Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

После ухода Гриши Борис подошёл к двери и стал стучать в неё, но ему никто не открыл, и никто не отозвался. Он удивился. Он думал, что даже если мать и старшие ребята не пришли из школы, то Женя-то должен быть дома: для школы он ещё мал, а детских садов в Шкотове не было. Но дом был пуст.

На лужайке стоял небольшой, врытый в землю столик и такая же скамеечка. Борис присел на неё, закурил и стал осматриваться кругом. На лужайку выходили три окна, очевидно, из квартиры матери, одно окно было недалеко от входной двери, к двери вело небольшое, в три ступеньки, крылечко. Вокруг лужайки росло около десятка больших старых деревьев: боярышника, диких яблонь и груш.

Примерно через полчаса откуда-то сзади он вдруг услышал радостный крик:

– Бобли приехал! – и через несколько мгновений на его коленях уже сидел Женя, обнимая его за шею руками и продолжая кричать, – Бобли, Бобли приехал! Мама, иди скорее!

Борис оглянулся и увидел, что на пригорок, на котором стоял домик, медленно поднимается усталая Анна Николаевна, около неё с сумкой в руках идёт Люся, а рядом с ними Боря.

Увидев брата, Боря опередил мать и сестру и, подбежав к нему, как взрослый, пожал протянутую руку. Он, был уже учеником первого класса I ступени, и потому бросаться к брату, как маленький Женя, считал для себя несолидным, хотя ему и очень хотелось это сделать.

Мать, расцеловав Бориса-старшего, устало опустилась на скамейку рядом с ним, Люся, немного набычившись, стояла в стороне. Она училась уже в четвёртом классе I ступени, считала себя совсем взрослой, и потому ещё не решила, как обойтись с братом, которого не видела больше трёх месяцев: то ли расцеловать его, то ли протянуть ему руку. Её раздумье нарушила мать:

– Люся, что же ты с Борей не поздороваешься? – спросила она.

Тогда девочка подошла к брату и протянула ему ладошку, а он схватил её в охапку и расцеловал в обе щеки. Та, покраснев, вырвалась из его объятий.

В это время Анна Николаевна заметила лежащие недалеко большие узлы.

– Неужели это ты приволок эту тяжесть? – спросила она.

– Я, только я не один нёс, в городе меня папа провожал, а здесь Гриша Герасимов помог донести. Ну, как тут вы? Устаёшь, мама? Поди, ребята скрутили тут тебе и голову, и руки? – расспрашивал Борис, внося в дом по очереди оба узла.

– Ну что ты, Борис, ведь они же большие! Люся совсем помощницей стала, даже картошку жарить научилась, правда, в мундире только. Она ведь у нас теперь пионерка, вот скоро ей и галстук дадут. Боря с Женей забавляется. Женю приходится в школу брать, он там с другими такими же ребятами около казарм играет. А домой мы все вместе идём. У Люси последней оканчиваются уроки, вот её дожидаемся и идём. Я ещё успеваю даже часть тетрадок в школе проверить. По дороге в лавку заходим, хлеб, молоко и ещё кое-чего покупаем. Ну а мясо, сало, сахар я по воскресеньям беру. Так что ничего пока, живём. Как там папа-то?

– Папа работает помаленьку, собирает все вещи, которые в городе приобрели. Ждёт ответа отсюда, беспокоится о вас.

– Ответ ему уже послали. Берут его заместителем председателя артели. Теперь КОМВНЕЗАМ будет реорганизовываться, образуется артель, называться будет Товариществом по совместной обработке земли, все сельхозмашины перейдут в его ведение и будут распределяться на время полевых работ между отдельными хозяйствами. Им очень нужен человек, знающий и умеющий чинить машины, ну а папа как раз такой человек и есть! Так что скоро мы все опять вместе будем. Конечно, мне намного легче будет. Ну а ты-то как? – продолжая распаковывать привезённые Борисом узлы и доставая ко всеобщему ликованию ребят их старые знакомые игрушки, вещи и кое-какие гостинцы, упакованные старательно Яковом Матвеевичем, расспрашивала озабоченно мать. – Почему ты опять в Шкотове оказался? Я думала, что тебя куда-нибудь на завод далеко пошлют. Или ты только в гости приехал?

– Да нет, я насовсем. Получил назначение в шкотовскую контору Дальлеса, вот завтра пойду и узнаю, какую мне работу дадут, – ответил задумчиво Борис.

Пока шёл этот разговор, он успел оглядеть квартиру. Она состояла из трёх маленьких комнат, одна из которых была проходной и, очевидно, могла служить только столовой. Посередине стоял стол, около стен – несколько венских стульев. Кроме буфета, который должен был привезти отец из города, больше ничего здесь бы не поместилось. Крошечная комнатушка, в которой едва умещалась одна кровать и тумбочка, очевидно, служила комнатой для Люси – её уже неудобно было укладывать спать вместе с мальчишками. Третья, пожалуй, самая большая комната служила спальней для матери, обоих ребят и, очевидно, отца, когда он приедет.

