Ларец кашмирской бегумы

Саразен извлёк из кармана «механическое яйцо», точную копию того, что лежало в Колином ранце.

– Это устройство я создавал для изучения Времени. – пояснил профессор, – Но эксперимент провалился, и сейчас оно служит для регулировки главного элемента апертьёра, так называемых «хрустальных стержней». Всего стержней девять, их взаимное расположение определяет, куда можно будет попасть, пройдя сквозь апертуру. Кстати, из-за перегрева стержни могли сместиться, надо подправить настройку…

Профессор принялся нажимать рычажки и шпеньки. Молодой человек, шевеля губами, повторял вслед за движениями его пальцев:

– «Лямбда»… «эпсилон»… «фи»… «эта»… «ро»… «омикрон»…

– Код настроек состоит их шести символов. При нажатии на рычажок, один из стержней смещается по отношению к другим строго определённым образом. В греческом алфавите двадцать четыре буквы, так что угадать его случайно, или подобрать, перебирая комбинации, будет весьма затруднительно!

Закончив вводить код, Саразен надавил на верхушку «яйца». Оно послушно раскрылось, последовала пляска бликов и зеркальных плоскостей. В недрах апертьёра что-то взвизгнуло, и «яйцо» погасло, сложив створки-лепестки.

– Ну вот, настройка завершена. Теперь, всякий, кто войдёт в апертуру, окажется в Солейвиле.

Коля кивнул, повторяя про себя последовательность греческих литер. Зачем? Он и сам этого не знал.

– Что ж, пойдёмте, у нас не так много времени!

Профессор забрал «механическое яйцо», закрутил крышку, и жестом пригласил прапорщика следовать за ним.

Глава XI

Фабричная контора оказалась небольшим помещением, с расставленными вдоль стен шкафами для чертежей. Груссе распахнул окошко и холодный, сырой воздух хлынул внутрь, принося сладостное облегчение.

В одном из шкафов отыскалось всё необходимое: бульотка[20 - сосуд со спиртовой горелкой для кипячения воды.], обжаренные кофейные зерна, вазочка с сахаром и ручная мельница. Николь принесла воды и, выпросив у Кривошеина спички, разожгла спиртовку. Она была готова взяться за что угодно, лишь бы подальше от стрельбы, лязгающих механизмов и, самого страшног о – лилового сияющего омута, в котором без следа пропадают люди, лошади и даже пушки.

Пока девушка возилась с приготовлением кофе, Коля обратил внимание на стопку бумаг на краю конторки. И вздрогнул, испытав ощущение, к которому подошло бы модное словечко «дежа вю». На самом верху стопки лежала знакомая картинка с «железным дровосеком» – та самая, увиденная когда-то в журнале «Механический мир».

Едва сдерживая лихорадочное нетерпение, Коля взял картинку и отложил её в сторону. Следующий лист… – ну конечно, почерк Лорэ-Груссе! Записки с рю де Бельвиль, так взбудоражившие рижского редактора – и даже пятна от мясного соуса, похожие на отпечатки пальцев, на месте.

– Мсье, я заберу эти бумаги, если вы не против? И вот, держите!

Голос Груссе вернул его к реальности. Француз приветливо улыбнулся и протянул кружку, до краев полную чёрной, как смола, ароматной жидкости. – Осторожно, мсье, горячо!

Коля чертыхнулся и едва не уронил кружку – её содержимое, в самом деле, мало отличалось от кипятка. Груссе собрал листки и присоединил к ним рисунок с «железным дровосеком». – Напечатано перед войной, для наших «рекрутов»– чтобы они знали, что их ждёт. Я тогда разыскивал по всей Франции талантливых, образованных молодых людей и уговаривал перебираться в Солейвиль. Кстати, одним из них был Алекси?с – помнится, я отправил его к профессору в ноябре прошлого года…

Коля едва удержался от изумлённого возгласа. Выходит, Кривошеин бывал в Солейвиле? Ну да, он же упоминал о тамошнем небе… Но как же разговоры об учёбе в Париже? Похоже, он не зря сомневался – стоит ли доверять новому знакомому…

За стол уселись вчетвером: он, Кривошеин, Груссе, а во главе стола – Саразен, словно патриарх семьи трансваальских буров, восседающий за трапезой со взрослыми сыновьями. Такие картинки лет десять назад часто мелькали на страницах «Нивы». То есть, ещё только будут мелькать…

Николь, как и подобает благовоспитанной девице, держалась в сторонке. Она благоразумно не встревала в разговор мужчин, и, кажется, жаждала одного: чтобы её не прогнали, не разлучили с тем, в ком она видела опору и надежду на спасение.