Осетия и осетины в системе управления Кавказом императора Николая I

Существует версия, что дни Ермолова на Кавказе были сочтены уже после декабрьского восстания в Санкт-Петербурге. Николаю в канун событий на Сенатской площади докладывали, что кавказский корпус во главе с известным военачальником не поддержит нового императора.[57] Вероятно, отставка в разгар персидской войны была отложенной местью императора. «Оборонительная система генерала Ермолова, – как об этом деликатно напишет историк Берже, – не согласовывалась с волею императора Николая, требовавшего действий более решительных».[58]

Период двоевластия вскоре заканчивается. «Когда в феврале 1827 г., – пишет Волконский, – Императору благоугодно было, кроме Паскевича, отправить в Грузию еще и начальника главного штаба Его Величества г. ад. барона Дибича, „уполномочив его на все меры, дабы привести в точное и безотлагательное исполнение данных ему (от Меня) личных наставлений“, т. е. другими словами – назначить, в случае непредвиденной надобности, преемника самому Паскевичу, то Ермолов понял, что ему на Кавказе делать нечего (…)».[59] 3 марта 1827 г. Ермолов направляет Николаю I прошение об отставке. Будучи невысокого мнения о Паскевиче, считая его «человеком, не имеющим ни довольно способностей, ни деятельности, ни доброй воли», Ермолов вынужден был уступить, и 28 марта 1827 г. И. Ф. Паскевич назначается главнокомандующим Отдельного кавказского корпуса.[60]

Следствием отставки Ермолова стала кардинальная перестройка всей административной системы. Для расследования деятельности Ермолова после его отстранения и фактической ссылки в родовое имение на Кавказ прибыла специальная комиссия Сената, которая нашла в действиях генерала «множественные злоупотребления». Результатом сенатской ревизии кавказских дел стало в том числе и новое положение об управлении Кавказской областью.[61] К этому моменту в Грузии, Кавказской области и земле Черноморского войска по случаю начала войны со 2 февраля 1827 г. действовало военное положение. По сравнению с утвержденным 1822 г. Положением в новом документе, в частности, четче прописывались права и сфера ответственности наместника, а также предлагалось новое административное деление Северного Кавказа. Кавказская область утверждалась в пределах бывшей Кавказской губернии и состояла из четырех округов со столицами в Ставрополе, Георгиевске, Моздоке и Кизляре.

Главное управление Кавказской областью вверялось главноуправляющему в Грузии,[62] которым являлся И. Ф. Паскевич. Общее областное управление не распространялось на залинейных инородцев, к которым относились осетины. Дела о них были в сфере ответственности областного начальства и Главноуправляющего. Частное областное и окружное начальство не принимало участия. Уголовные дела залинейных инородцев рассматривал военный суд. В исковых делах им представлялось право разбираться на основе древних обычаев и законов, а российское начальство могло вмешиваться, только если от инородцев поступала просьба о посредничестве. Вопрос о российском подданстве инородцев был в компетенции Главного управления. Залинейные жители могли стать подданными императора Николая двумя способами: либо по умолчанию после переселения внутрь Кавказской области, либо по решению главноуправляющего. «Сама линия, – говорилось в Положении, – не почитается действительной границей, но только временным учреждением».[63]

В Закавказье же успехи русской армии продолжались. Благодаря активным действиям нового главнокомандующего русским войскам удалось перейти Аракс и по итогам победоносной военной кампании подписать выгодный для Российской империи Туркманчайский мирный договор, по которому Персия уступала ей Эриванское и Нахичеванское ханства. Начавшаяся вскоре русско-турецкая война 1828—1829 гг. также ознаменовалась рядом громких побед. К Российской империи перешла бо?льшая часть восточного побережья Чёрного моря (города Анапа, Суджук-кале, Сухум, Поти), Турция же признавала все завоевания России в ходе русско-персидской войны.

