Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Большинству и эта задача оказалась не под силу, но тем не менее даже падение ствола на полметра в ту или другую сторону от колышка считалось удовлетворительным.

Подобрав себе в товарищи двух комсомольцев, участвовавших в рубке леса дома, хотя и без таких строгих требований, как здесь, Борис, вспомнив свою работу у Стасевича, где и с топором, и с пилой ему приходилось иметь немало дела, приложил всё старание, чтобы выполнить задание как можно точнее. К счастью, дерево им попалось не очень кривое, но оно стояло на довольно крутом склоне, и его надо было, по заданию Василевского, положить так, чтобы комель (нижняя часть срубленного ствола) находился внизу, а крона – наверху ската.

Подумав и поспорив несколько минут между собой, наконец, все договорились. Борис начал подруб с той стороны, с которой он считал нужным, затем двое других подпилили дерево, и вот оно с треском начало крениться на сторону. Ребята отбежали на несколько шагов и присоединились к зрителям. Дерево стало падать, но совсем не в ту сторону, куда было намечено, ребята начали перешёптываться, а Борис грустно опустил голову, чтобы не видеть своего поражения, ведь и подруб, и подпил сделали по его совету. Но вдруг раздался общий вскрик, Борис поднял голову и увидел, что дерево, точно под влиянием какой-то внутренней силы, сделало неожиданный поворот и упало точно на колышек, закрыв его своим стволом.

Это было так неожиданно и красиво, что все захлопали в ладоши. Кроме Бориной группы, с заданием справились на отлично ещё несколько человек.

На этом основные занятия закончились. Осталось каждому пройти практику на каком-нибудь предприятии. Борису досталась работа десятником на ящичном заводе на станции Бикин. Его назначили в сборочный цех. В этом цехе собирали поступающие по конвейеру щитки, сбитые из узеньких дощечек. На особой болванке – деревянном чурбаке – будущие стенки, дно и крышка собирались в готовый ящик; двумя гвоздями прикрепляли будущую крышку и складировали готовые ящики на тележки, которые другие рабочие отвозили для разгрузки на склад. Рабочих было восемь человек. В обязанности Бориса входило наблюдение за тем, чтобы каждый из рабочих забил при сколачивании ящика определённое количество гвоздей, чтобы стенки между собой и у дна прикреплялись аккуратно, без зазоров и выступов. Для этого ему следовало бы осматривать каждый изготавливаемый ящик.

Практически это сделать было невозможно, ведь рабочих восемь, а он один, естественно, что он мог осматривать качество ящиков только выборочно. Ящики шли под экспортную продукцию, и приёмщики при погрузке их в вагоны основательно придирались. На складе все ящики перемешивались, и определить, кто допустил брак, было невозможно. Вся ответственность за качество ящиков лежала на Борисе. Кроме того, он же должен был подсчитывать, сколько ящиков сделал тот или иной рабочий, так как оплата у них была сдельной.

К каждому рабочему прикреплялся свой перевозчик, и Борис вскоре нашёл правильный способ контроля: он перестал бегать по цеху и смотреть, как сбивает ящик рабочий, а встал у выхода и внимательно просматривал тележку с вывозимыми ящиками, подсчитывал их и безжалостно снимал с тележки тот, который, по его мнению, был сбит неправильно.

Вначале рабочие ворчали, они не привыкли к такому контролю, до этого за ними никто не наблюдал, и завод имел немало неприятностей при сдаче продукции заказчикам. Уже через неделю после прихода Алёшкина на завод брак снизился почти до нуля, и все ящики со склада были успешно сданы. Такое случилось в первый раз за много лет работы завода. Его директор, когда доложили об этом случае, остался очень доволен тем, что ввели такую должность, до этого её просто не было. Когда появился новый десятник, которого просто некуда было воткнуть, так как все места на заводе были заняты, эту должность придумал главный инженер – с одной стороны, чтобы занять присланного человека, а с другой, чтобы ввести более действенный контроль за сборкой ящиков, часто бракуемых приёмщиками.

