Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Алёшкин деятельно распоряжался всем, его обычная подвижность, очевидно, от присутствия Кати Пашкевич, увеличилась по крайней мере вдвое, особенно, когда он замечал бросаемые ею на него украдкой взгляды, в которых читал и одобрение своему поведению, и даже как будто (хотя, может быть, ему это только казалось) какую-то ласку. От этого его энтузиазм и работоспособность казались ему безграничными.

Конечно, такое его поведение не осталось незамеченным. Первой, кто обратил на это внимание, была Тина Сачёк. Она тихонько сказала Полине:

– Смотри-ка, как Борька-то наш вокруг этой тонконогой девчонки, Катьки Пашкевич, увивается, прямо из кожи лезет! Втюрился, кажется, по уши, а она будто и не замечает!

Та рассмеялась:

– А ты что, ревнуешь?

Тина немного смутилась, но быстро оправилась и, слегка нахмурившись, отвернулась:

– Вечно у тебя глупости на уме, Поля. Ведь знаешь, что меня с ним ничего, кроме простой комсомольской дружбы, не связывает, ведь он по сравнению со мной мальчишка! Мне просто жалко его и обидно, что он так теряет голову, и, кажется, зря! Его поведение уже всем бросается в глаза, пойдёт болтовня…

Как ни тихо вёлся этот разговор, Нюська сумела его услышать, и хоть не полностью, но содержание поняла, она не замедлила передать его и Борису, и Кате.

Узнав об этом, Борис не только не отошёл от Кати, а, наоборот, как будто назло всем болтунам стал чаще к ней подходить, советуясь о мероприятиях, и, получив ответ, дольше оставался с нею рядом. К его удивлению, и Катя тоже, как бы назло всем, не уходила от него, как это обычно бывало в Шкотове, а наоборот, стала держаться к нему ближе, чаще с ним заговаривать, громче всех смеяться над его шутками и сидеть с ним рядом.

Сбор отрядов, а затем и концерт, прошли очень оживлённо, выступления самодеятельных артистов сопровождались бурными аплодисментами и криками одобрения, время до ужина пролетело незаметно. Так же весело прошёл и костёр, и уже совсем поздно, когда затухали последние головешки, ребята по команде, нехотя, поднялись, спели пионерский гимн и разошлись: шкотовцы – в школу, во главе со своими вожатыми, а новонежинцы – по домам. Все с нетерпением ждали следующего дня, который, по предположениям, обещал быть таким же интересным.

Медленно обсуждая небывалое для села событие, расходились по домам и жители села Новонежина, плотной толпой окружавшие пионеров и с интересом смотревшие и слушавшие, как выступления отдельных ребят, так и их коллективные песни. Для новонежинцев это зрелище, увиденное впервые, надолго осталось предметом многочисленных разговоров и пересудов.

Конечно, основную массу зрителей составляли ребятишки-не пионеры и молодёжь. Забегая вперёд, можно сказать, что этот сбор сослужил хорошую службу пионерскому движению в Новонежине: после его проведения в течение одного-двух месяцев количество пионеров в селе увеличилось почти вдвое.

К концу торжества подошёл и Фёдор Сердеев. Для того, чтобы Борис мог неотрывно проводить встречу и сбор с пионерами, Феде пришлось целый день одному управляться со всеми делами их участка, и он смог закончить их только после наступления темноты.

Борис познакомил друга с Катей и Нюсей, расспросил его о проделанной работе, а тот, в свою очередь, отчитавшись, сколько вагонов чурок сегодня пришлось отправить, рассказал и следующее:

– Знаешь, Борис, а к нам гость приехал – Митя, помнишь, у которого мы с тобой на Первой Речке ночевали? Ведь он мой двоюродный брат, и его очень любит папа. Да, понимаешь, он, оказывается, очень хорошо ездит на велосипеде, и так как он останется на весь завтрашний день, то и нас научит!

Глава семнадцатая

Несколько дней тому назад, как-то роясь в хламе, сваленном на чердаке станционного здания, Федька обнаружил старый велосипед. Отец объяснил, что, когда из Новонежина уходили стоявшие там американские солдаты, они много разного барахла побросали. Вещи, оставленные ими, позабирали местные жители. Около станции рабочие обнаружили этот велосипед и принесли его Макару Макаровичу. Тот ездить на нём не умел, забросил его на чердак, да и забыл о нём. Он разрешил Фёдору взять его и учиться ездить. Впоследствии они с Борисом несколько раз пытались проехаться на этой, кажется, вполне исправной машине, но так и не сумели.

