Двенадцать ступенек в ад

– А как тут не поверишь, если все обвиняемые признались в измене родине и в шпионаже?

– Что-то очень скоро с ними расправились, ведь никакого следствия толком не было. Арестовали – и через две недели на плаху. Признательные показания – это чепуха, – высказал свое предположение Кессельман.

– Ты прав, Семен Израилевич, все это очень мутно и вызывает множество вопросов. Ясно только одно: нужно готовиться к худшему. Судилище в Москве над Тухачевским и остальными, которое устроил Сталин, придумано для устрашения не только военных, а всех. Молчите – и не вмешивайтесь, поэтому Блюхер молчит, взял под козырек. Сейчас, Семен Израилевич, у всех у нас только одна забота: как бы самим уцелеть.

– Что вам Сталин сказал напоследок? – спросил Кессельман.

– Хорошенько разобраться в обстановке, сложившейся в Дальневосточном крае и как можно быстрее и жестче почистить его от врагов народа.

– Что теперь будем делать? – спросил Кессельман после некоторого молчания.

– Возьмем и мы под козырек, что еще остается? Против центра не попрешь. Сколь возможно будем тормозить крокодильи аппетиты Далькрайкома и московской бригады. Поэтому у нас с тобой одна забота сейчас – держать круговую оборону от этих голодных московских волков, которые будут пожирать людей поодиночке и скопом. А там и до нас доберутся, обвинят в том, что мы заговорщики, троцкисты, японские и германские шпионы и черт его знает, в чем еще только не обвинят.

Какое-то время опять помолчали. Кессельман курил, стоя у окна.

– Как краевой прокурор реагирует на аресты? – спросил Дерибас.

– Чернин в опале. Его еще в начале июня исключили из партии. Набросились на него в прокуратуре, как стая волков. Все перепуганы, жизни свои спасают. Аресты в армии и эти разговоры о заговоре вызвали переполох во всех структурах власти и похоже на то, что прокуратура края встала на колени перед ними.

– В чем его обвиняют?

– В либерализме, попустительстве, в политической слепоте и в связях с врагами народа, прежде всего, с Крутовым. Хотите, вот почитайте расшифрованную стенограмму партийного собрания.

Он вытащил из нагрудного кармана свернутые листки, развернул их, разгладил и, подойдя к столу, протянул листки Дерибасу.

Дерибас несколько минут смотрел стенограмму, переворачивая листки один за другим .

– Чернин снят с должности?

– Еще нет, но это дело ближайших дней.

– Кто на его место намечается?

– По-моему, Звягин.

Дерибас стал просматривать листки, затем, найдя нужное, стал вслух читать выступление Звягина на собрании на обсуждении личного персонального дела Чернина:

– …я неоднократно ставил перед Черниным вопрос и говорил ему, неужели у нас нет контрреволюционных и вредительских дел. А когда я выехал в Нижне-Амурскую область, то там нашел ряд контрреволюционеров. (при этих словах Дерибас саркастически усмехнулся). Прокуратура не все сделала, чтобы беспощадно бороться с врагами народа. Если Чернин после ареста его приятелей ни с кем при их допросах не разговаривал и не допрашивал, то это тоже не случайность. Я считаю, что когда Чернин говорил о случайных связях с врагами народа, то это неправильно, случайностью это назвать нельзя. Считаю, что Чернину не место в партии…

– Вот тоже мне Юлий Цезарь – приехал в Нижне-Амурскую область, увидел и нашел там врагов народа. Тоже мне ищейка! Это не его собачье дело! Куда он лезет, этот выскочка? Дело органов искать врагов, а не прокуратуре. Это партсобрание – приговор Чернину! Теперь и он пойдет под арест.

– Разумеется! – ответил Кессельман.

VIII ТЕРРОР ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Утром 4 июля 1937 года, на другой день после возвращения из Приморья, (куда он отправился по случаю инцидента на границе с боевыми действиями с вторгшимися на советскую территорию японцами), Дерибас, придя на службу, был встречен известием от секретарши:

– Терентий Дмитриевич, шифрограммы из Москвы.

– Копии сделаны для Семена Израилевича?

– Так точно, – по-военному ответила секретарша.