Историк Романовский писал по этому поводу: «Блистательное окончание вторых войн с Персией и Турцией в закавказском крае упрочило здесь наше владычество, уничтожило в нем чужеземное влияние и еще раз заставило персиян и турок отказаться от надежды восстановить в Закавказье свое прежнее господство».[64]

С заменой наместника менялась и стратегия российской власти на Кавказе – если Ермолов смотрел на Кавказ, как на крепость, которую он непрерывно осаждал, то Паскевич считался гением наступления. Эта стратегия принесла ему успех в войне с Ираном и Турцией, и планы Паскевича в отношении Северного Кавказа, как это видно из документов, подразумевали использование тех же уже опробованных и принесших полководцу успех и славу методов.[65] Объектом пристального внимания Паскевича становится прежде всего Осетия – важнейшая транзитная территория между севером и югом.

Измена тагаурских князей

С самого начала присоединения Картли-Кахетинского царства к Российской империи Персия не готова была добровольно расстаться со своим бывшим протекторатом. Последним признаваемым персидским правительством договором с русскими был союз, заключенный Надир-шахом и Анной Иоановной, по которому большая часть Северного Кавказа также принадлежала Ирану. Начиная с похода на Тифлис Аги-Мохаммеда, и вплоть до заключения Гюлистанского мира договора Россия фактически находилась с Персией в состоянии войны.

В эпоху русско-турецкого противостояния осетины безоговорочно выступали на стороне Российской империи. С началом же войны с Ираном поведение осетин сильно отличалось от прежнего, а их лояльность российской власти оказалась поколеблена. Дело было вовсе не в родстве осетинского и персидского этносов, которое открылось ученым немногим ранее, а в грамотной политике Тегерана, понимавшего важность контроля основных транспортных артерий через Кавказский хребет. Именно Осетия – важная транзитная область на пути из России в Закавказье, волею обстоятельств, стала той территорией, на которую Тегеран с подачи проперсидски настроенных грузинских царевичей сделал ставку в своем противостояния российскому влиянию. В ход шли и подкуп, и обещания новых привилегий, и дружественные жесты вроде освобождения осетин, попавших в персидский плен в составе русской армии. По осетинским ущельям ходили шахские фирманы, в которых излагались планы покорения Персией всего Северного Кавказа.

Особым вниманием шаха пользовались в этом смысле осетины-тагаурцы,[66] издревле контролировавшие дорогу через Дарьяльское ущелье. Осетины-тагаурцы занимали самую большую территорию относительно других обществ и в горах, и на плоскости.[67] Треть тагаурцев – высшее сословие традиционно исповедовали ислам суннитского толка, пришедший по всей вероятности, в Осетию из Кабарды. Правительством Екатерины II одиннадцати тагаурским фамилиям было даровано право взимания пошлин с проезжающих по Военно-Грузинской дороге. Однако, после присоединения Картли-Кахетинского царства новый главнокомандующий на Кавказе князь Цицианов, отозвал это право. Восстание тагаурцев в 1803 г. было профинансировано Тегераном, но подоспевшие на помощь из Моздока войска помогли разгромить горское ополчение Ахмета Дударова и расчистили перекрытую дорогу. После гибели Цицианова право осетин взимать пошлины за проезд по Военно-Грузинской дороге было вновь возвращено. Но тагаурцы успели увидеть, что обещания, даваемые российской властью, могут быть отменены с приходом нового начальства.

С самого начала новой русско-персидской войны тагаурцы вновь оказались скомпрометированы в глазах российской администрации связями с персидскими эмиссарами. Впоследствии эти контакты будут квалифицированы не иначе как измена. Находившийся в это время в крепости Владикавказ декабрист А. С. Гангеблов писал: «В начале войны с Персией, по горским мирным аулам стали появляться эмиссары от наследника Персидскаго престола, Аббаса-Мирзы с целью возбудить между ними возстанiе против Белаго-Царя. Эмиссары эти снабжены были деньгами, но не более того что было нужно для задатков; тем же из них, которые действительно отпадут от России, обещаны горы золота».[68]

«В исходе 1826 года, – значится в делах Генерального штаба, – по приглашению одного чеченского муллы восемь тагаурцев ездили к Нух-хану[69] и одаренные ценными подарками обещали ему возмутить свой народ, в случае же неудачи они изъявили готовность самолично действовать во вред русским».[70] Помимо этого, в Осетию также регулярно отправлялись и перехватывались письма бежавшего в Персию грузинского царевича Александра[71] с призывами к мятежу против российских властей.