– Сегодня, – рассказывал далее Фёдор, – как только Митя увидел машину, он сразу же загорелся желанием на ней покататься. Оказывается, у неё только спустили от времени шины, а насос был укреплён в особых колечках у передней части рамы, он отцепил его, накачал шины и поехал. Ты понимаешь, Борис, так быстро и красиво! Проехал за водокачку, по улице, мимо нашей конторы и обратно к станции. Знаешь, всю эту дорогу он проделал за каких-нибудь пять минут, а ведь пешком тут полчаса ходу! Мы должны обязательно научиться ездить! Как раз завтра воскресенье, вагонов нам не дадут, вот целый день и будем учиться.

Пока Фёдор с увлечением рассказывал про своего двоюродного брата и мастерское владение им ездой на велосипеде, с него не спускала глаз Катя. Причём смотрела она на него с каким-то особым, повышенным, что ли, любопытством. Борис это заметил, ведь он за ней следил так, что видел её малейший жест или движение. Это пристальное рассматривание друга его обеспокоило. Фёдор в Новонежине слыл сердцеедом, да и Полина от него таяла, как воск… «Неужели он пришёлся по душе и Кате?» – с тревогой думал Борис. Он искренне обрадовался, когда услыхал голос Полины, звавшей Фёдора. Увидев его болтающим около приезжей, она не выдержала и позвала его. Фёдор отозвался и сейчас же заспешил к дому Полины и Тины. Перед уходом он сказал:

– Борис, ты, пожалуйста, поставь меня в свою смену, ладно? Будешь людей расставлять, меня позови, я у учителок буду.

Борис молча кивнул головой.

Вслед за Фёдором ушли и Нюся, и Катя. Борис остался один на скамейке у ворот, поджидая той смены караула, которую он возглавлял. А вот и она.

В смене было 12 комсомольцев, им следовало занять вокруг всей территории школы 4 поста, сменявшиеся каждые два часа, в 4 часа утра их заменит смена, которой руководил Хужий. Она должна была нести караул до восьми, до подъёма пионеров.

Оставив 7 человек у ворот, Борис расставил часовых по назначенным им местам, а с остальными прошёл в школу, в учительскую, которая должна была стать караульным помещением. Ребятам он предложил пока поспать, разместившись на столах и полу, пообещав в положенное время их разбудить и отвести на пост, Фёдора он решил поставить во вторую смену.

Самому ему предстояло не спать до 4 часов утра, до прихода Хужего с его сменой. Каждый комсомолец, отстоявший 2 часа, мог после смены отправляться домой.

Борис вышел из школы и снова опустился на скамейку около ворот. Спать ему не хотелось, не хотелось идти и к учительницам, где его, очевидно, ждали.

Только он уселся, скрестив ноги и зажав между ними винтовку, как вдруг услышал около ворот тихие шаги и увидел выходившую из них настороженно оглядывавшуюся по сторонам Катю. Он вскочил, подумав, что её или разбудил шум, поднятый входившими в школу комсомольцами, или она вообще ещё не спала. Девушка, наверное, поднялась, выглянула в щёлку двери и, увидев вооружённых людей, проходивших в учительскую, решила выйти на улицу, накинула на себя курточку и платок. Может быть, она забыла о том, как на совещании говорили об охране лагеря, может быть, наоборот запомнила. Запомнила и то, что Борис будет участвовать в этой охране. Захотела его увидеть? Всё может быть! Только она всё-таки вышла из ворот и, конечно, увидела Бориса.

– А кто это, с винтовками-то?

– Комсомольцы, – ответил Борис.

– А зачем? Неужели вы боитесь, что шкотовские пионеры разбегутся или что к ним кто-нибудь залезет? – насмешливо спросила она.

– Нет, этого мы не боимся, – серьёзно ответил Борис. – А вот ты, наверно, забыла, что говорил Емельянов. Ведь за вашу безопасность и безопасность доверенных вам ребят мы отвечаем головой! Вот поэтому и наладили охрану вашего лагеря. Мало ли что может взбрести в голову хунхузам, да и не столько им, сколько тем белобандитам, которые, говорят, есть в этом отряде, а он бродит недалеко, вчера его опять около Лукьяновки видели. Я вот караульным начальником назначен, а остальные часовыми. Первую смену расставил, через два часа поведу следующую, – с гордостью произнёс парнишка, он не мог не похвастаться!

