда, возился в аптечке, вдруг поднял голову. Шахиня шла на фоне багрового заката лёгкой кошачьей походкой, прямые чёрные волосы падали на развёрнутые плечи с гордо посаженной головой, одетая в коричневые вельветовые брюки и длинный, до середины бёдер, свободный свитер, сквозь который слегка улавливались выпуклости грудей. На плече сидит Карлуша.

Всю зиму Карлуша провёл у Шахини в доме. Ел вволю, ездил с ней на тренировки и превратился в мощную и крупную чёрную птицу, переняв гордость и независимость у Шахини, сидел у неё на плече, поглядывая на мир прищуренным глазом.

Поссорились они весной. В тот тёплый весенний вечер, когда солнце ещё не начало садиться, Шахиня спешила на свидание. В светлом кремовом платье с квадратным декольте, отделанным оборками в испанском стиле, с юбкой-воланом, слегка обнажавшей стройные колени, на высоком каблуке – ни дать ни взять индейская принцесса, она летела по тенистому бульвару, как вдруг откуда-то сверху, вырвавшись из дома на свободу, на её плечо камнем упал Карлуша и громко и весело заверещал. Тут он был не к месту, и Шахиня сбросила его резко и сильно. Карлуша с размаху брякнулся об асфальт, отлетел в сторону и впервые закричал страшно и больно, а у тех, кто его услышал, волосы встали дыбом, а кожа покрылась мурашками и в душу проник первобытный ужас. Крик оборвался внезапно, Карлуша метнулся вверх и исчез.

Шахиня бросилась домой. В наступающих сумерках она бродила по саду, звала Карлушу, но его нигде не было.

Всю ночь просидела она в тёмном зале, всматриваясь через большие стрельчатые окна туда, где проглядывался ночной сад с нехитрым узором стволов и ветвей, но Карлуша больше не появился.

Летом Шахиня погибла. Тело её привезли с гор, обмыли и после митинга в Доме культуры, согласно всем мусульманским законам, похоронили на кладбище, на южном склоне здоровенного холма, где трава в рост человека и где хоронят людей родом попроще.

Карлуша появился осенью. Страшно и дико кричал он в тот дождливый рассвет и бился о стёкла большого стрельчатого окна. Сколько ни звала его Шахинина сестра, в дом не залетал, а потом поднялся высоко и растворился в сером небе.

Спустя несколько месяцев, летом, кладбищенский сторож, совершая утренний намаз, услыхал крик, от которого его обуял панический ужас. Там, на склоне здоровенного холма большая чёрная птица билась о надгробье молодой женщины и кричала дурным голосом.

Каким образом Карлуша распознал могилу Шахини и как узнал о её смерти?..

Вот уже более десяти лет Карлуша своим истошным криком сбрасывает Доктора с постели среди ночи, и именно тогда, когда умирает один из его пациентов, и ещё ни разу не ошибся.

Доктор затушил сигарету в раковине и посмотрел на неё внимательно. Много поколений она переходит от отца к сыну в их семье. Тело её моллюска давно истлело где-то на другом краю земли. На дне какого неведомого моря крепла она и росла? Какая неведомая жизнь и какие неведомые страсти кипели над нею в морской пучине? Много на белом свете тайн, и не дано познать их всего за одну жизнь.

А жаль, что Хабибулин умер, ведь уже шёл на улучшение. Может, Карлуша всё-таки ошибся? Надо спать, чтобы завтра быть в форме и встретить удар спокойно.

Всё выяснилось утром. Хабибулин был жив и жить будет. Но Карлуша не ошибся. Ночью на сорок первом году жизни скоропостижно скончался младший брат. Обширный инфаркт нижней стенки миокарда.

Ледник Абрамова

Долгий и раздражающий ночной телефонный звонок не прекращался до тех пор, пока не совсем проснувшийся Айболит не поднял трубку. Звонил сам Виталий Ноздрюхин. Айболит хорошо знал этого рослого пятидесятилетнего, уже начинающего тяжелеть атлета, в прошлом блестящего альпиниста, а ныне вполне успешного директора Гидрометцентра. «Где-то беда, – мелькнуло в голове, – придётся вылетать». «Доктор, на метеостанции на леднике Абрамова есть больной, в данное время из-за плохой погоды ни его вывезти, ни залететь туда невозможно. Начальник зимовки, Змей Горыныч, требует найти для консультации только вас. Через десять минут сеанс связи через Танк. Вы готовы?» – «Как пионер». – «Спасибо, ждите звонка из Танка».