Гангеблов, в частности, рассказывает историю князя Шефука, переметнувшегося на сторону персов. Автор ошибочно называет его ингушом. «В числе соблазнившихся такими щедрыми посулами, – пишет автор, – был и Шефук, владелец аула, почти смежного с Владикавказом. В одно прекрасное утро открылось, что Шефук, забрав свое семейство, а с семейством и все что мог с собою захватить, бросил свой аул и ушел в горы. Уйти в горы значило объявить себя врагом России. Знали, где он находится; но силою возвратить его было невозможно, а по доброй воле он не сдавался. Шефук ждал награды из Персии, но не только награды, но и слухи оттуда до него не доходили. Беглец, наконец, убедился, что он обманут».[72] Далее Гангеблов рассказывает как Сафугу удалось выпросить у Ермолова свой аул назад, поменяв его на заложника – барона Фиркса.

Историю с похищением инженера Фиркса приводит также и Н. А. Волконский в очерке «Война на восточном Кавказе», но в его версии похитителями инженера являются неизвестные горцы. В пересказе Волконского князь Шафук является не ингушом, как у Гангеблова, а тагаурцем – т.е. осетином. Волконский, в частности, называет имя враждебного муллы, сагетировавшего тагаурцев. «Когда же персияне начали действовать на народ чрез посредством Нох-хана (Нух-хана. – Б.Б.), – пишет автор, – то последний тотчас обратил свои взоры на муллу Магомета маюртупского и, разумеется, без малейшего труда успел приобрести в нем своего агента для возбуждения не только Чечни, но даже ингуш и осетин».[73]

Говоря о подкупе, устроенном эмиссаром персидского шаха муллой Магометом, Волконский пишет:» (…) В то время, когда яндырцы наконец пришли к убеждению, что мулла порядочный плут и лгун, и поспешили отвязаться от его влияния посредством перехода на нашу сторону, а дигорцы, вовсе не придавая ему никакого значения, прибегли под наше покровительство, ближайшее к нам осетинское племя тагаурцев думало и действовало иначе. В декабре 1826 года семь представителей его: Шафук и Беслан Тулатовы, Мансур Кундухов, Магомет Еленов, Азо Шекаев, Инус и Идрис Дударовы явились в Маюртуп и оттуда, вместе с муллою, направились в Дагестан к Нох-хану».[74]

Некоторые имена и фамилии тагаурских старшин приведены автором с искажениями, такие как, например Азо Шанаев, Магомет Есенов. Но фамилия Шафука приводится правильно – Тулатов. Речь, таким образом, идет об основателе аула Тулатово у крепости Владикавказ, заложенного незадолго до описываемых событий (в 1825 г.) с разрешения коменданта крепости Скворцова.[75] Переселенцами на новое место стали Сохуг, Осман, Соса, Знаур, Пшемахо и Беслан Тулатовы[76] (последний в дальнейшем основал собственное поселение вдали от крепости). Согласно списку Норденстренга,[77] Тулатовы входили в число 11 знатных тагаурских фамилий; проживали в ауле Нижний Кобан. Старшина Сырхау Тулатов имел трех сыновей: Сафуга, Усмана и младшего Беслана. Сафуг в дальнейшем примет присягу и в звании прапорщика станет помощником пристава, курирующим Тагаурское общество.

