Планета-надежда. Фантастическая квинтоль о добре и зле

– Катрин, пожалуйста, спокойнее, – вмешалась в разговор донна Риарио, – всё это очень, очень неприятно.

– Вот что, Огюст, – дон Гомес впервые назвал меня просто по имени, – мы 20-ого отплываем. Я прошу тебя (отец впервые обратился ко мне «на ты») остаться. Ты должен остаться и уладить неприятности, которые вот-вот обрушатся на нашу семью в связи с этим ужасным происшествием. Донну Риарио и Катрин я должен на время увести отсюда. Надеюсь, у тебя получится.

Ужин был совершенно испорчен. Дон Гомес, не коснувшись столовых приборов, встал из-за стола, сухо попрощался и удалился к себе в кабинет. Донна Риарио сослалась на головную боль и поспешила выйти вон, с трудом сдерживая слёзы. За столом остались мы с Катрин вдвоём.

– Не обижайся на отца, – сказала Катрин, – ему сейчас трудно выбрать правильное решение.

– Я понимаю, – ответил я, – поезжайте.

Часть 8. Невозвращение

20-ого апреля я простился с Катрин и её родителями. Дону Гомесу с женой и дочерью предстояло на небольшом моторном судне вдоль береговой линии плыть в Альмерию. Из Альмерии на пароме пересечь Средиземное море и высадиться в Мелильи. И по прибытии в Африку каким-то образом добраться до Рабата. Говорили, что из Мелильи в Рабат пустили регулярные конки. Дай то Бог. Я с волнением представлял тяготы дальнего путешествия и возможные невзгоды в пути. Увы, я оказался плохим предсказателем. Всё случилось гораздо хуже…

Когда паром вот-вот должен был войти в территориальные воды Мелильи, с континента внезапно обрушился штормовой ветер. За час он поднял огромную волну. Паром был перегружен: в трюмную палубу кто-то умудрился загнать целое стадо племенных испанских бычков. Большая волна качнула паром вдоль корпуса (капитан не успел или не смог поставить судно под ветер), тяжёлый корпус присел на борт. Скот шарахнуло в сторону крена, и от резкого смещения центра тяжести паром… опрокинулся.

Погибли все – пятьдесят четыре пассажира и семь членов экипажа.

Не стало благородного дона Гомеса, трогательной донны Риарио. Но главное, я потерял мою восхитительную Катрин и с ней смысл новой удивительной жизни, в которой я нашёл себя и своё счастье.

Так я остался с годовалой дочкой Марией и верной прислугой в огромном доме дона Гомеса и его супруги донны Риарио. День и ночь моя душа предавалась скорби, и я практически не выходил в город. Передо мной до солёной рези в глазах стояла живая несмотря ни на что Катрин.

Пока мы были вместе, я не знал, сколько любви исподволь «наросло» на поверхности моего сердца за два года счастливой семейной жизни. И вот теперь это огромное искрящееся улыбками милой Катрин количество счастья рассыпалось. И вместе с ним рассыпался пробитый айсбергом мой личный тысячепалубный «Титаник», собранный из трогательных пазлов новой удивительной жизни…

Первое время, примерно дней десять, меня действительно тревожили дознаниями о причинах катастрофы «Титаника». Но вскоре, взяв в толк мою личную трагедию, люди оставили свои притязания и даже при всяком удобном случае спешили поучаствовать в моих делах и выразить свои соболезнования.

Ежедневно я старался хоть немного распутать печальный клубок обстоятельств, обративших к гибели счастье и благосостояние моей семьи. Главной загадкой случившегося, конечно, был внезапный штормовой ветер, в одночасье поднявший на море бурю. Береговая система штормовых предупреждений почему-то не сработала. Ветра с Сахары – не редкость в окрестностях Мелильи, никогда раньше, как утверждали береговые синоптики, штормовой ветер не являлся неожиданно. Об аномальных отклонениях атмосферного давления метеослужба Марракеша сразу по телеграфу сообщала в Рабат, из Рабата информация передавалась в Танжер и оттуда в Мелилью.

Ещё этот скот… Следствию так и не удалось установить виновников перегрузки парома. Свершившееся казалось мне зловещим предсказанием будущих неприятностей непредсказуемого характера.

Но надо было жить дальше. Осиротевшую сердечную любовь я направил на дочь. Любить эту кроху оказалось совсем нетрудно. Маленькая Мария с каждым днём всё более принимала черты резвого очаровательного ангела!

Служанка Беренгария взялась воспитывать девочку. Я был непротив, зная меру преданности нашей семье этой почтенной и мудрой женщины. Так в старый дом сквозь сумрак смерти вошла новая звонкая жизнь.

Часть 9. Мария

Прошло пятнадцать лет. Все эти годы мы с Марией почти ежедневно ходили к морю и разговаривали с голосами, которые отвечали нам по ту сторону горизонта. Мария хотела знать о матери всё, и мы с Катрин наперебой рассказывали ей хрупкую историю нашей семейной жизни. Мари, присев на корточки, мочила в пенных бурунах ладошки и всегда переспрашивала, когда ветер крал над водой слова матери.

В дни морских волнений мы оставались дома и подолгу глядели на море из огромного окна залы, понимая, что сегодня, как бы громко ни отвечала нам Катрин, ветер и грохот волн не позволят нам насладиться беседой.

В один из дней я сидел в своём рабочем кабинете и писал очередную повесть.

В дверь постучала Беренгария:

– Господин Огюст (я позволял ей называть меня по имени), какой-то молодой человек просит вашу аудиенцию.

