Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

– Да, а как тебе понравилась наша Катя? Верно ведь, хорошая девушка? Нужно её обязательно в комсомол втянуть, хотя это будет и непросто, родители будут сопротивляться. Мне, хоть я уже вполне самостоятельный человек, и то комсомолом без конца глаза колют, а ей ещё труднее будет, ведь она целиком зависит от семьи. Нюся пообещала мне помочь в этом деле и на родителей повлиять, помоги и ты!

При первом вопросе Борис покраснел так, что, если бы не плохое освещение перрона, то ответа на него Миле бы не потребовалось. Про себя он всё-таки успел подумать: «Нравится – это не то слово!!! Мне многие нравились и нравятся, ты и сама мне нравишься, а Катя – это совсем не то, совсем-совсем другое! Я даже и сам не пойму, что это. Но определить это одним словом «нравится» нельзя».

Конечно, Миле он ничего не сказал, разве она поймёт? Да и вообще, разве может кто-нибудь это понять? Он ответил только на второй вопрос.

– По-моему, Кате помогать нечего, она и сама всё хорошо видит, а уж дома-то она без нашей помощи, наверно, лучше справится. Да и не знаю я никого из ваших.

Мила вскочила в вагон подошедшего поезда, а Борис, всё ещё поглощённый своими мыслями о возникшем у него непонятном чувстве, которое он пока не решался назвать любовью, медленно побрёл по шпалам, возвращаясь к дому.

Дня три он не заходил в контору Дальлеса, ожидая решения своей служебной карьеры, а вечерами часто бродил около дома Пашкевичей, надеясь встретить Катю. В клубе в эти дни ничего не было, и туда ходить было бесполезно.

Собственно, видел Борис Катю ежедневно. Дело в том, что организованная в гарнизоне школа ещё не была полностью подготовлена к приёму учеников. И так же, как два начальных класса продолжали заниматься в старой школе, в которой происходил сбор, так и Катин седьмой класс, как самый малочисленный, пока продолжал находиться на старом месте, то есть в одной из комнат того самого дома, где была квартира Алёшкиных.

Когда ученики выбегали на перемену, Борис всегда тоже оказывался на улице и хоть издали, но видел Катю. Подойти к ней он не решался. Если её подруги, такие как Нюська Цион, Таня Неунылова, Галя Хлуднева – все уже комсомолки, при его появлении всегда подходили к нему и вели с ним, как со взрослым самостоятельным человеком, «старым» комсомольцем, какие-нибудь разговоры о разных комсомольских и школьных делах, то та, ради которой он, собственно, и выходил на двор, удостоив его чуть заметным кивком головы, старалась к нему не подходить и даже как бы умышленно не встречаться с ним. На уговоры Нюси пойти поговорить с Борькой Алёшкиным всегда отвечала отказом, чаще всего ссылаясь на то, что она не комсомолка, и потому ему будет скучно с ней разговаривать.

Он, в свою очередь, разговора о ней с её подругами не затевал, хотя в душе страдал от такого, как ему казалось, безразличия со стороны этой удивительной девушки.

Наконец, Алёшкин всё-таки решил пойти в контору Дальлеса и выяснить, что же там решили. Откровенно говоря, он очень боялся, что его не примут на работу и ему придётся уезжать из Шкотова. Теперь, когда Борис встретился с Катей, ему этого очень бы не хотелось.

Когда он зашёл в комнату, Ковальский встретил его как старого знакомого, встал из-за своего заваленного бумагами стола и, пожав ему руку, сказал:

– А, товарищ Алёшкин! Что же вы так долго не заходили? Мы уж вас разыскивать собирались. Вас назначили младшим десятником в село Новонежино. Сейчас я вам выдам предписание, а вы пока пройдите к Борису Владимировичу Озьмидову, заместителю Семёна Ивановича, он вас проинструктирует, ведь выезжать к месту работы вам необходимо как можно скорее.

Борис прошёл через комнату и остановился у стола Озьмидова, тот вежливо подал ему руку и, указав на стул, стоявший около стола, предложил ему сесть.