Далее из рассказа Волконского следует, что после визита к Нух-хану казикумукскому,[78] тесно связанному с персидским двором, восемь перечисленных старшин сдерживают данное ему обещание и становятся противниками российских властей. «Тагаурцы, – пишет Волконский, – подожженные этими бунтовщиками, тотчас принялись за хищничество и районом своим избрали военно-грузинскую дорогу».[79] Аналогичным образом, ссылаясь на данные генерального штаба, ситуацию описывает Филонова. «Возвратившись домой и найдя сочувствия между тагаурцами, – говорится в очерке автора, – они, согласно данному обещанию, покинули свои жилища, удалились в горы и стали нападать на проезжавших по Военно-Грузинской дороге».[80]

Узнав об этом, Скворцов вызвал к себе во Владикавказ их родственников и старшин и потребовал оказать надлежащее влияние на народ для прекращения злодеяний и установления прежнего спокойствия. Но все его увещевания ни к чему не привели. Разбои по дороге продолжались, и семь возмутителей спокойствия, руководя ими, «поддерживали их неустанно».

«Тогда, – пишет Волконский, – г. м. Скворцов составил команду охотников из трех унтер-офицеров и 60 рядовых и сделал засады на выездах из гор, а также у мостов, которые беглецы, по слухам, намеревались разрушить, усилил конвой проезжающих и т. д. Но на достижение этим путем желаемых результатов он рассчитывал мало, так как тагаурцы то и дело усиливали собою беглецов, а при многих постах вовсе не было никаких укреплений, и дорога все-таки оставалась в опасности. Это бы еще ничего, но самое главное, чего опасался Скворцов – это возможность поголовного среди тагаурцев возмущения, а за ними, легко может быть, и других обществ».[81]

«Владикавказский комендант полковник Скворцов, – пишет Филонова, – которому подчинялась северная часть дороги, до перевала, устроил засады на всех выходах из гор и устроил караулы для охранения мостов, которые тагаурцы по слухам намерены были сжечь. Этими мерами, а также увещеваниями удалось восстановить среди тагаурцев полное спокойствие (…)».[82]

Из описаний, приведенных авторами, следует, что тагаурцы были единственными представителями осетинских обществ, поддавшимися влиянию персидской пропаганды. Так, к примеру, дигорцы в антироссийских выступлениях участия не приняли. Волконский приписывает заслугу в сохранении дигорцами лояльности российской администрации, священникам Осетинской духовной комиссии. «Распространяя евангельский свет среди языческих осетинских племен, – пишет автор, – она успела привлечь к смирению и покорности главнейшую и влиятельнейшую фамилию Абисаловых, которая выразила определенное желание принять присягу на верноподданство нашему Государю. Примеру Абисаловых не замедлили вскоре последовать соседственные с ними балкарцы, чегемцы, гуламцы (холамцы), бизинги (безенгиевцы) и урусбиевцы, и таким образом к марту месяцу мы имели до 1 800 дворов новых наших подданных, в дальнейшей преданности которых не имели повода сомневаться.

Государь Император, относя этот важный для нас успех «к благоразумным мерам и кроткому с горцами обхождению генерал-лейтенанта Эмануеля», изволил изъявить ему Высочайшее благоволение. Из всех дигорцев отвернулись от призыва к покорности только влиятельный старшина бек Мирза-Кубатиев и три его сообщника, которые в прошлые годы опустошали Кабарду и теперь не решались пока так услужливо расстаться с своим заманчивым ремеслом. Но дигорцы обязались принудить их к покорности силою, а чеченских и кабардинских абреков, проживавших у них, выгнать оружием. Ближайшим и усерднейшим деятелем в окончательном подчинении нам дигорцев был пристав осетинских народов подполковник Швецов, которому Ермолов объявил за это благодарность».[83]

Следует отметить, что тактика подкупа влиятельных тагаурских старшин была уже апробирована Ираном двадцатью годами ранее. Тогда, в 1803 г. соблазнившиеся персидским золотом тагаурцы перекрыли Военно-Грузинскую дорогу и отрезали сообщение с группировкой российских войск. Однако, если в начале века против российской власти в лице Цицианова взбунтовалась вся Восточная, Южная и Средняя Осетия, то в этот раз заговор носил более локальный характер. Действия тагаурцев имели куда меньший эффект, поскольку волнения и беспорядки, как мы видим из комментариев очевидцев, были ликвидированы силами гарнизона крепости Владикавказ.