Айболит помнил этот тяжёлый танк без башни, врытый в землю во дворе душанбинского гарнизона, весь напичканный суперсовременной аппаратурой с диапазоном постоянного приёма от Урала до Кандагара и от Каспия до Балхаша. Каждые восемь часов там сменялся рядовой срочной службы с прекрасной подготовкой. Несколько лет назад Айболит сам убедился в этом, когда связывался с Гусём, находящимся тогда с командой в Фанских горах.

Крепким чаем с лимоном и рюмочкой коньяка Айболит пытался привести в порядок свои уставшие мозги. До связи ещё пять минут.

Ледник Абрамова. Он никогда там не был, но слышал, что место живописное, метеостанция на высоте около пяти тысяч метров, состав зимовки – от академиков до амнистированных, но все живут дружно. Начальником – Змей Горыныч.

Змей Горыныч… Не прост, не признаёт авторитетов. Блестяще образован, обладает быстрым умом и способностью управлять ситуацией. Бесстрашен или умеет глубоко прятать страх, сильный альпинист, никогда не распускает рук и языка, денди, в отношениях с людьми чистоплотен, руководитель, заставляющий, когда необходимо, себя бояться, обладает завораживающим взглядом, как у удава, за что и заслужил своё прозвище…

Айболиту он поверил летом, во время спасработ на Сковороде, и потом, когда они бегом по очереди несли на себе почти потерявшую сознание Славу КПСС…

Звонок. У солдата чёткий голос, без помех. Связь великолепная. Солдат докладывал всё, что Змей говорил по рации. Докладывал коротко, по-военному, и самое главное. Молодой тридцатидвухлетний мужчина, рабочий, не сидел (значит, туберкулёз исключается), не привит (а как допущен?), болен три дня, кашель, температура, сегодня слабость и одышка. В конце разговора Айболит попросил солдата соединить слуховую часть телефона с динамиком рации, а Змея – поставить слуховую часть рации между лопатками больного. Хрипы были слышны на вдохе больше, чем на выдохе. «Змей, это пневмония. У тебя есть антибиотики?» – «Подожди, посмотрю». Через некоторое время: «Есть стрептомицин, по пятьсот тысяч, двадцать флаконов». – «Отлично, по флакону каждые двенадцать часов. Хватит на десять дней. Парень оглохнет, но будет жить. Положи его голову в возвышенном положении и натри ему тело чем там у тебя есть – спиртом, салом, горячим маслом…» – «Будет сделано, конец связи».

Состояние улучшилось уже на другой день, а потом погода установилась и больного перевезли вертолётом в госпиталь на Большую землю.

Память хронически недосыпающего мозга выхватила ещё одну подробность. Айболит не помнил, где это было, но он помнил стол, обед, кучу гостей, Змея Горыныча в смокинге и со своей милой черноволосой и черноглазой женой, самого себя в смокинге, без жены. Они со Змеем сидели через стол, и после второй рюмки Змей, разгладив змеиные мелкие и хищные черты своего лица, улыбнулся и спросил: «А ты знаешь продолжение той истории?» – «Нет». «Приехал корреспондент, – он назвал очень влиятельную центральную газету, – спросил, ну что у вас было интересное, ну я ему и рассказал всё: и как ты прослушал лёгкие через телефон и рацию, и как спасли больного, кстати, он оглох, как ты и предсказывал, но не совсем, корреспондент спросил имена, записал, затем спросил отчества. Ну я сказал своё, а про твоё – что не знаю. Понимаешь, я – Израилевич, ты – Исаакович, я подумал, не слишком ли много соли… Так этот придурок дозвонился до академика Израэля, директора Всесоюзного Гидрометцентра, и стал спрашивать твоё отчество у него. Тот понятия не имел об этой истории, переспросил, корреспондент ему: “Вот на леднике Абрамова врачом Абрамовым через рацию и телефон…” и понёс весь этот бред, в конце концов спросил твоё отчество. Ну, Израэль решил подшутить и на бред ответил бредом. Сказал, что ледник был назван в честь царского генерала – топографа, первооткрывателя графа Абрамова, родственника самого царя, а ты его прямой потомок. Ну, тут наш корреспондент затрясся от страха и заявил, что ничего писать не будет». Змей Горыныч помолчал, а потом, презрительно глядя вдаль, сказал: «Воистину, дураки и трусы прогнозированию не поддаются».