– Я вам сейчас вкратце расскажу про ваши обязанности. Подробнее с ними вас ознакомит старший десятник, которому вы будете подчинены, он, кстати, сейчас здесь, в Шкотове. Вы с ним обязательно встретьтесь, договоритесь, да завтра вместе и поезжайте, тянуть нечего. Ну а к Семёну Ивановичу не ходите, ему, видно, во Владивостоке за вас попало, или ещё что-нибудь, только он вчера очень сердитый вернулся. Работа участка, на который мы вас назначаем, будет заключаться в следующем. Владивостокская контора заключила договор с одной из японских фирм на поставку рудничной стойки. Заказ размещён в ряде районных контор, на нашу выпала доля в 400 000 кубошаку, это около 500 000 кубофутов. По полученному нами лесорубочному билету эту заготовку предложено произвести в лесной даче около села Новонежина. Открывая там участок, старшим десятником мы назначили товарища Дмитриева, он и будет вашим непосредственным начальником. Дмитриев – опытный лесозаготовитель, но не очень грамотный, а тут предстоят сложные и довольно трудные расчёты: крестьянские артели, с которыми нужно будет заключить договора на рубку и вывозку стоек, потребуют расчёта с ними за штуку; железная дорога, на которую мы должны будем погрузить лес, расчёты ведёт за кубофуты, а представители фирмы – японцы будут вести подсчёты на кубошаку. Вам придётся основательно потрудиться при переводе всех этих мер, причём нельзя допустить ошибки ни в ту, ни в другую сторону. Правда, Дмитриев уже взял себе помощника – паренька, окончившего в этом году среднюю школу, сына начальника станции Новонежино, но тот никакой специальной подготовки не имеет, так что и ему, и самому Дмитриеву придётся во всех расчётах полагаться на вас. Ну как, справитесь? Рекомендовал вас на эту работу я, мне бы не хотелось, чтобы вы меня подвели.

– Я думаю, справлюсь. – ответил Борис. – Ведь кое-чему я всё-таки научился на курсах. Кроме того, перед окончанием таксатор, проводивший с нами занятия, дал таблицы перевода разнообразных измерений одних в другие, из кубофутов в кубошаку, и даже в кубометры, и наоборот. Дал он нам и таблицы объёмов стволов различной толщины по диаметру верхнего и нижнего отруба и по длине заготовки. У меня такие таблицы есть – буду пользоваться ими, думаю, что и второго помощника Дмитриева обучу.

– Таблицы! – воскликнул Озьмидов, – вот здорово-то! А мы себе в контору никак таких таблиц не допросимся, приходится всё считать по формулам. И сваливается вся эта работа на меня, так как десятники в большинстве народ малограмотный и могут только сосчитать количество штук, да указать их длину и толщину. Мне и товарищу Ковальскому, да вон и Фёдору Панфиловичу тоже, – он махнул рукой в сторону бухгалтера, – часто целыми вечерами приходится за такими подсчётами сидеть. Так что мы ваши таблицы у вас на несколько дней заберём. Николай Васильевич их перепечатает и размножит хотя бы в нескольких экземплярах, хорошо?

– Ну, конечно, пожалуйста. Мне ведь они, наверно, раньше, чем через две-три недели, нужны не будут, – ответил Борис.

– Совершенно верно. А вы, товарищ Ковальский, поработайте сверхурочно и за это время перепечатайте их.

– Слушаюсь, – по-военному ответил тот.

Борис Владимирович, взглянув в окно, сказал:

– А вон и ваш начальник идёт, сейчас познакомитесь.

Через минуту, отдуваясь и вытирая мокрый лоб большим клетчатым платком сомнительной чистоты, в комнату вошёл толстый высокий человек лет пятидесяти. Он был коротко пострижен, а посередине головы поблёскивала довольно значительная лысина. Подбородок его зарос седой щетиной, а крупный мясистый нос был покрыт мелкими синими прожилками, что указывало на его пристрастие к крепким спиртным напиткам, как сейчас же про себя подумал Борис. Его маленькие, какие-то свинячьи глазки на всех поглядывали настороженно и недоверчиво, хотя толстые губы расплывались в самой благожелательной улыбке.

Как только он вошёл, Борис Владимирович обратился к нему:

– Игнатий Петрович, вот ваш младший десятник Борис Яковлевич Алёшкин. Он человек грамотный, специальные курсы окончил и, хотя вашего опыта у него нет, но зато считать он умеет. Я думаю, что вы сработаетесь. Вы ему должны свой опыт передавать, а он будет все расчёты на должном уровне держать, ведь так? – повернулся Озьмидов к Алёшкину, тот кивнул головой.

Дмитриев подошёл к вставшему со стула Боре, пожал протянутую руку и довольно дружелюбно сказал:

– Ну что же, будем, так сказать, себе смену готовить. Больно уж молод он, боюсь, что его новонежинские мужики будут вокруг пальца обводить.

– А вот вы там на то и старшим будете, чтобы им помешать, а он за то им, да и не только им, а и железной дороге, и японцам, вас обсчитать не даст.

– Ох, уж эти железнодорожники! Вот они где у меня ещё с прошлого года сидят! – сердито заметил Дмитриев. – Они меня так подвели, что Семён Иванович чуть не выгнал меня! Они так считают, что ни одного вагона ни выгрузишь и не погрузишь без штрафа…

– Ну, видите, вот у вас и защитник будет.