Последствия тегеранского происшествия

После участия осетин-тагаурцев в антироссийской фронде лояльность осетинских обществ российской власти начинает вызывать озабоченность. В пользу этого, в частности, говорит и подготовленный в Генеральном штабе в 1826 г. план похода на Осетию. В дальнейшем, ряд происшествий, как в самой Осетии, так и за ее пределами сделали военную операцию в осетинских горах неотвратимой. Важнейшим событием, вновь изменившим ситуацию в регионе, стало убийство в Тегеране российского посланника А. С. Грибоедова.

Хронологию происшествий, связанных с этим трагическим случаем, можно отследить по публикациям в первой русскоязычной кавказской газете «Тифлисские ведомости», учрежденной практически накануне. Следует иметь в виду, что гласности в период Николая I не существовало, поэтому для того, чтобы воссоздать реальную картину происшествий, исследователю приходится также читать «между строк». Первая заметка об А. С. Грибоедове появляется в «Тифлисских ведомостях» в разделе «Внутренние известия». «5-го июля, – сообщает издание, – прибыл сюда из Санкт-Петербурга российский полномочный министр при персидском дворе статский советник Грибоедов».[84]

Далее, в одном из следующих номеров выходит еще одна заметка: «Тифлис 9-го сентября. Императорский российский полномочный министр в Персии А. С. Грибоедов, оставшийся здесь до сего времени по болезни своей, отправился сего числа к месту своего назначения».[85] И далее, уже в 29 номере того же года сообщалось: «Тело покойного российского полномочного министра статского советника Грибоедова, привезенное из Тегерана со всеми почестями, приличными сану в который он был облачен, по выдержании всех карантинных сроков, 17 июля перевезено из тифлисского карантина в Сионский кафедральный собор, где оное поставлено было на нарочито для сего изготовленный великолепный катафалк.

На другой день, его превосходительство Тифлисский военный губернатор, весь генералитет, военные и гражданские чиновники собрались в соборе. По совершении божественной литургии его высокопреосвященство экзарх Грузии произнес надгробное слово и исчислением доблестей покойника произвел тем сильнейшее впечатление над слушателями, что сердца всех присутствовавших расположены были уже к глубокой печали воспоминанием о горестной потере столь отличного мужа. По окончании обычных обрядов бренные останки Александра Сергеевича Грибоедова в сопровождении его преосвященства экзарха Грузии и всех присутствовавших отнесены в монастырь святого Давида, где преданы земле, согласно с волей, неоднократно объявленной покойником при жизни».[86]

Сообщение об убийстве Грибоедова в «Тифлисских ведомостях» не появилось. Оно не было напечатано по политическим причинам – у газеты уже в первые месяцы ее выхода было около тысячи подписчиков. Рассказ о кровавой драме в Тегеране, вероятно, мог вызвать бурю народного негодования. Правительство же, как показали дальнейшие события, не планировало обострять ситуацию и предпочитало скорее «замять» инцидент.» (…) Если случались такие события, которые касались до обстоятельств политических, – писал И. Ф. Паскевич военному министру Чернышеву, – то я приказывал не упоминать об оных вовсе. Таким образом в газете Тифлисской не были помещены известия о смерти посланника нашего в Персии о пограничных происшествиях с сим государством и о некоторых других случаях, о коих обнародование я признавал неуместным».[87]