До сих пор в сборочный цех кто-нибудь из начальства показывался редко, каждый из сборщиков был предоставлен сам себе. Конечно, делать явный брак никто не решался, ведь такого бракодела немедленно бы уволили, а в то время увольнение, а, следовательно, и перспектива пребывания на бирже труда никого не устраивала, тем более, если при увольнении давалась характеристика, что уволен за недобросовестную работу. Но так как оплата труда была сдельной, то, торопясь побольше сделать, некоторые из рабочих могли в спешке допустить немало огрехов, что в последующем и снижало качество товара.

С появлением должности десятника в сборочном цехе, да ещё с таким серьёзным отношением к этому делу, которое проявил этот юный паренёк, дело улучшилось. Именно поэтому уже через десять дней пребывания Бориса на заводе директор его вызвал и предложил ему остаться на этом заводе навсегда.

Конечно, Борис, проработав эти десять дней и ничего, кроме своего сборочного, не увидев, был недоволен такой практикой и, хотя ему предлагали довольно приличный по тем временам оклад, от предложения директора отказался. Его влекла более самостоятельная работа, хотя, очевидно, и эта была нужной.

Как мы теперь понимаем, его должность можно было назвать должностью контролёра ОТК, она теперь имеется на каждом предприятии. Тогда это было новшеством.

Буквально через день после разговора директора с Борисом из Владивостока пришла телеграмма с предписанием о срочном его откомандировании в распоряжение Дальневосточной конторы.

Получив расчёт, что-то около 25 рублей, Борис уехал во Владивосток. Там он узнал о причине такого срочного вызова. Дело в том, что совсем недавно в Приморье прошёл сильный шторм. Он разбил плоты, выведенные в устья рек побережья, приготовленные для погрузки на японские пароходы, которые из-за шторма задержались с прибытием, а разбитые плоты по брёвнышку раскидало по многочисленным мелким бухточкам залива Петра Великого. Грузить на прибывающие пароходы было нечего: то, что удалось собрать местным конторам Дальлеса, не хватило бы и на половину судов. Председатель правления Дальлеса решил мобилизовать работников своей конторы, всех служащих из ближних районных контор, конечно, вспомнили и про курсантов.

Алёшкин с группой курсантов под руководством одного из старых опытных десятников направлялся в бухты Патрокл и Диомид, где им предлагалось в течение 10 дней собирать лес, раскиданный по побережью этих бухт, соединить его в небольшие плоты и подготовить к буксировке катерами к борту судна, которое обычно становилось перед этими бухтами, как, впрочем, и в Шкотово на рейде, милях в пяти от берега.

Когда Борис вернулся из Бикина, то дома он застал только одного отца, мать с младшими ребятами уже жила и работала в Шкотове. Ей дали двухкомнатную квартиру в доме, принадлежавшем школе, находившемся в самом центре села, почти рядом с братской могилой. Этот дом раньше принадлежал церковно-приходской школе, затем там была школа I ступени, а сейчас, когда отремонтировали одну из больших двухэтажных казарм, и все школы соединили в одну, создав по нескольку параллельных групп, часть помещения освободилась, и его отвели под квартиры учителей, одну из этих квартир получила и Анна Николаевна. Одна из комнат этой половины дома была занята седьмым классом средней школы, помещение для которого ещё не было отремонтировано.

Вскоре вторую половину дома заняла недавно созданная организация – КОМВНЕЗАМ, что это была за организация, и какую роль она сыграла в жизни семьи Алёшкиных, мы расскажем впоследствии.

