Дорога в Китеж

Настроение у него повышалось с каждым мгновением.

– Выходят, – доложил не отрывавшийся от окуляров Арамис.

Мишель тоже поднял бинокль.

На просторной террасе, где на столе уже дымился сверкающий самовар, появились трое: царь и великий князь в гвардейских мундирах, Александра Иосифовна в теплом пуховом платке и капоре. В десятикратном приближении было видно, как мужчины шевелят губами, а Санни искусственно улыбается. Должно быть, разговор шел о чем-нибудь скучном, военном.

Со всех сторон порхали лакеи в лазоревых константиновских ливреях: пододвигали стулья, подавали салфетки, прищепляли волнующиеся углы скатерти – с моря дул свежий ветерок. Впрочем, день был ясный и довольно теплый.

– Несут мой чайник, – сказал Питовранов и загордился – так лихо и небрежно это прозвучало.

Ему хотелось шутить – впервые за всю неделю.

– Знаете на кого мы похожи? Висим тут, как подвески королевы.

Острота удалась наполовину. Прыснул только Арамис. Сибирский гасконец спросил:

– В каком смысле?

Внизу под террасой, вероятно, в соответствии с инструкцией, стояли цепью конвойные лейб-казаки, молодцевато озирали пустой парк – демонстрировали бдительность.

«Бдите-бдите, – усмехнулся Мишель. – Много от вас толку».

– Что это он? – сказал сверху Ларцев. – Вон тот, с большими бакенбардами? Что это он делает с чайником?

– Где?

Питовранов двинул биноклем.

Пожилой лакей с пышной полуседой растительностью на лице налил из отравленного чайника в небольшой пробный стаканчик, отпил. Покачал головой дворецкому: рано наливать, еще горячий.

– Адриан, как быстро действует яд? – нервно спросил Вика.

– Зависит, матерый волчина или нет. Матерые падают не сразу. Которые помоложе или послабее, через минуту валятся.

– Черт, черт, черт… – простонал Арамис. – Только бы раньше времени не обнаружилось.

Мишель же молчал. У него потемнело в глазах.

Лакей матерым, видно, не был. Минуты не прошло – покачнулся, выронил стаканчик (даже за двести шагов был слышен звон разбитого стекла) и повалился навзничь.

Арамис взвыл не хуже волка. Мишель зажмурился. Ларцев сказал:

– Теперь царь пить не станет. У волков даже когда один упадет, другие все равно жрут. Но то волки. Царь сообразит про отраву.

Мыслительные способности самодержца Адриан Дмитриевич, однако, переоценил.

Увидев, что слуга упал, император и молодая пара вскочили, но никакого преступного умысла, кажется, не заподозрили. Его величество махал рукой, отдавал распоряжения. Лакея подняли, уложили на составленные стулья. Прибежал какой-то старичок с саквояжем – наверное, дежурный лейб-медик. Наклонился над лежащим, потеребил его, потыкал стетоскопом. Распрямился, что-то проговорил, скорбно качая головой.

Император перекрестился. Санни заплакала. Не закончив чаепития, все трое удалились в дом.

– Не догадались, – с облегчением произнес Вика. – Подумали, что старика хватил удар. Какое невезение!

Непонятно, к чему относилось последнее – к злосчастной судьбе лакея или к судьбе отечества.

Михаил Гаврилович наблюдал за жуткой сценой, борясь со все усиливающимся головокружением. Когда он увидел, что неподвижное тело накрывают снятой со стола скатертью, верчение стало бешеным. Мишель покачнулся, ветка под ним треснула и обломилась – он едва успел ухватиться за ствол и упереться ногой в нарост на коре.

Здоровенный сук полетел вниз, с грохотом ударился о землю.

Конвойные по-собачьи повернули головы и разом, дружно, кинулись к дубу.

Воронин странно рассмеялся.

– А вот это конец. Узнают, что Мишель был на кухне, сопоставят одно с другим, проверят чай… Висеть подвескам королевы на виселице.

«Как хорошо, что я не стал ничего говорить Корнелии», – подумал он и закрыл глаза.