– Этот-то защитник не больно велик. Я ведь лучшего нашёл, взял в помощники сына начальника железнодорожной станции Новонежино Сердеева. Ведь не будет же начальник станции своего собственного сына штрафовать! А теперь его увольнять нужно, тот на нас и отыграется.

– Да зачем же увольнять? Что вы, Игнатий Петрович, не волнуйтесь! Мы с Семёном Ивановичем посоветовались и разрешили вам двух помощников иметь: младшего десятника и помощника десятника. Вот вы Сердеева и оставляйте помощником десятника. Разница в окладе будет несколько рублей. Всё обойдётся!

Борис подошёл к Ковальскому, взял у него подготовленное направление, тут же передал его Дмитриеву и, вдруг вспомнив что-то, сказал:

– Борис Владимирович, а ведь если наш участок будет рудничные стойки заготовлять, так мне таблицы на крупный лес не нужны будут. Я их вам оставлю надолго, а вот другие возьму сразу.

– А это ты хорошо придумал! Вот молодёжь-то! Старик, имея такие таблицы, держался бы за них обеими руками. А этот – на, пожалуйста! Так принеси их сегодня же, я думаю, за месяц Николай Васильевич с ними справится, а там мы их тебе вернём.

Дмитриев недовольно покосился на Бориса и сказал:

– Сейчас пойдём на склад, получим спецодежду. Зима скоро. Потом зайдёшь к Фёдору Петровичу, получишь, что там тебе причитается. Завтра на станции встретимся. Смотри, не опаздывай!

Получив на складе большой, хороший дублёный чёрный полушубок с мохнатым белым воротником, меховую шапку, валенки и рукавицы, Борис направился с этим узлом домой.

Последнюю зиму он ходил в папиной поношенной шинели, а этой осенью в собственной кожаной куртке. Но уже становилось холодно, и, конечно, полушубок очень пригодился, а когда Борис носил валенки, он даже и не помнил. Ну а шапка ему не понравилась. Он только что надел вместо кепки папин старый суконный красноармейский шлем и не хотел бы его променять ни на какую шапку.

По дороге, бросив узел в коридоре, Борис заглянул и к бухгалтеру, там ему выдали 25 рублей. Сюда входила оплата проезда от Владивостока до Шкотова и от Шкотова до Новонежина, и аванс в счёт будущего жалования. Тут же с ним переговорил и Ковальский:

– Ты что же мне сразу не сказал, что ты комсомолец? Эх, ты! Я ведь коммунист и сейчас секретарь партийной ячейки в нашей конторе, нас, правда, всего трое: я, десятник Демирский и Колосов ещё. А теперь вот и комсомолец будет! Пока ты первый, может быть, и ещё появятся, тогда и комсомольскую ячейку организуем.

– А я товарища Демирского знаю, мы с ним лес вылавливали.

– Лес… Он-то мне и рассказал про то, что ты член РЛКСМ, а сам ты не догадался об этом сообщить!

Борис промолчал.

Когда он вернулся домой со своей новой спецодеждой, вся семья уже собралась. Узнав от сына, что он-таки получил назначение и должен опять уехать из семьи, Анна Николаевна не могла скрыть своего беспокойства и неудовольствия:

– Опять ты один будешь жить! Опять тебя кто-нибудь подстрелит! Будешь голодать, не мыться месяцами, совсем скрутишься!

– Ну что ты, мама, я же не маленький. А потом ведь это совсем недалеко, до Новонежина всего вёрст 25. Товарняки ходят чуть ли не через два часа, так что я, наверно, часто приезжать буду. Тебе тут одной с ребятами тяжело, ну да ведь скоро папа приедет…

Пока они, пообедав, разговаривали и собирали Борису бельё и необходимые вещи, его младшие братья при помощи сестры решили примерить спецодежду, и через полчаса после этой пробы оказались все перемазанными, как трубочисты. Оказалось, что полученный чёрный полушубок линял и сильно пачкался.

Сборы и домашние хлопоты по заготовке дров, заделке на зиму окон заняли весь вечер, и Борис так и не успел сходить в клуб и попрощаться с товарищами.

Вечером, лёжа в постели, он думал не о своём будущем, не о той, ещё совсем незнакомой работе, которая ему предстоит, а только об одном: Катя. Как же эта девушка к нему относится? Он почему-то не мог себе представить жизни без неё, а она? Пока ещё она всё время сторонилась его. Может быть, стоит ему уехать, как около неё появится кто-нибудь из того множества молодых людей, которые её окружают.

Так он и заснул с думами об этой, в сущности, ещё совершенно незнакомой ему девушке.