Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Борису сообщили также и о том, что с 1 января будущего года в Приморье будет производиться районирование: Шкотово станет районным центром, с районным исполкомом Советов, райкомом партии и комсомола. Для этих учреждений ремонтируются казармы и набираются служащие.

Узнал он также, что в Шкотове уже имелся народный суд и что секретарём этого суда служит его приятель, бывший второй номер его пулемёта, Жорка Олейников. Узнал это он от него самого – тот, конечно, тоже был в клубе, и, откровенно говоря, немало удивился. Борис считал, что секретарь суда – это очень важная и ответственная должность, и как-то не представлял себе на этом месте всегда весёлого и разухабистого Жорку. Да, насколько он знал, и грамотность-то у него была невелика. Но оказалось, что всё так и есть и Жорка со своей работой справлялся неплохо.

Выяснилось также, что с нового года в бывшем здании высшеначального училища, где ранее помещалась школа II ступени, и где он учился сам, открывается новая школа – Школа крестьянской молодежи. Правда, пока ещё никто не знал, зачем такая школа нужна, и чем она будет отличаться от обычной.

Рассказали Борису и о том, что с будущего года упраздняются школы I и II ступени, а будет одна школа – семилетка или девятилетка. В Шкотове пока было решено иметь школу-семилетку, так как учеников для старших классов очень мало, и содержать эти классы оказывалось невыгодно.

Одним словом, за полчаса, которые Борис провёл в ожидании начала сеанса, он узнал много новостей, но о том, что его в данный момент волновало и интересовало больше всего, никто не говорил.

Его мыслями завладела странно влекущая к себе недавно появившаяся девушка. Спросить о ней прямо он не решался: такие расспросы неминуемо вызвали бы кучу насмешек, а он не хотел, чтобы кто-либо смеялся над этим, каким-то совершенно новым и неизведанным им ранее, чувством; тем более, чтобы та, кем он интересовался, могла бы явиться мишенью насмешек, или чтобы она узнала о том, что он ею интересуется.

Он уже решил, что она, видимо, так и не придёт, а так как картину эту он видел ещё во Владивостоке, то и стал пробираться к выходу. В клубе его уже ничего не удерживало. «Пойду домой», – решил он.

У самой двери он столкнулся нос к носу с Нюськой Цион и Катей Пашкевич. Нюська обрадованно схватила его за руку и закричала:

– Ну вот, хорошо, что мы тебя встретили! А я думала, что ты сегодня и в клуб не придёшь. Знакомься, я там на линии-то не успела вас познакомить, это моя лучшая подруга Катя Пашкевич, не слыхал? Ну, так скоро про неё услышишь, мы её на днях принимать в комсомол будем. Пойдёмте сядем, вон там место ещё есть, – и она, продолжая тащить Бориса за руку, а другой придерживая уже собиравшуюся повернуться к выходу Катю, проталкивалась с шутками и смехом среди молодёжи к облюбованному ею месту.

Они стали рассаживаться. На скамейке места оказалось мало, но стараниями Нюси они поднажали на соседей, и кое-как, тесно прижавшись друг к другу, втиснулись-таки на скамейку. Получилось так, что Борис очутился в середине, а девушки сели по обе стороны от него. Борис и Катя вновь встретились взглядами, причём, если он постарался задержать на ней взор, то она, наоборот, быстро отвернулась, и даже, как ему показалось, чуть-чуть покраснела. А Нюська, между тем, продолжала громко, никого не стесняясь, болтать:

– А это, Катя, тот самый Борис Алёшкин, о котором я тебе рассказывала. Ни одной девчонке здесь проходу не давал! Он нам сейчас расскажет о своих похождениях во Владивостоке, поди, и там всем девушкам головы вскружил. Наверно, также, как и здесь, за каждой волочился?

Нельзя сказать, чтобы эта безудержная болтовня понравилась Борису, он невольно подумал: «Эта чёртова трещотка, поди, ей всё про меня разболтала, да ещё и приврала с три короба», – и он прервал Нюську на полуслове:

– Помолчи ты, Нюся, хватит трещать, аж в голове зашумело! Да и привираешь ты обо мне много. Вы не слушайте её, – повернулся он к Кате, – она ерунду плетёт, точно я действительно какой-то Дон Жуан. Чепуха всё это, не верьте ей!

– А вы не беспокойтесь, мне ведь безразлично, что Нюся о вас знает и что рассказывает. Меня-то это не касается.