Вернёмся к Борису. Он продолжал бивачную жизнь на берегах бухт Патрокл и Диомид: старательно вылавливал огромные брёвна, качающиеся на волнах у берегов различных мелких заливчиков, или совместно с группой товарищей спихивал такие же брёвна в воду, если волнами они были уже выброшены на камни. Собранные по два-три десятка, брёвна при помощи скоб, иногда имевшихся в них, а иногда забиваемых снова, и крепких стальных тросов или кусков манильских канатов скреплялись в небольшие плотики, которые буксировались кунгасами (большими лодками), имевшимися в каждой группе, в более удобное и защищённое от волн и ветра место. Там их уже специалисты – рабочие-китайцы связывали в плоты, подготавливаемые к буксировке на рейд.

Такая работа проводилась с восхода и до захода солнца. Вечером все укладывались в небольшой брезентовой палатке, освещаемой огнём костра, горевшего снаружи. После сытного ужина, состоявшего обычно из похлёбки, сваренной из мясных консервов, и жареной камбалы или кеты с китайскими пампушками вместо хлеба, все лежали и болтали о самых разных вещах. Очень часто слушали рассказы Бориса, а ему было о чём рассказать. Мы знаем, что рассказчик он был хороший.

Дело в том, что ещё в период занятий на курсах с ним произошло следующее. Во Владивосток приехала откуда-то из центра оперетта. Театр этот был наполовину частный – наполовину кооперативный, но так как в городе своей оперетты не было, то он пользовался большим успехом. О том, что оперетта – замечательное зрелище, Боре рассказал встреченный им Женя.

С последним у него дружба как-то разладилась, оба они были заняты своими делами. Аси, из-за которой Борис забегал к ним часто, уже не было, поэтому встречались они редко. А тут, идя по Светланке, Борис с ним столкнулся лицом к лицу. Женя был в таком возбуждённом состоянии, что Борис даже удивился, а тот объяснил, что вчера ходил в оперетту и сегодня идёт опять, и что это такое замечательное зрелище, никакое кино с ним не сравнится!

Бориса это сообщение заинтересовало, и так как он был недалеко от театра «Золотой Рог», в котором, как извещали афиши, обосновалась труппа, то он зашёл в кассы и, конечно, был разочарован: даже самый дешёвый билет на оперетту стоил 50 копеек. В кино стоимость билета была 20 копеек – конечно, посещение оперетты ему было не по карману.

Он всё-таки захотел рискнуть и подошёл к открытому окошечку кассы. Когда он спросил, есть ли билет за 50 копеек, кассирша, седая строгая женщина, довольно презрительно ответила:

– Да ты что, мальчик! За такую цену у нас билеты чуть ли не за две недели уже раскупили. Сейчас у меня остались билеты только в ложу, стоят они 3 рубля.

Борис как ошпаренный отскочил от окошечка и направился, опустив голову, к выходу. Но его остановила чья-то рука, осторожно взявшая его за рукав. Когда он обернулся, то увидел, что его задержал старый высокий рябой китаец:

– Э, мальчика, тебе чего, театл смотли хочу? Да? – спросил он басовитым хрипловатым голосом. – Ходи со мной, я тебе покажу, куда сидеть нада, всё смотли будешь.

И китаец увлёк Борю к маленькой боковой дверке, совсем незаметной от входа. Там они поднялись по узенькой витой лестнице, затем прошли по какому-то коридору и, наконец, очутились на площадке, где стояли стулья и лавки, заполненные зрителями.

Представление началось. Боря уставился на сцену, а китаец, куда-то уходивший, вернулся через несколько минут и принёс маленький стульчик, на который и усадил паренька.

– Тебе сиди, боиса не нада! Моя сдесь лаботай мала-мала: пыль вытилай, пол мети. Теперь, когда тебе хочу, ходи ко мне, я тебя пловоди сюда всегда. Моя сейчас хозяина говоли, что мая знакомая, его говоли: «знакомая можна». Так что не боиса.