Для Бориса-большого в этой квартире места явно не было. Мать заметила его немного недоумённый взгляд, каким-то чутьём поняла то, о чём он думает, и успокоила его:

– Это не вся наша квартира, Боря. У нас ещё есть кухня, она через сени, как во всех крестьянских домах, и она такая большая, что там места для всего хватит. Боря, покажи-ка Бобли кухню.

Действительно, кухня, с большой русской печкой посередине, была велика. «Как у Стасевичей в лесничестве», – подумал Борис. У большого окна стоял стол, около него лавка, а в углу солдатская кровать с набитым сенником, покрытая суконным одеялом.

– Это мама для тебя приготовила. Она сказала, что, когда ты будешь приезжать в гости, то здесь ночевать будешь, – сказал Боря.

Борис с невольной теплотой и признательностью подумал о мачехе: «Нет, я для неё не чужой, она обо мне постоянно думает», – и эта мысль очень его обрадовала, значит, есть всё-таки на свете человек, который считает его родным, который постоянно думает о нём и заботится. – «Отец не такой, он относится ко мне как-то уж очень безразлично или считает меня уже достаточно взрослым, а, следовательно, и не нуждающимся ни в каких заботах. А может, он просто отвык от меня за те многие годы, что мы не жили вместе. Вернее всего, у него много забот об остальной семье. Я ведь действительно взрослый. А всё-таки хорошо, когда о тебе думают!»

В это время в кухню зашла Анна Николаевна, неся в руках вынутое из узлов его бельё и костюм. Он приехал, одетый в юнгштурмовку и тужурку.

– А почему ты свою знаменитую корзину не привёз? Куда же теперь твои вещи сложим? Придётся тебе за тумбочкой в гарнизон сходить. Там сейчас ремонтируют часть казарм – туда будут переводить больницу, а амбулаторию уже перевезли. Да твоя контора-то как раз и находится в бывшем здании амбулатории.

Она подошла к Борису и ей пришлось посмотреть на него снизу вверх:

– Ой, Борька, да ты совсем взрослым стал! Смотри, как за это время вырос. А мне почему-то ты всё ещё кажешься таким маленьким, каким я тебя в девушках нянчила. А ты вон какой вымахал, поди уж, и зазнобушку завёл? Как там эта Ася-то?

– Что ты, мама, говоришь, какая зазноба? А об этой Асе я и думать-то не хочу. Нет у меня никого, да, наверно, и не будет. Работать надо. А на будущий год я хочу в Лесной институт поступить, меня даже без экзаменов принять обещался профессор Василевский.

– Ну-ну, не обижайся, я пошутила. Бельё твое пока вот тут в уголке на лавку положим, а костюм я к себе возьму, там на вешалку повешу. Да сейчас обед разогрею, поди, все голодные.

Через полчаса Алёшкины уже сидели в столовой, ели суп. На плите, прилеплённой сбоку от печки в кухне, шумел чайник и шипело в кастрюле тушёное мясо с картошкой.

Весь этот день Борис провёл в семье. Мать в конце концов призналась, что ей приходится трудно:

– Понимаешь, оставлять Женю дома одного боюсь, мало ли что он может натворить, вот и таскаю его с собой в школу. Сперва держала его в классе на уроках, да ему быстро надоедало сидеть, он начинал вертеться, другим мешать, я его на двор выпроваживала, а ведь ты знаешь, какой у казарм двор – только название одно, что двор, а так, открыт со всех сторон. Так я чуть ли не через каждые пять минут к окошку подбегала на него посмотреть, а класс-то наш на втором этаже, много ли оттуда увидишь? Вот сердце-то и изболится всё, пока конца урока дождёшься, сбегаешь на улицу, да его увидишь. Теперь, правда, легче стало, тут недалеко от нас живут Пашкевичи, они недавно с севера приехали, это родственники Милы Пашкевич, так у её брата есть два сынишки: один чуть старше Жени, а другой ему ровесник. Мать Милочки за ними присматривает, меня с нею Мила познакомила, вот иногда к ним Женю отвожу, и он у них меня дожидается. Да только пользоваться их любезностью неудобно. Я хотела договориться, чтобы платить за Женю матери Милочки, так та и слышать об этом не хочет, даже обиделась. А мне тоже неудобно. Вот иногда и беру его с собой, тем более что там сейчас уже ещё кое-кто около школы из учителей поселился, так он с их детишками играет. Хоть бы скорей папа приехал, вдвоём будет легче. Ну а теперь, когда ты приехал и будешь здесь работать, так мне уже и сейчас легче. Как ты там с папой-то?

