Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

– Вот, Нина, ты прожила очень ещё мало, а успела уже наделать много глупостей. Жизнь себе ты приготовила несладкую, и не только себе, а главным образом твоему пока единственному ребёнку. Подумай только, как ты с ним поступила… Постой, не перебивай меня, вряд ли мы когда ещё с тобой будем на эту тему говорить. Подожди, выслушай спокойно, – остановил он Нину, пытавшуюся что-то возразить. – Родила ребёнка, и думаешь, это всё? Воспитывают пусть другие? Ведь он тебя четыре года не видел. Я посмотрел на вас, вы ведь как чужие: он тебя не знает, ты его. Какую жизнь ты ему готовишь? А твой новый муж, если его можно так называть, какой он? Сможет ли он заменить Боре родного отца? Мне, Нина, страшно подумать, какова будет жизнь этого ребёнка, если твой второй муж окажется жестоким, грубым человеком.

– Нет, папа, нет! Коля очень добрый, чуткий и отзывчивый, он очень любит меня и будет Боре настоящим отцом. Боря будет счастлив с нами. Я не хочу, не могу отдать его кому-нибудь.

– Хорошо, хорошо. Я ведь это говорю не для того, чтобы кого-нибудь обидеть, просто мне хочется, чтобы ты всё как следует поняла и взвесила. Слишком вы ещё молоды оба… И ещё, Нина, должен тебе сказать прямо: я принял твёрдое решение никому из детей материальной помощи не оказывать. Так что имей в виду: как бы вам трудно ни пришлось, рассчитывайте только на себя. От меня не получите ни гроша. Хотите приехать в гости – пожалуйста, двери открыты, а денег не дам. Вот об этом я и хотел тебя предупредить.

Всё, что говорил отец, Нина переносила относительно спокойно, но последняя фраза о деньгах её взорвала:

– Спасибо, папа, за наставления, я тебя поняла. Должна тебе сказать, что теперь я поняла бедную маму, – взволнованно проговорила Нина, вставая со стула, и направилась к двери. – Завтра я с Борей уезжаю и, вероятно, больше сюда никогда не покажусь. Не решилась бы я приехать и сейчас, если бы не Даша. А что касается денег, то даже если буду умирать с голоду, от тебя, папа, не возьму ничего!

Не думала Нина Болеславовна, что её слова очень скоро, увы, чересчур скоро, сбудутся, и ответила отцу так резко, потому что своим горячим характером была похожа на него.

Нина вышла из кабинета отца, прошла в спальню, поправила одеяло на спавшем безмятежным сном сыне, села на постель и задумалась. Она не плакала, хотя ей этого хотелось. Думала она над словами отца о Боре и Николае. Как-то они поладят? Она и сама-то ещё не может понять своего сына и найти правильные слова для него. «Коля ведь всё-таки ему совсем чужой. Пожалуй, папа в чём-то прав. Но его разговор о деньгах… Да и сама-то хороша: не сдержалась, наговорила Бог знает чего!» Однако она понимала, что теперь уже ничего не сделаешь, а если бы этот разговор повторился, то он произошёл, пожалуй, также. С этими мыслями она и заснула.

Как себя чувствовал после разговора с дочерью Болеслав Павлович, мы не знаем. Но, по-видимому, он тоже был недоволен как дочерью, так и собой. Эту ночь он, вероятно, провёл неважно, – чуть свет позвал кучера, велел заложить лошадь и уехал к больному вёрст за пятнадцать, даже не попрощавшись ни с дочерью, ни с внуком.

За утренним чаем Боря вспомнил про дедушку, ему сказали, что дед уехал к больному, и он успокоился. Затем подали лошадей, и Боря с мамой уехали из Рябково. Никогда больше Боре и его матери не пришлось увидеть ни Болеслава Павловича, ни Рябково.