– А вот и врёшь, – воскликнула Нюська, – а кто меня сегодня целый вечер про Борьку расспрашивал, а?

Эти слова совсем вывели из себя, очевидно, самолюбивую девушку. Она встала и сердито сказала:

– И опять ты врёшь, Нюся! Если я и спросила, так только потому, что ты сама о нём без умолку болтала. Но здесь сидеть тесно, я не хочу. Вон там место есть, если хочешь, пойдём туда, – и она, не обращая внимания на Борин протест, стала протискиваться в сторону, где действительно виднелось незанятое место.

Нюська, что-то проворчав, последовала за ней. Тогда в таких клубах, как шкотовский, никакой нумерации мест не было, и каждый сидел на том месте, которое сумел занять.

Борис остался один. Он был ошарашен таким отношением, к которому, кстати сказать, не привык, и немного растерянно и даже обиженно посмотрел вслед удалявшимся девушкам. Он видел, что Нюся что-то горячо и, кажется, даже сердито говорила Кате, но та не только не отвечала на упрёки подруги, а как будто их и не замечала. Они пробрались к намеченному месту и уселись. Садясь, Катя обернулась, и Борис снова встретился с нею взглядом. Взгляды их скрестились лишь на мгновение, но этого было достаточно для того, чтобы Борис вскочил со своего места и ринулся вслед за девушками. Он заметил местечко на скамейке, стоявшей за той, на которую они сели, и бросился к этому месту.

К сожалению, это место заметил не он один, одновременно к нему стали протискиваться и Аня Сачёк, сопровождаемая Жоркой Олейниковым, и Дуся Карвась. Через несколько мгновений все четверо столпились около этого места, и так как уже прозвенел третий звонок, то стали пытаться все вместе на нём уместиться. При воркотне соседей, смехе самих виновников этой толкотни, им всё-таки удалось втиснуться всем четверым. Борис очутился рядом с Аней, как раз позади Кати.

Кинолента была старая, изношенная, поэтому помимо перерывов между частями (а тогда они были обязательными и не в таких кинотеатрах, как шкотовский клуб), происходили довольно длительные и частые перерывы и в середине частей, когда рвалась лента.

Каждый такой перерыв, как, впрочем, и знание содержания фильма, Борис использовал для того, чтобы блеснуть своим остроумием и красноречием.

Присутствие Кати подстёгивало его, как приём какого-нибудь сильно возбуждающего средства. Он всеми силами старался обратить на себя её внимание. И, как самец павлина, распускающий свой удивительный хвост для того, чтобы привлечь внимание самки, так и Борис стремился распустить краски своего красноречия и острословия, чтобы привлечь внимание пленившей его девушки.

Сравнение, которое мы привели, наверно, грубое и, может быть, даже вульгарное и циничное, но, к сожалению, оно верно. Борис, видимо, ещё не осознал силу, глубину, да, пожалуй, и серьёзность своего чувства к Кате Пашкевич, и потому, если сказать откровенно, вёл себя и грубо, и глупо.

Однако его остроты, перлы его красноречия, рассказы, приводимые кстати и некстати, анекдоты, которых он, благодаря своей начитанности и хорошей памяти, знал множество, вызывали взрывы смеха у его соседей, близсидящих взрослых людей, а Нюська хохотала до слёз, и только та, для которой он старался больше всех, лишь иногда в самых смешных местах, видно стараясь удержать готовый сорваться смех, позволяла себе лишь чуть-чуть, одними уголками губ, улыбнуться.

После кинокартины все весёлой гурьбой направились к центру села, где жили Аня Сачёк, Нина Руденко, Дуся Карвась и другие. Конечно, пошёл туда и Борис, он рассчитывал, уж если не вдвоём с Катей дойти до её дома, то хотя бы пройти этот путь в общей компании. Однако его расчёты не оправдались, и договориться о следующей встрече с этой Несмеяной-царевной, как он про себя её назвал, на что он надеялся, ему не удалось.

Как только все вышли из дверей клуба, а Борис нарочно старался держаться к Нюське и Кате поближе, девушки исчезли, как сквозь землю провалились, так он их найти и не сумел.