В этот вечер шла оперетта «Король веселится». До сих пор Борис ещё никогда не видел такого красочного, весёлого и интересного зрелища. Герои оперетты покорили его; не трудная для восприятия музыка, яркие костюмы, смешные положения, в которые попадали персонажи, весёлые арии и диалоги между отдельными героями сразу запоминались.

Возвращаясь после представления домой, Борис раздумывал, почему этот китаец так добросердечно отнёсся к нему и не только провёл на представление, но по окончании, когда парень уходил из театра, приглашал его приходить, хоть каждый день. До сих пор он сталкивался с китайцами-владельцами таёжных заимок, встречавших каждого русского настороженно и неприязненно, с чернорабочими-грузчиками, безразлично выполнявшими порученную работу, с китайцами-лавочниками, стремившимися чаще всего как-нибудь обмануть покупателя, или с хунхузами, с которыми приходилось иметь дело с оружием в руках. А этот – какой-то особенный, непонятный. Чен, как он себя назвал, удивлял и немного пугал.

«Ведь не будет же он так даром пускать меня в театр, наверно, что-нибудь взамен потребует, а что? Деньги – он знает, что их у меня нет. Нет, надо знакомство с этим китайцем прекратить», – решил Борис. Но от принятого решения до его исполнения расстояние довольно большое, так было и здесь.

Решить-то он решил, а в оперетту продолжал ходить всё время, пока эта, как оказалось, хабаровская труппа находилась во Владивостоке. Он успел посмотреть полтора десятка оперетт, а некоторые даже два раза. Боря впервые в жизни услышал и увидел такие спектакли, как «Сильва», «Весёлая вдова», «Продавец птиц», «Прекрасная Елена», «Баядерка» и другие, и основательно их запомнил.

И вот сейчас, по вечерам, сидя в палатке или у костра, он рассказывал своим товарищам по сбору брёвен содержание этих оперетт. Очевидно, рассказывал Борис достаточно интересно и живо, потому что к ним почти всегда присоединялись и те, кто работал поблизости. Каждый вечер он пересказывал какую-нибудь из оперетт, пытался повторить запомнившиеся ему арии и в лицах показать диалоги и сцены.

Так незаметно летело время: днём – в тяжёлых трудах, а вечером – за нескончаемыми рассказами Алёшкина о полюбившихся всем героях оперетт.

Между прочим, после отъезда оперетты Чен куда-то исчез, и Борис так и не узнал, чем он был обязан такому отношению странного китайца к совершенно незнакомому ему русскому пареньку.

Через неделю все раскиданные по побережью бухты Патрокл брёвна были собраны и соединены в довольно большой плот. За работавшими здесь курсантами пришёл катер, который должен был их отвезти в следующую, более удалённую от города бухту. Она относилась уже к ведению другого района, и поэтому начальство над этой группой курсантов, ставшей именоваться бригадой, сменилось. Новый, ещё нестарый десятник, высокий, весёлый человек – Демирский, служил в шкотовской конторе Дальлеса, открывшейся совсем недавно, а бухта, которую теперь предстояло очистить от леса, относилась к этому району.

Катерок, на котором он прибыл, чтобы перевезти бригаду к новому месту работы, оказался крохотным судёнышком, а на его палубе и в крошечном кубрике едва уместились те 15 человек, которые составляли бригаду. Борта этого судна еле выступали из воды после того, как на него погрузились люди, инструменты, продовольствие, трос и скобы. Палатки грузить было невозможно, и Демирский сказал:

– В бухте есть корейский посёлок, поселимся в нём, да и теплее будет, ведь, как-никак, а октябрь кончается.

Всё было ничего, пока катер находился в бухте, но, когда он вышел на простор большого залива, то огромные валы, идущие откуда-то с востока, начали мерно его раскачивать, то подымая чуть ли не на 4–5 метров вверх, то опуская на такую же глубину вниз. Тогда казалось, что с обеих сторон крохотного катера стоят две высоченные и грозные стены воды, готовые на него обрушиться.