* * *

Из переезда от Костромы до Плёса на маленьком однопалубном пароходике у Бори остались удивительные воспоминания. Не помнил он ни вида парохода, ни его названия, ни его величины, ни того, как они с мамой садились на него. Запомнился ему только запах – странный, совершенно незнакомый дотоле запах машинного масла, пара и дыма от горевших где-то внизу, под звенящим полом, по которому они прошли, прежде чем спуститься в свою маленькую комнату, берёзовых дров.

Помнил он также маленькое круглое окошко, каких раньше ему тоже никогда не приходилось видеть, расположенное в стене их комнаты, прямо над его постелью. По другую сторону окна плескалась серая, мутная вода, и сколько он ни смотрел, кроме огромного количества этой воды, иногда с плеском ударявшейся в окошко, не было видно ничего. Перед сном он всё спрашивал маму:

– А она не прольётся?

Нина Болеславовна вначале не поняла вопроса, а затем, когда он его повторил ещё раз и при этом показал на иллюминатор каюты, она улыбнулась и ласково ответила:

– Спи, спи. Не бойся, не прольётся…

Она положила на голову сына свою мягкую тёплую руку, он прижался к ней и заснул.

Слова отца всё-таки подействовали на Нину, она стала стараться относиться к сыну ласковее и сдерживать себя, если тот делал не так, как она хотела.

Глава четвёртая

На пристани в Плёсе их встретил Николай Геннадиевич Мирнов. Он только что вернулся из командировки, на всякий случай зашёл на пристань, чтобы встретить пароход, бежавший сверху, и зашёл не напрасно. Ещё издали он увидел Нину на палубе, радостно закричал и замахал ей руками. Она тоже его заметила, приветно махнула рукой и подняла на руках маленького человечка, одетого в пальто и матросскую шапку.

– Вон твой папа, – сказала она, указывая сыну на Мирнова, стоявшего на пристани и махавшего руками и фуражкой.

Нина Болеславовна немного побаивалась встречи сына с отчимом, но всё обошлось вполне благополучно. Вбежав на пароход одним из первых, Николай подхватил Борю, расцеловал его, наскоро чмокнул в щёку жену и, схватив другой рукой какой-то большой узел, заторопился к трапу. Нина с саквояжем и корзиночкой в руках едва за ним поспевала.

На берегу они наняли подъехавшего извозчика, чуть ли не единственного на весь городок, и поехали домой. Боря сидел на коленях у папы и, кажется, был вполне счастлив, доволен был и его отчим.

В дороге, в поезде и на пароходе Нина, стараясь подготовить сына к встрече с отчимом, много раз повторяла ему, что они едут к папе, что папа их ждёт и т. п. Боря поэтому, встретившись с Николаем Геннадиевичем, сразу же признал его за отца и стал называть папой. Это очень нравилось Николаю, и он забавлял и ласкал малыша с искренней любовью. Видя, как между её мужчинами, как про себя назвала их Нина, с первого же момента установились хорошие отношения, она была довольна и счастлива.

А Боря? Боря был слишком мал. Он очень недолго видел своего настоящего отца, да и давно уже это было, почти год прошёл, так что подмены отцов он попросту не заметил. Мама сказала, что это папа, значит – папа. Мальчикам мужское общество всегда нравится гораздо больше, чем женское, какими бы ласками и заботливостью последнее себя ни проявляло. А Боря в течение долгого времени мужского общества был лишён, мужчин почти не видел, кроме «Сифафоныча», которого, между прочим, тоже очень любил. Поэтому возможность поиграть, побегать и пошуметь с молодым весёлым мужчиной его очень обрадовала.

У Нины Болеславовны была прислуга – кухарка Ксения, в доме её все звали Ксюшей. Теперь она должна была выполнять ещё обязанности и няньки, хотя это произошло и не без препятствий с её стороны, но небольшая прибавка к жалованию её убедила. Таким образом, в жизни Бори появился ещё один новый человек, с которым они вскоре подружились и полюбили друг друга.