Послышался треск, глухой звук удара.

Это спрыгнул с высоты Ларцев. Приземлился на четвереньки. Выпрямился.

Казаки закричали, побежали быстрей. Кто-то рванул из ножен шашку, кто-то кинжал.

– Залезьте повыше. Сидите тихо, – велел Адриан Дмитриевич, не задирая головы. – Авось не заметят. Один я попадусь – пустое, зевака. Захотелось на царя поглядеть. Втроем угодим – будет заговор.

– Ты же самовольный, из ссылки! – с дрожанием в голосе сказал Мишель, проклиная свою медвежью неуклюжесть.

– Ничего. Дальше Сибири не отправят, а я и так оттуда. Да прячьтесь вы!

И быстро пошел навстречу царским телохранителям, издали показывая пустые руки.

На него налетели, сбили с ног, стали выворачивать локти. Потом, согнув чуть не до земли, потащили прочь.

– Станут бить – не выдаст? – спросил Арамис и сам себе ответил: – Никогда. Эх, каков был молодец… Всем Д’Артаньянам Д’Артаньян.

Часть первая

Двадцать лет спустя

«Либеробесы» и «мракобесы»

У председателя Государственного Совета великого князя Константина Николаевича, в Мраморном дворце, отмечали юбилей приснопамятного клуба «Перанус», в котором зародились смелые идеи, преобразившие Россию. Дама присутствовала только одна, о ней позже. Все остальные были мужчины самого золотого возраста, приходящегося на периферию пятидесятилетия, когда ум, силы и деловые возможности состоявшегося человека находятся в зените.

Большинство собравшихся относились к той общественной категории, которую принято именовать «большими людьми». В передовых кругах их еще называли «цветом нации» и даже «воинами света». Правда, в противоположном лагере бытовало иное прозвание: «либеробесы», поскольку прежние «константиновцы», выходцы из Морского министерства, представляли собой ядро либеральной партии. Последнее слово, конечно, употреблялось условно, поскольку никаких формальных партий в самодержавной империи существовать не могло. До парламентов и выборов реформы не дошли. И тем не менее обе всегдашние российские партии наличествовали: «либеробесы» соперничали с «мракобесами» на той единственной политической арене, какая только и бывает в России – сражались между собой за благосклонность государя. Александр Второй поворачивал свой августейший лик то влево, то вправо, и соответственно этим движениям менялся галс государственного корабля. От резких поворотов в каютах и трюмах гигантского судна «Россия» иногда всё летело вверх тормашками.

Первый раз паруса захлопали и затрепетали, почуяв смену ветра, в марте пятьдесят пятого, ровно через год после создания клуба, когда скоропостижно скончался грозный царь Николай. Его гордое сердце не вынесло поражений и унижений несчастной войны. Как и надеялись «перанусовцы», наступило время их обожаемого шефа Константина, а, стало быть, их время. Новый император не ведал, как править своей устарелой державой, оказавшейся колоссом на глиняных ногах, – царю было ясно лишь, что по-старому, по-отцовски оставаться не может. Старший брат пребывал в растерянности. Но план преобразований имелся у младшего брата и его энергичных молодых соратников.

Ах, какое это было волшебное время – вторая половина пятидесятых, начало шестидесятых! Будто на могучей реке после долгой суровой зимы с треском полопался лед, вздыбились торосы, весело засверкала на весеннем солнце, забурлила пробудившаяся вода, разлилась до горизонта. Всё задвигалось, русские люди избавились от вечной привычки к нытью, каждый второй вдруг сделался мыслитель, стратег и реформатор. Газеты и журналы увлеченно обсуждали, что годно и что негодно из европейского опыта, да какую из российских болезней следует лечить в первую очередь. Вернее, во вторую, ибо все были согласны, что прежде всего необходимо упразднить крепостничество. Но ведь и в административном управлении неладно, и в судах, и в армии, и в финансах. Вся страна словно превратилась в гигантский клуб «Перанус», возжелавший достичь звезд, а возглавляли сей взлет «константиновцы» с их августейшим предводителем.