«Смерть велит умолкнуть злобе, —
Жрец Аскоченский сказал, —
Мир покойнице во гробе:
Преневинный был журнал!»
Миша-книжник книжной ражи
Удержать в себе не мог,
И на улице сейчас же
Настрочил он некролог:
«Мол, жила-была газетка,
Так себе, не без грешков
(Сей журнал ужасно редкий
Здесь читал один Сушков),
Нрав имела тихий, кроткий:
Не бросалась на своих;
А скончалась от сухотки,
К сожалению родных».
«Господа! Ей-богу, тошен
Жребий родины моей, —
Загремел Сергей Колошин,
Каталина наших дней, —
У богов на умном вече,
Видно, правда не живет,
Нет громовой «Русской речи»,
«Наше время» всё не мрет».
«Да, наш век ужасно скверен,
Нет людей – всё я один, —
Возгласил Борис Чичерин,
Публицист и дворянин. —
Все желают вертикально
Мой народ разгородить,
Я хочу горизонтально —
Кто мне может запретить?»
Взор вперяя исступленный
В сероватый небосклон,
Вдруг Медузой вдохновенный
Рек Григорьев Аполлон:
«Демоническим началам
Честно, верно я служу —
И с сочувствием немалым
За паденьями слежу:
Легионы журналистов,
Точно мухи, так и мрут;
Нынче умер Феоктистов,
Завтра Павлову капут».
Начало 1862
Успокоение
Пора моей весны, пора очарований,
Пора беспечных снов, надежд и ожиданий,
Как неожиданно, как рано скрылась ты!
Где сны волшебные? где страсти и мечты,
Тревожный сердца жар, надежд лукавый шепот,
Восторгов бред больной, сомненья праздный ропот?
Всё стихло, замерло среди мирских невзгод,
Под гнетом тягостным лишений и забот!
Да, с утра дней моих, среди семьи родимой,
Уже теснил меня мой рок неумолимый,
Но я, назло ему, средь бурь и непогод
Юдолью жизни сей упрямо шел вперед:
Какой-то бешеной отвагой одержимый,
Бросался к цели я всегда недостижимой
Путем, где более виднелось мне преград,
И схватке с недругом, как пиршеству, был рад.
И жизнь отмстила мне безжалостно, жестоко:
Изломанный в борьбе, униженный глубоко,
Средь битвы жизненной я пал на полпути
И дальше никуда не в силах был идти.
Но я благодарю всечасно провиденье
За все несчастия, страданья, униженья,
Ниспосланные мне: они смирили пыл
Самонадеянных, мятежных, дерзких сил,
Тревожный жар страстей мне в сердце потушили
И самолюбие, и гордость сокрушили, —
И силы я свои измерил и узнал,
И к целям дерзостным стремиться перестал.
С тех пор, отвергнув грез безумных заблужденья,
Я дух свой укреплял в смиреньи и терпенья, —
И научился я: день за день мирно жить
И тихой радостью и дружбой дорожить;
За каждый светлый миг, за каждый взгляд радушный,
За искренний привет, за кров и хлеб насущный
Благодарить творца, – и в мраке я прозрел,
И слов евангельских я смысл уразумел,
И, усыпив страстей недуг неисцелимый,
Мне душу осенил покой невозмутимый.
Опора давняя, но крепкая моя —
Мои немногие, но верные друзья,
О светлом будущем напрасно вы твердите —
Успехи, счастие, довольство мне сулите!
Не нужно счастья мне: страшит меня оно.
С моею участью сроднился я давно.
Кто знает? может быть, в моей смиренной доле