В те времена, как, впрочем, и сейчас, Плёс был окружен большим количеством текстильных фабрик, вырабатывавших полотно, ситец и другие хлопчатобумажные и льняные ткани, и химических заводов, производивших разные продукты главным образом в результате переработки древесины. В городе поэтому было много рабочих, как их тогда называли фабричных, которые по воскресеньям и другим праздникам многочисленными группами гуляли по бульвару, около которого жил Боря.

По праздничным дням на бульваре играл духовой оркестр пехотного полка, его музыка разносилась далеко по Волге.

В памяти Бори этот период его жизни ассоциируется с большой толпой разряженных людей, непрерывно грызущих семечки и медленно идущих в разных направлениях под удивительные звуки оркестра. До этого он никогда духового оркестра не слышал, и впечатление от звуков, издаваемых трубами, у него было большое. Он помнит, что самым любимым местом его, как, впрочем, и остальных мальчишек, были скамеечки, стоявшие возле самого оркестра, позволявшие сидеть совсем рядом с огромными блестящими трубами, издававшими иногда такие мощные звуки, что звенело в ушах, и чуть ли не касаться руками огромного барабана, от ударов по которому сладко замирало сердце.

Ксюша любила и музыку, и эти толпы народа, и то, что Боря, сидя около оркестра, мог находиться там часами, а значит, не было опасности, что он куда-то убежит, и потому она могла спокойно поболтать со своими подругами и друзьями. А их у неё было предостаточно.

Женщина молодая и довольно красивая, всегда чисто одетая, в аккуратном белом фартуке; среди фабричных, мастеровых, солдат, пожарных и приказчиков, составлявших основную массу гуляющих, Ксюша пользовалась успехом. Но она была скромной, строгой женщиной, так что многие ухажёры, пытавшиеся нарушать установленные правила приличия и вести себя с нею чересчур вольно, получали решительный отпор. Когда же ухажёр бывал уж слишком назойлив, и обычные меры воздействия на него не влияли, она звала Борю, уходила с бульвара и при этом гневно говорила:

– Вот ужо погоди, скажу Василию, он тебе бока-то наломает.

Боря знал Василия, тот довольно часто навещал их дом. Служил он где-то дворником или кучером, дом его хозяев стоял недалеко. Это был здоровый весёлый белокурый парень лет двадцати пяти, руки его казались Боре руками великана, такими же большими были и ноги, обутые в сапоги, густо смазанные дёгтем.

Обычно Василий приходил в гости после обеда, когда Нина Болеславовна была в больнице, а Николай Геннадиевич в отъезде. На это время Борю отправляли в детскую и предлагали заняться игрушками и рассматриванием картинок в книжках, которых у него было много. В такие вечера Ксюша ему говорила:

– Ты, Боренька, большой мальчик, поиграй сам, посмотри вон картинки, а ко мне в кухню не бегай, а то там Василий пришёл, а он знаешь, какой сердитый! Сиди тут. Я потом к тебе приду.

Боря слушал её, хотя и удивлялся: он много раз видел Василия, хорошо знал его и ни разу не видал его сердитым – наоборот, тот всегда шутил с Борей, а один раз даже угостил длинной-предлинной конфетой, которую мальчик сосал, наверное, целый час.

Словам Ксюши Боря не верил, и ему очень хотелось быть вместе с ними на кухне, но ослушаться Ксюшу он не осмеливался. Один раз он попробовал было это сделать, да ничего хорошего не получилось. Забыв про запрет, он зачем-то внезапно вбежал в кухню. Ксюша, сидевшая на лавке почему-то очень близко от Василия, быстро вскочила, бросилась к Боре, довольно грубо схватила его за руку, шлёпнула и, уводя в детскую, сердито сказала:

– Ещё раз так залетишь, в угол поставлю!

Такой красной и сердитой Боря её ещё никогда раньше не видел, после этого случая он уже в кухню, когда там был Василий, не заходил.

Время шло, мальчик привыкал к своей новой жизни. Он привык и к тому, что большую часть времени должен был проводить один, совсем не так, как в Темникове, где его всё время окружали добрые, заботливые и ласковые люди.