Я положил рукопись в стол и вышел из кабинета. У перил парадной лестницы стоял и сгорал от смущения совершенно растерянный молодой человек огромного роста на вид лет двадцати. В руках он держал букет цветов и пакет, от которого распространялся чарующий аромат копчёной рыбы.

Я спросил, что ему нужно? Молодой человек, краснея и путая слова, завёл долгую и бессвязную речь, смысл которой, как я минут через пять всё же догадался, сводился к факту его… сватовства к Марии.

Впрочем, догадаться было нетрудно. В щель между балясинами второго этажа испуганно, как дикий котёнок, выглядывала моя дочь. С трудом сдерживая улыбку, я наблюдал на лице Мари откровенное страдание за своего, надо полагать, возлюбленного. Как мог более серьёзно, я выслушал, не перебивая, монолог парня до самого конца. Наконец, юноша смолк.

Я обратился к Марии:

– Мари, объясни, пожалуйста, что происходит? Этот симпатичный молодой человек говорит мне, что пришёл тебя сватать, это так?

Видимо, я обратился к Мари слишком громко. От смущения парень шагнул назад, оступился, но ловко по-корабельному удержал тело, обхватив перила лестницы огромными ладонями, как швартовый канат. Я понял всю бестактность своего поведения. Ко мне, отцу, пришёл в дом мужчина просить руки моей дочери, я же, как баба, разговариваю не с ним, а судачу с Марией!

Я подошёл к парню и обнял его за плечи:

– Ты, гляжу, моряк что надо! С кем плаваешь?

От моих ободряющих слов у парня засверкали глаза, и он стал взахлёб рассказывать мне о своём отце, старшем брате Ромеро и ещё бог знает о чём. Говорил он складно, с прибаутками, рассказывая смеялся и даже один раз дружески похлопал меня по плечу. Тут уже рассмеялся я, а он пристыженно смолк и виновато опустил голову.

– Ну-ну, – ободряюще сказал я, разглядывая его, – а как же тебя всё-таки зовут?

– Альберто, меня зовут Альберто, – ответил парень, почему-то краснея лицом.

– Ну вот и славно, – сказал я. – Мари, хватит прятаться, подойди ко мне.

Мария спорхнула на этаж ниже и с пылким смирением юной католички встала под мою левую руку. Я соединил их ладони и торжественно произнёс:

– Дети, любите, берегите друг друга и примите моё отеческое благословение. С богом!

Колесница моей жизни покатилась в очередной раз по счастливому семейному кругу. Через месяц после описанного выше сватовства Альберто и Мария повенчались в церкви Святой Троицы на Авенида Дель Пилар, в двух шагах от родового дома Марии, ставшего по обоюдному со мной согласию семейным очагом новой молодой семьи.

Я видел Мари теперь значительно реже. В часы отдыха от рукописных упражнений меня всегда тянуло к морю. Только здесь я мог насладиться сладчайшим одиночеством в компании моей несравненной Катрин и маленькой Мари. Я проводил на берегу долгие часы, беседуя с ними и самим собой о причинах горя, постигшего нашу размеренную и счастливую жизнь. В том, что всё произошедшее случилось по воле Бога, я не сомневался. Но зачем и с какой целью?

Высокие и благородные души дона Гомеса, милостивой донны Риарио и ангелоликой Катрин, белые и стремительные, как чайки, всякий раз, когда я приходил на берег, рассаживались вокруг меня и, выкрикивая отрывистые «ыа, ыа…», рассказывали подробности своего последнего путешествия по морю. Порой мне казалось, что я слышу голос Катрин: «Ты напиши, напиши…» «Да, Катрин, я напишу, напишу!» – отвечал я. И неизменно, когда я отвечал согласием на голос моей возлюбленной, одна из чаек устремлялась в небо, и истошно крича «ыа-ыа», делала широкий торжественный круг надо мной.

Часть 10. Таис

Загружённый дни напролёт собственными планами, я не успел истратить любовь сердца целиком на маленькую Мари. Это заметил Господь. Не прошло и года, как у меня появилась внучка, крохотная Таис.

– Мари, разве ты была такой же крохой?! – воскликнул я, когда нам с Альберто разрешили войти в комнату роженицы.

– Папа, – улыбаясь до ушей вымученной улыбкой счастья, ответила мне Мария, – я была такая же, просто ты был тогда ещё маленький!

Альберто предложил назвать дочь Катрин в честь бабки, но я воспротивился. В моём сердце никак не умещалось две Катрин. Первая и единственная занимала всё пастбище моего сердца без остатка. А мне хотелось любить внучку совершенно особо. Мне казалось, что внутри меня начал образовываться самостоятельный орган – второе, вернее, третье сердце, предназначенное только для выражения зрелой прародительской любви. Мари, видя моё замешательство, изящно разрешила наши сомнения:

– Альберто, папа, посмотрите на календарь. Сегодня же день святой Таисии, мне так нравится это мудрое имя!

– «Таисия Египетская, V-ый век, значит – мудрая, плодородная…» – щурясь против яркого солнца, прочитал Альберто.

– Быть посему! – я облегчённо выдохнул, поцеловал Мари и удалился в кабинет, напевая на ходу «Таисия, Таис, Таи-йя и я!..»

Альберто служил старшим матросом на старом промысловом корабле «La amable Maria». Хозяин корабля дон Панчо подумывал о постройке нового судна, понимая, что время «Кроткой Марии» подходит к концу. На верфи в Аликанте он заложил новый корабль, постройка которого по расчётам должна была завершиться через год.

В приподнятом настроении дон Панчо заключил контракт на морской транзит в кипрский Лимассол какого-то сельскохозяйственного груза. В это последнее плавание «Марии» он решил отправиться сам и пригласил в команду на правах почётных гостей многих отслуживших ему верой и правдой матросов.