Что Паскевич подразумевает под «другим случаем», станет ясно, если пробовать читать «между строк» последующие номера издания. Речь, конечно же, идет о нападении в осетинских горах на персидского посланника, направлявшегося в Санкт-Петербург просить прощения за тегеранский инцидент. И хотя заметки о самом инциденте в газете нет, те же «Тифлисские ведомости» дают нам следующую хронологию этого события: «Тифлис. 9 мая. Наш город занят ныне приездом персидского принца. Его высочество принц Хозрев-Мирза – сын наследника персидского престола Аббас-Мирзы, посланный его величеством Фетх-Али шахом по случаю несчастного происшествия, приключившегося в Тегеране с российской императорской миссией, прибыл в Тифлис 7-го мая».[88] Далее газета сообщает: «Крепость Владикавказ. 29 мая в полночь прибыл сюда на пути из Тифлиса в Санкт-Петербург персидский принц Хозрев-Мирза в сопровождении многочисленной свиты. С ним прибыл находящийся при нем свиты его императорского величества генерал-майор Ренненкампф и другие российские чиновники. За несколько часов до выезда его из ущелья Военно-Грузинской дороги в Кавказских горах послана ему почетная команда, которая встретила его в двенадцати верстах от Владикавказа.

Перед въездом в крепость его Высочество был принят комендантом генерал-майором Скворцовым, который выехал к нему вместе с плац-майором до мостового укрепления, откуда сопровождал его до самого дома, приготовленного для помещения высокого путешественника. При выходе принца из экипажа находящийся перед домом почетный караул отдал принадлежащие его сану воинские почести. (…) Во все время пребывания у нас его высочества ежедневно по вечерам играла полковая музыка перед его домом. 2-го июня в 8 часов утра Хозрев-Мирза изъявил господину коменданту в самых лестных выражения совершенную признательность за сделанный ему прием, изволил отправиться в дальнейший путь».[89]

В заметке, как бы между делом, сообщается о визите к принцу тагаурских старшин. Это может являться косвенным подтверждением причастности осетин-тагаурцев к инциденту на дороге. Ведь нигде по пути дальнейшего следования принца о визите к нему старшин окрестных сел не сообщалось. Речь, вероятно, идет о ходатаях, которые приходили с извинениями за случившееся нападение. Неслучайно, в заключение всей истории пребывания принца в гостях газета вновь сообщает об экстраординарных хлопотах российского двора о здоровье принца: «Его императорское величество во уважение к засвидетельствованию персидского принца Хозрев-Мирзы об отличном приеме, оказанном ему в проезде до Санкт-Петербурга: в Грузии, в области Кавказской (…) высочайше повелеть соизволил объявить высочайшее его благоволение как начальнику кавказской области, так и Войска донского войсковому наказному атаману (…)».[90]

О том, что осталось за рамками газетной хроники, посвященной путешествию Хозрев-Мирзы во Владикавказ, нам сообщают четыре источника. Прежде всего, это заметки А. С. Пушкина «Путешествие в Арзрум». «Я пошёл пешком, не дождавшись лошадей, – пишет Пушкин, – и в полверсте от Ананура, на повороте дороги, встретил Хозрев-Мирзу. Экипажи его стояли. Сам он выглянул из своей коляски и кивнул мне головою. Через несколько часов после нашей встречи на принца напали горцы. Услышав свист пуль, Хозрев выскочил из своей коляски, сел на лошадь и ускакал. Русские, бывшие при нем, удивились его смелости…».[91]

Другое описание этого же происшествия мы находим в мемуарах эмигрировавшего впоследствии в Турцию генерала М. А. Кундухова. «Не доезжая семи верст до Владикавказа, – пишет Кундухов, – поезд принца около Балтинской станицы встретился с шайкой разбойников, в числе пяти человек, которые из-за скалы сделали три ружейных выстрела и ранили одну лошадь под экипажем Хозрев-Мирзы».[92] Это же происшествие упомянул и декабрист Бестужев-Марлинский в очерке «Письмо к доктору Эрману»: «В 1829 году особенно горцы, ободренные отсутствием войск, стали разбойничать на Военно-Грузинской дороге. Перед проездом моим они увели в плен одного доктора; за неделю отбили купеческий табун из-под пушек конвоя и при проезде Хозрев-Мирзы ранили его нукера».[93]