Возвращаясь из командировок, Мирнов почти всегда вечера проводил дома, тогда и Нина старалась остаться. Этими вечерами Боря был доволен. Папа играл с ним и в прятки, и в догонялки, и ещё в самые разнообразные игры. А когда он выжигал и раскрашивал выжженные картинки масляными красками, а мама в это время читала им какие-нибудь сказки, Боря бывал совсем счастлив.

Обладая небольшими способностями к живописи, Николай Геннадиевич избрал темой своего искусства выжигание по дереву и достиг в этом некоторого успеха. Материалом для его работ служила покупаемая на базаре разная некрашеная деревянная утварь: блюда, тарелки, подносы, шкатулки и чашки самой разнообразной величины и формы. На них перерисовывались, выжигались, а затем и раскрашивались картинки из детских книжек, обычно иллюстрированных сказок. Возникающие из-под папиной кисти причудливые цветы, птицы и звери вызывали у наблюдавшего за работой мальчика самые фантастические мечты. В них он уносился в удивительные сказочные страны, где такие цветы или птицы могли находиться, и о которых говорилось в прочитанных мамой сказках.

Особенно привлекали Борю папины краски – в трубочках, закрытых колпачками. При надавливании на трубочку из неё выползала на большую круглую доску – палитру тоненькая блестящая колбаска, из каждой трубочки своего цвета.

Трубочек в коробке лежало очень много, не то что тех красок, которые были у Бори: семи маленьких разноцветных лепёшечек, наклеенных на картонку, при раскрашивании дававших какие-то тусклые и блёклые цвета.

Блюда и тарелки, разукрашенные папой, развешивались по стенам всех комнат и дарились всем родным и знакомым.

Время шло незаметно, подходил к концу 1912 год. Радости маленького Бори сменялись огорчениями и различными неприятностями, которых у этих маленьких людей, называемых детьми, много и о которых мы, взрослые, иногда даже и не подозреваем. Так было и в этой семье.

Поглощённые своей работой, отнимавшей много времени и сил и очень интересовавшей обоих родителей, они сыну уделяли совсем немного внимания. Такие вечера, какой мы только что описали, происходили редко.

В последнее время прибавилось ещё одно обстоятельство, заставившее мать и отчима отдалиться от Бори. В конце 1912 года Нина Болеславовна почувствовала себя беременной. С этого момента большую часть того времени, которое она находилась дома, она стала проводить в спальне, туда же отправлялся и отчим, а Боря вновь оставался один. Они, конечно, как все родители, делали всё, что полагалось: покупали ему обновки, подарки к праздникам, дню ангела или рождения, устраивали ёлку и даже иногда ездили с ним в гости, но весёлых непринужденных минут и часов, которые иногда бывали раньше, больше уже не повторялось.

Мать не могла заниматься с сыном из-за плохого самочувствия – беременность она переносила трудно, а отчим всё свободное время занимался женой и новой, возникавшей в нём любовью к своему будущему ребёнку.

Малыш, конечно, этого не понимал и очень тяжело переносил отдаление от него родителей. Гулять он выходил теперь только с Ксюшей, которая не подпускала к нему уличных мальчишек, а так как близко никого из знакомых у родителей не было, то Боре приходилось и на улице играть в одиночестве, а ему, привыкшему в Темникове постоянно играть с Женей или Юрой Стасевичем, было скучно. Особенно тоскливо бывало в дождливые дни вечерами, когда одному приходилось сидеть в детской.

Осенью этого года ему подарили большую коробку кубиков. Это были не обыкновенные кубики, которых у него было много: вместо картинок, обычно наклеенных на них, у этих кубиков на боках были наклеены буквы. Очень скоро при помощи мамы, а больше всего Ксюши, Боря уже знал значение всех букв, имевшихся на кубиках, и научился составлять из них слова: мама, папа, Боря, Ксюша, кот, дом и многие другие.