Старшина, матрос и моторист катера только посмеивались, глядя на испуганные лица своих пассажиров, которым участвовать в таком морском путешествии почти всем приходилось впервые. Команда была спокойна: эти высокие, но гладкие валы ничем особенным не грозили, это мёртвая зыбь. Вот если бы поднялся ветер, тогда пришлось бы плохо: перегруженное судёнышко вряд ли бы справилось со штормовыми волнами. Но, однако, и во время этой спокойной мёртвой зыби всем – и команде, и пассажирам пришлось пережить порядочно неприятных минут.

Как только катер стал поворачивать, огибая мыс, отделявший новую бухту от моря, он вынужден был повернуться так, что эти «спокойные» волны стали ударять его в борт, и судёнышко, взбираясь на волну или спускаясь с неё на этот раз не носом, а бортом, стало так угрожающе крениться, что казалось, что оно каждую минуту может опрокинуться.

Многие из товарищей Алёшкина уже давно проклинали всё на свете, и море прежде всего: они заболели морской болезнью и, ползая по постоянно ускользающей палубе или болтаясь от стенки к стенке кубрика, запачкали весь катерок так, что, как потом говорил его старшина, они неделю не могли отмыть его.

Это было первое знакомство Бориса вообще с морем и, хотя оно происходило не в очень приятной обстановке и доставило немало страху, он остался доволен. На него качка не действовала. С сожалением глядя на тех своих товарищей, которые так страдали, он в то же время любовался открывавшимися красивыми видами скалистых крутых берегов, о которые с грохотом разбивались огромные волны. Катер шёл почти у самого берега, и гремящие и сверкающие буруны находились от него в какой-нибудь сотне шагов.

Бухта, в которой теперь предстояло работать, называлась Амбабоза – название китайское, как и многие другие в то время на Дальнем Востоке. Впоследствии Борис узнал, что оно означает «Черепашья шея».

Когда катерок, наконец, преодолев опасный поворот, направился в бухту, и волны стали нести его, подталкивая в корму, то все обрадовались. Качка почти прекратилась.

Хмурился только старшина. Хотя бухта Амбабоза соответствовала своему названию и действительно имела вид изогнутой черепашьей шеи, вход её был обращён к открытому океану. Катерок должен был уткнуться носом в довольно крутой, покрытый галькой берег, подвергаясь всё время ударам волн сзади. Они могли перевернуть лёгкое судно и, поставив его боком или, как говорил старшина, лагом к волне, разбить вдребезги. Повернуть катер, чтобы причалить к какой-нибудь боковой стенке бухты, не удавалось: он был слишком перегружен, а волны, идущие с океана, слишком велики, они опрокинули бы эту скорлупку при первой же попытке поворота.

Немало пришлось пережить курсантам, когда, посоветовавшись со старшиной, Демирский скомандовал прыгать за борт, хотя до берега оставалось ещё добрых пятьдесят метров. К счастью, вода была не очень холодной, а глубина достигала едва одного-полутора метров, но, когда спрыгнувшие стали приближаться к берегу, они попали в полосу так называемого прибоя, где эти мирные, спокойные волны вдруг становились на дыбы и, с грохотом обрушиваясь на берег, растекались по нему на много шагов вперёд, пенясь и волоча за собой гальку, морские водоросли, и накрывали попадавших под него людей, и так-то порядочно напуганных непонятной командой, с головой.

Большинство из этих ребят, хотя и не видели до этого настоящего моря, жили около рек, и потому умели плавать, и их такое купание особенно не испугало. Но всё же нашлось два или три человека, которым пришлось оказывать помощь и выволакивать их на берег, как какой-нибудь груз.

Освободившись от людей и поднявшись над водой, катерок отошёл от опасных бурунов, развернулся и, зайдя за мыс, спокойно приткнулся к берегу – там волн почти не было.