И. Ф. Бларамберг в своих мемуарах сообщает о якобы имевшем место нападении на персидского принца, возвращавшегося из Санкт-Петербурга в Тегеран.[94] Это сообщение, скорее всего, результат возникшей путаницы.[95] Хозрев-Мирза действительно возвращался в Тегеран той же дорогой, но нападение, ставшее причиной недовольства императора Николая I, как об этом свидетельствует большинство источников, было на пути посланника из Тегерана в Санкт-Петербург, а не наоборот.

Более подробно нападение на принца исследовал и описал в своем пятитомном труде «Кавказская Война» историк Потто. «В такое-то тревожное время, – пишет Потто, – пришлось проезжать по этому пути принцу Хосров-Мирзе с персидским посольством. Естественно, были приняты все меры, чтобы по возможности обеспечить его путешествие, и, несмотря на то, принцу довелось-таки провести несколько неприятных минут под огнем неприятеля». По свидетельству автора это произошло между Казбеком и Ларсом. «Едва оказия миновала Казбекский пост, – продолжает историк, – как впереди послышались глухие удары пушечных выстрелов. Скоро прискакали казаки с известием, что владикавказский отряд, высланный навстречу принцу, с боя занял Дарьяльское ущелье и что неприятель скрылся на правый берег Терека.

Полагая путь уже безопасным, оказия двинулась дальше, но не прошла и нескольких верст, как наткнулась на новые шайки. Полковник Ренненкампф тотчас выдвинул орудие, рассыпал по дороге стрелков, а между тем принц с несколькими казаками во весь опор поскакал к Ларсу; за ним гуськом пустилась вся его свита, и, по особому счастью, ранен был при этом один только нукер, державший на поводу верховую лошадь. Пехота стояла на месте и отстреливалась до тех пор, пока не прошли все экипажи и вьюки».[96]

Убийство А. С. Грибоедова, прибывшего для ратификации Туркманчайского мира, вызвало большой резонанс в российском обществе, и персидский наследник Хозрев-Мирза лично предстал перед русским царем, чтобы передать извинения и поднести драгоценные дары. Это должно было помочь избежать дальнейшего кровопролития не выгодного ни Петербургу, ни Тегерану. Приняв извинения персидского принца, Николай I сообщил, что готов предать вечному забвению злополучное тегеранское происшествие.[97]Россия не стала отвечать силой оружия на убийство своего посланника. Однако историю с нападением на персидского наследника в Осетии, как показали дальнейшие события, в Петербурге забывать никто не собирался. М. А. Кундухов в своих воспоминаниях по этому поводу писал: «Последовала могущественная воля Императора Николая: в пример всем горцам строго наказать всех жителей того ущелья!!!»[98]

Осетия, таким образом, становится заложницей не только внутриполитической интриги, связанной с заменой наместника, но и неожиданного обострения российско-персидских отношений. Произошедший в Осетии вопиющий случай с персидским посланником не мог остаться без последствий.

Военные экспедиции И. Ф. Паскевича

После инцидента на дороге военная экспедиция в земли осетин была лишь вопросом времени – происшествие обнажило недостаток присутствия в Осетии российской власти, потерявшей всякий авторитет в глазах осетин после отставки Ермолова.

Но у решения о походе на Осетию несомненно была и экономическая подоплека. По мере того, как с присоединением новых земель в Закавказье увеличивалась проходимость Военно-Грузинской дороги, росли и доходы тагаурцев от взимания пошлины. Так, к означенному моменту при размере пошлины с одного вьюка – 1 руб. годовой доход осетин от взимания пошлин составлял порядка 10 тысяч рублей серебром.[99] Это значительная сумма, если иметь в виду, что жалование старшины было 100 руб., а стоимость одного барана 1 руб. Каждая из 11 знатных тагаурских фамилий получала, таким образом, ежегодный доход в размере порядка 1 000 руб.