Рассказывала о своей жизни Анна Николаевна, сидя после обеда с Борисом на улице на скамейке около стола, в то время как Люся сидела на траве под раскидистым боярышником, а ребята с другой стороны дома во что-то увлечённо играли, и оттуда доносились их весёлые крики и смех.

Судя по голосам, они были не одни. Боря-маленький уже успел обзавестись товарищами, и, очевидно, кто-то из них принимал участие в их играх.

При последнем вопросе мать взглянула на Бориса, тот от её взгляда невольно покраснел. Нет, он не мог сказать, что он с отцом в этот период ссорился. Но даже вернувшись после довольно длительного отсутствия, вызванного командировкой по вылову разбитого штормом леса, он не встретил какой-нибудь заинтересованности, ласки или сочувствия к нему со стороны отца. Вопросы касались только материального положения и поездки Бориса к новому месту службы.

Совсем не то ощущение у него было здесь. Здесь у мачехи – нет, матери, он чувствовал себя по-настоящему дома. Но, конечно, этого сказать было нельзя, и он неопределённо хмыкнул. Мать заметила смущение Бори и сказала:

– Ты всё-таки с ним спорить не должен, ведь он много пережил, много испытал. Да и здоровье у него очень расшатано: несколько ранений, трудная жизнь в Харбине, да и потом на заимке, постоянные опасения встречи с белыми – всё это, конечно, сказалась на нём.

Борис поднял глаза на мать:

– Да нет, мама, мы не ссорились, ты не думай, ведь я его люблю… – задумчиво сказал он.

Анна Николаевна подошла к пасынку, поцеловала его в лоб, попыталась пригладить его непокорные, основательно отросшие вихры и произнесла:

– Ну вот и хорошо. Он тебя тоже любит! Однако пора подумать о том, как мы тебе постель устроим. Кровать есть, сенник, одеяло тоже. Знаешь что, давай-ка мы пока переселим Люсю в нашу спальню, эту койку перенесём в её комнату, простыни и подушку я принесу, вот и будет хорошо. Пока папы нет, поселишься в Люсиной комнате. Я дверь в квартиру запираю, а здесь запора нет, я боюсь. Ведь опять хунхузы и бандиты по волости бродят.

Люсе совсем не хотелось терять своей самостоятельности, и она захныкала, услышав такое решение, но с мамой спорить было бесполезно, она всегда умела подчинить своей воле и детей, и мужа.

Перестановка заняла около часа. Закончили только к восьми часам, когда уже совсем стемнело. Борис уже несколько раз поглядывал на мать, но всё не решался спроситься, чтобы уйти. Неудобно, конечно, в первый же вечер уходить из дому, но уж очень ему хотелось увидеть ту удивительную девушку с её толстой и длинной косой и таким властно зовущим взором.

Он не выдержал:

– Мам, а сегодня в клубе кинокартина, да и ребят-комсомольцев надо увидеть. Мне их о многом расспросить нужно, я ведь не знаю, что здесь сейчас делается. А с завтрашнего дня, может быть, сразу работать придётся.

– А может быть, тебе комсомолок повидать надо? – лукаво улыбнулась Анна Николаевна, отрываясь от тетрадей, которые только что высокой горкой положила перед собой.

– Да нет, в самом деле же! – тянул Борис.

– Ну уж ладно, иди, только пораньше приходи, а то мне с ребятами страшновато спать, так я на семьдесят запоров запираюсь. Мне придётся тебе открывать, а завтра рано на работу надо.

– Хорошо, хорошо! – радостно ответил Боря, торопливо надевая кожаную тужурку и большую мохнатую серую кепку.

Через несколько минут он торопливо шагал к клубу. Там собралось много народу, кое-кто стоял в коридоре у входа, а большинство уже сидело на скамейках в ожидании начала сеанса, оживлённо разговаривая и смеясь. Увидев входящего Алёшкина, слух о приезде которого уже распространился, многие комсомольцы подошли к нему, и завязался весёлый разговор. Все расспрашивали его: кто интересовался, как он себя чувствует после перенесённого ранения, кто спрашивал, что он делал во Владивостоке, кто интересовался, надолго ли он приехал в Шкотово и что собирается делать дальше. Одним словом, вопросы сыпались со всех сторон, и Боря, вообще-то обрадованный таким интересом к себе и приветливой встречей, подумал, что он правильно сделал, что выбрал для своей работы именно Шкотово, где его так хорошо знают и, видимо, хорошо к нему и относятся. Он по мере возможности старался удовлетворить любопытство всех, но, в свою очередь, и сам старался узнать, что произошло в селе за время его отсутствия.

Он узнал, что ячейка РЛКСМ уже состоит из 60 комсомольцев и стоит вопрос о её разделении, что при ней имеется отряд из 30 пионеров, вожатая отряда – Нюська Цион, и у неё дело идёт хорошо. Услышал он и уже известные ему новости о переезде в гарнизон больницы и открытии школы в одной из казарм.