Зуб. 1973 год

Зуб у Буха болел уже четвёртый день, и пора было его удалять, но у Айболита ни инструментов, ни навыков в этом не было. На поляне в ожидании вертолёта сиднем сидели восемь экспедиций и гоняли балду: футбольные матчи сменялись постройкой и запуском воздушных змеев, вокальными концертами, рыбной ловлей на булавку, охотой на зайцев, шахматами, галопированием на лошадях с погранзаставы – короче, развлечений хватало, врачей тоже, даже с избытком. Айболит даже знал точно, что двое из них были стоматологами, но при виде Буховой страдающей физиономии они повторяли как плохо выученный урок, что они терапевты.

С укором смотрела на Айболита и вся его собственная команда, человек он в команде был новый. Предыдущий врач, Синий, был стоматологом и произвёл в прошлом году основательную прополку в челюстях всей команды, вероятно, оставив Буха со всеми зубами в наличии просто по недосмотру. Необходимость исправить упущенное настоятельно нависала над Айболитом, и утром четвёртого дня, взяв грузовик, они с Бухом отправились в посёлок старателей, нашли медпункт и, обнаружив там двух стареньких медсестёр, попросили зубной инструмент. У них это было в наличии, но эти две божьи коровки просили их приехать завтра, когда они прокипятят всё это.

Следующим утром, снабжённые флягой чистейшего спирта, которую, проявив неожиданную щедрость, выделил Ляба, они уже лезли в кузов, когда их догнал один из стоматологов. Айболит полагал по простоте душевной, что тот предложит свои услуги, но нет, он пришёл предупредить, что Айболит при удалении зуба обязательно повредит артерию, из которой непременно начнётся фатальное кровотечение, и больной умрёт. Этот разговор производился им специально при Бухе, и громко, чтобы все знали – он предупредил.

Они сидели в манипуляционной друг против друга, между ними на столе лежали стерильные инструменты. «Что делал Синий до?» – спросил Айболит. «Спирт давал», – радостно ответил Бух. Доза была отправлена по назначению. «А потом что он делал?» – «Сам пил». Айболиту это не подходило. Он поднял шприц с новокаином и, обколов десну вокруг зуба, стал подбирать подходящие щипцы. Зуб – шестой снизу слева. Одна пара щипцов идеально подошла, и Айболит ухватился за коронку, которая тут же разлетелась как разбитая чашка, но Айболит уже знал, что он будет делать. Разрезав десну вокруг зуба, он прихватил теми же щипцами шейку зуба и, почувствовав, как плотно губки щипцов охватили костную ткань, начал нежно расшатывать зуб, который неожиданно легко вышел. Они оба, удивлённые тем, что всё так быстро кончилось, уставились друг на друга. «Что Синий делал дальше?» – «Ещё спирт давал», – с надеждой ответил Бух. Ещё одна доза по назначению. «Теперь что он делал?» – «Сам пил, – уже с укором ответил Бух. – Пей, Док, ты бледен, как мертвец».

И когда уже под деревом у прозрачного ручья с неизвестно откуда появившимся Карагачем из казахской экспедиции, у которого всегда было потрясающее чутьё на выпивку, они втроём опорожнили всю флягу, закусывая принесённым Карагачем помидором, к медпункту подъехал «студебеккер». У одного из двух вышедших оттуда амбалов наблюдался отёк лица справа. «Док, ты выпил – это раз, у них есть колёса и они доедут до нормального стоматолога – два, а тебе на сегодня хватит – это три. Не испытывай судьбу», – Бух рассуждал, как профессиональный спасатель, и они тихо смылись по ручью к машине.

Через три дня божьи коровки прислали за Айболитом машину, нужен был врач в посёлок. Натянутым тросом перебило ногу в голени одному из старателей, и к моменту его, Айболита, приезда они приготовили уже весь стерильный инструментарий и перевязочный материал.

К прилёту самолётика, к утру, он перелил полиглюкин и глюкозу, им уже была проведена внутрикостная анестезия, профилактика гангрены – обкалывание тканей пенициллином, свободные костные отломки погружены в физраствор и конечность забинтована между двумя шинами. Две недели спустя выписанный из больнички парень пришёл на костылях сказать «спасибо», потому что ногу удалось сохранить, но Айболит давно уже сидел у подножия Хан-Тенгри с аптечкой наготове.