Еще в начале 1829 г. Паскевич сделал распоряжение о приведении осетин к безусловной покорности силою оружия, но военные действия в Турции не позволили совершить задуманное.[100] Начавшаяся после окончания персидской войны турецкая кампания отсрочила, таким образом, военный поход на Осетию почти на полтора года.

Паскевичем была подготовлена специальная записка об осетинах, раскрывающая отношения осетин и российской администрации в исторической перспективе. «Мало по малу, – писал наместник Николая I на Кавказе, оправдывая предстоящую военную экспедицию, – невнимательность ближайшего начальства, бунт, бывший в Грузии в 1812 г., чума и войны бывшие с Персией и Турцией снова ослабили влияние наше над Осетией; она сделалась убежищем всех преступников, преследуемых законами нашими (…)».[101]

Воля императора была исполнена в августе 1830 г., после окончания Паскевичем турецкой компании и подписания Адрианопольского мира в сентябре 1829 г., по которому России отошли новые территории в Закавказье. Для войск, получивших опыт войны в Закавказье, трудная проходимость местности в Осетии и сложность горного ландшафта больше не являлись причиной для отсрочки военной операции.

Целью военной экспедиции стало, согласно всеподданнейшему донесению, «обеспечение Военно-Грузинской дороги от грабительства и шалостей окрестных горных жителей, а именно – джерахов, кистин, галгаев и тагаурцев». Руководить экспедицией на севере Паскевич назанчает опытного генерала князя Абхазова, грузина на русской службе, отличившегося в недавней кампании против Турции, на юге – генерала Ренненкапфа – того самого, который отличился ранее, спасая персидского посланника. В целом, военные действия в земля осетин, согласно формулировке Паскевича, должны были служить «приуготовлением к последующим против горцев операциям».[102]

О приготовлениях к походу на Осетию И. Ф. Бларамберг сообщает следующее: «Отряд первой экспедиции состоял из 2 300 пехотинцев, 300 казаков и 4 горных орудий, во главе отряда был генерал-майор Ренненкампф. Отряд был сформирован в Цхинвали – городе, расположенном на реке Большой Лиахви».[103] Численность населения Южной Осетии оценивалась военными в 1 800 дворов.[104] «Отряд, назначенный для действий против осетинских племен, живущих с северной стороны Кавказа, сформировался во Владикавказе и насчитывал 1 800 пехотинцев, 200 казаков, 4 горных орудия и 4 мортиры. Командовал отрядом генерал-майор князь Абхазов».[105] И. Ф. Паскевич недвусмысленно ставит перед своими войсками задачу «приведения народа сего к положительной присяге на верноподданство свое Государю Императору и водворение там такого порядка, который приличен стране, находящейся под высокою державою всероссийского монарха».[106]

Войска Ренненкампфа выходят из Цхинвала 19 июля и проникают в Кешельтское ущелье, где три селения и замок Кола в ответ на отказ повиноваться предаются огню. «Кола, – писал позднее в своих заметках Кох, – расположена со своими 9 домами очень живописно, и в новейшие времена прославилась храброй обороной. Мне показали развалины, в которых 9 осетин в 1830 г. упорно оборонялись против всего войска генерала Ренненкампфа; они убили большое количество солдат, еще больше ранили и даже ранили в руку самого генерала».[107]

5 июля отряд Ренненкампфа вновь выступил в поход и поднялся по ущелью Большой Лиахвы и появился близ селения Эдисса. В результате маневра разделения войск, отступающие мятежники оказались в окружении и сдались. И. Ф. Бларамберг следующим образом подводит итоги экспедиции:» (…) Вся Южная Осетия была покорена, дала присягу верности России, выдала заложников и основных смутьянов и была разделена на 4 округа (моуравства), которыми управляли люди, назначенные нашим правительством».[108]