Катя немного изумлённо и даже почтительно взглянула на него и с удивлением спросила:

– Неужели на самом деле здесь недалеко ещё хунхузы есть? Я ведь думала, что днём ваш партийный секретарь это говорил больше для того, чтобы пионеры наши не разбегались по окрестностям села, а вовсе не думала, что он о настоящих хунхузах говорит. Вот если бы об этом знали мои родители или родители большинства наших детей, не пустили бы ни за что! И так некоторые ребята со слезами вымаливали разрешение на поездку.

– К сожалению, хунхузы всё-таки есть. Пока известно только то, что они ограбили несколько китайских заимок да отдельных корейских фанз, но может быть всё… А ты-то чего не спишь, Катеринка? – осмелился он спросить и так назвать Катю.

Надо прямо сказать, что такая смелость к нему пришла только потому, что было совсем темно, и ни она его лица, ни он её не видели.

– Я пойду, проверю посты, а затем буду сидеть здесь на скамейке, – как бы между прочим сказал он.

– А я пойду посмотрю, как там ребят спят, и, может быть, тоже выйду посидеть… Мне что-то спать не хочется.

Через полчаса они уже сидели на скамейке вдвоём. Правда, случилось это не сразу. Когда Борис возвращался с последнего поста, он заметил на скамейке две фигуры, тесно прижавшиеся друг к другу.

«Вот, чёрт возьми, кого это нелёгкая принесла? Ведь Катя, как увидит посторонних, так сейчас и вернётся к пионерам! Наверно, это Федька со своей Полиной примостились, мало им спальни, так на улице поприжиматься захотелось!» – сердито думал он.

Но подходя ближе, он заметил, что эти фигурки девичьи: «Ну вот, ещё лучше! Неужели это Тинка вместе с Полей вышли? Куда же они Федьку сплавили? А, вероятно, его спать уложили, а сами чистым воздухом подышать вышли, вот уж некстати! Теперь привяжутся, от них и за час не отделаешься…»

Но когда он подошёл совсем близко, то увидел, что это сидят, тесно прижавшись друг к другу, Нюська Цион и Катя. Он успокоился, хотя, откровенно говоря, и не обрадовался: «Эх, не захотела одна выйти, подругу прихватила, а та тоже хороша, чего привязалась?» Но вслух он только спросил, усаживаясь с другого конца скамейки:

– Ну, всё в порядке? Ребята спят?

– Спят-спят, за день-то намаялись! Да ещё и завтра предстоит… Я тоже спать пойду! Надо же хоть кому-нибудь выспаться, а то ты не спишь – дежуришь, её вот тоже бессонница одолела. Смотри не замёрзни, видишь, как похолодало? Ну да вас двое, как-нибудь согреетесь! – со смехом закончила Нюся, вскочив со скамейки и скрываясь в калитке.

– Вот дура! – возмущённо воскликнула Катя, и тоже вскочила со скамейки. – Ну, я пойду, Борис, а то там они ещё чего-нибудь придумают. Спокойной ночи!

– Катя, посиди хоть чуть-чуть! – взмолился парень, и в его голосе было столько мольбы, какой-то просьбы обиженного ребёнка, что девушка не выдержала, рассмеялась тихим смешком, но ответила немного сурово:

– Ладно, посижу. Вот я сяду с этого края скамейки, а ты сиди там, где сидишь, и не шевелись. Если только поднимешься, я сейчас же уйду!

Борис обрадовался её согласию, а ещё больше тому условию, которое она поставила. В глубине души он подумал: «Значит, она меня боится, значит, не надеется на себя, значит, я ей не безразличен!» – торжествовал он.

Несколько минут они сидели молча. Затем Борис повторил план завтрашнего дня, Катя сделала несколько возражений, с которыми он моментально согласился. Потом он спросил:

– А что нового в Шкотове? Я ведь уже месяц, как там не был.

– Новости есть, – ответила Катя, – во-первых, в Шкотове теперь будут только семилетка и ШКМ. Я окончила седьмой класс, в ШКМ учиться не пойду. Мама и Андрей хотят, чтобы я продолжала образование, Мила на этом настаивает, да мне и самой хочется… Если мама сумеет договориться с родственниками во Владивостоке, чтобы они меня на квартиру взяли, то с сентября месяца я уеду во Владивосток и буду учиться там.