* * *

Утром следующего дня Алёшкин явился в контору Дальлеса. В первой большой комнате, ранее бывшей перевязочной амбулатории, сидело три человека. Один – седой, толстый, высокий старик – сидел за большим письменным столом у окна в углу комнаты, почти рядом с дверью в соседнюю комнату, он что-то сосредоточенно писал. Другой – лысый, худенький, тоже уже пожилой мужчина, одетый в пиджак неопределённого цвета – что-то считал на больших счётах. Его стол был завален грудой каких-то бумаг и ведомостей. Борис догадался, что это бухгалтер, очевидно, он же был и кассиром, так как за ним стоял большой несгораемый шкаф. Почти рядом с входной дверью, за столом, на котором была водружена старая машинка «Ундервуд» (Борис познакомился с этакой машинкой ещё когда его отец служил в военкомате и даже научился на ней немного печатать), сидел третий служащий конторы. Этот худенький, черноволосый, черноглазый, большеголовый человек, одетый в военную гимнастёрку со споротыми петлицами, тщательно затянутую широким кожаным, так называемым командирским ремнём, первым увидел входящего.

Он поднялся из-за своего стола, и Борис увидел на нём военные синие галифе и до ослепительного блеска начищенные хромовые сапоги. Как правильно определил Борис, этот человек действительно совсем недавно демобилизовался из армии и очевидно, ещё не очень освоился с гражданскими порядками, существовавшими в конторе.

Что особенно поражало в его внешности, вернее, в лице этого сотрудника, вообще-то отличавшемся приветливостью и доброжелательностью, так это зубы. Собственно, не они сами, a почти полное их отсутствие. Вместо них, когда он улыбнулся Боре, обнажились только чёрные обломки и корешки их. Это так поразило нашего героя потому, что у него-то в это время зубы были такими, что он не только мог разгрызть любой орех, но даже перекусывал и проволоку.

Встав, этот человек спросил:

– Вам, товарищ, что угодно?

Борис с некоторым волнением протянул пакет, врученный ему при отправлении из Владивостока Дроновым. Он знал, что там находится направление на работу и маленькая записочка, написанная Иваном Ивановичем перед тем, как он запечатал пакет. Что в ней было, он, конечно, не знал.

На пакете стоял адрес: Шкотовская районная контора Дальлеса. Заведующему С. И. Шепелеву. Внизу конверта был штамп Владивостокской конторы Дальлеса.

Взяв протянутый конверт и прочитав адрес, человечек, окинув взглядом Борю (а тот для такого торжественного случая надел свой почти неношеный костюм и кожаную тужурку, в руках держал модную мохнатую кепку), видимо, подумал, что это какой-нибудь представитель начальства, может быть, даже ревизор, постарался изобразить на своём лице ещё большую приветливость и ещё вежливее сказал:

– Подождите, пожалуйста, присядьте, я сейчас заведующему доложу, – после чего он быстро юркнул в комнату, которая раньше была кабинетом врача и теперь отделялась дверью, обитой клеёнкой.

Через минуту он выглянул и, обратившись к седому человеку, произнёс:

– Борис Владимирович, вас! – затем он вновь скрылся за дверью.

При этом возгласе старик, сидевший в углу, отложил свои бумаги и, грузно поднявшись из-за стола, так же грузно шагнул к двери, бросив при этом недовольный взгляд на Бориса и догадавшись, что его потревожили из-за этого паренька, он скрылся за дверью.

Прошло, наверно, минут 10, пока из двери вышел маленький человечек и, усмехнувшись, обернулся к Боре:

– Зайдите к Семёну Ивановичу!

Когда Борис закрывал за собой дверь в кабинет заведующего, он услышал, как человечек сказал бухгалтеру:

– Из Владивостока десятника прислали, точно этого добра здесь на месте набрать нельзя!

Зайдя в кабинет и обернувшись, Борис увидел, что за столом сидел высокий, худощавый, седой человек с пышной серебряно-белой шевелюрой, светло-голубыми глазами и бритым актёрским лицом. Рядом стоял старик, ранее виденный им в большой комнате.

Сидевший за столом заведующий шкотовской лесозаготовительной конторой Дальлеса Шепелев, критически осматривая подходившего к столу паренька, спросил:

– Простите, молодой человек, вы что, хороший знакомый Ивана Ивановича Дронова?

– Нет, – смущённо ответил Борис

– Странно, почему же он пишет, что хорошо вас знает и рекомендует вас на должность десятника? Вы давно уже десятником работаете?

– Нет, – повторил Боря и продолжал, – я ещё совсем десятником не работал, я только курсы десятников окончил… Вот моё свидетельство, – и он протянул Шепелеву документ.