Шифротелеграмм было две.

Распечатав первую за № П51/94, Дерибас прочел: «ЦК ВКП (б) предлагает всем секретарям областных, краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД. ЦК ВКП (б) предлагает в 5-дневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество, подлежащее расстрелу, равно как и количество подлежащее высылке».

Разодрав скрепляющие листки края второй директивной телеграммы за №266/15545, он прочел и ее: «…Всем начальникам НКВД СССР. С получением сего возьмите на учет всех осевших в вашей области кулаков и уголовников, вернувшихся из мест отбытия наказания и бежавших из лагерей и ссылок. Всех учтенных кулаков и уголовников подразделите на две категории: первую – наиболее враждебные элементы подлежат аресту и расстрелу в порядке административного проведения их дел через тройку; вторую – менее активные, но все же враждебные элементы подлежат высылке в районы по указанию НКВД СССР.

К 8 июля телеграфом донесите мне количество лиц по 1 и 2 категориям с указанием отдельно кулаков и уголовников. О времени начала операции и порядке ее проведения указания дам дополнительно. Ежов».

«Ну, вот и началось, – подумал он. – И опять всех под одну гребенку. Для дальневосточных крестьян в приграничных округах нет исключений – только войной на них на полное истребление. Зря я там у него на приеме о крестьянах так распинался, только упрямо свою линию гнет, – думал он о Сталине и о предстоящей «операции».

Директива была подписана Ежовым, но отправителем являлся Фриновский. Вероятно, ему было поручено выполнение этой «операции». Ясное дело, что эти шифротелеграммы были разосланы по всем регионам СССР.

Москва требовала уложиться в пять дней. Понятно, что это было репетицией, подготовкой центра к чему-то большему, масштабному. И понятно, что уложиться в пять дней было немыслимо.

В этой же директиве говорилось и о подготовке мест массовых захоронений будущих казненных «антисоветских элементов».

Дерибас звонком вызвал секретаршу и попросил ее соединить с Кессельманом.

– Семен Израилевич, ты читал новые телеграммы из центра? – спросил он его.

– Только что прочел, вот размышляю, – ответил Кессельман.

– Что ты об этом думаешь?

– Хлопот теперь не оберешься, крови будет много. Будем готовиться к худшему.

– Ты вот что, Семен Израилевич, поручи кому-нибудь по данным имеющейся в НКВД картотеки составить списки всех, кто состоит на учете из вернувшихся из мест заключения кулаков и уголовников.

– По уголовникам надо в милицию запрос делать, они ведут полный учет, а по вернувшимся из мест заключения на законном основании и по бежавшим из ссылок и поселений кулакам никакого целенаправленного учета нет, – отвечал ему Кессельман. – Не все по возвращении встают на учет как положено, многие отсиживаются, прячутся…

– Значит, так: отправь в милицию запрос на уголовников, пусть дадут сведения по ним, а по кулакам, значит, поручи ответственному оперативнику, пусть соотнесется с райотделами, а там пусть оперативники прошерстят свои районы, возьмут всех на учет и составят списки.

Не прошло и пяти минут после окончания разговора, как секретарша, просунув голову в дверь, спросила:

– Товарищ Птуха звонит, соединить?

Птуха – второй секретарь Далькрайкома. Вероятно, первый секретарь Варейкис поручил Птухе отработать приказ из центра и заниматься составлением списков врагов народа. Поздоровавшись, Птуха сразу же начал с места в карьер:

– Довожу до вашего сведения, товарищ Дерибас, что Далькрайкомом получена директива из Москвы за подписью товарищей Сталина и Молотова о подготовке к проведению массовой операции по репрессированию антисоветских элементов. Нужно…

– Знаю-знаю об этом! – с нетерпеливо перебил его Дерибас. – Работаем над этим, работаем!

– Когда вы сможете составить списки и подать на просмотр и обсуждение Далькрайкомом? Центр отпустил нам всего пять дней.

Дерибас как старожил края, знавший его, что называется, вдоль и поперек, сам исходивший пешком не одну сотню километров, побывавший во всех его уголках, кроме севера, ненавидел и презирал всю на сегодняшний день сложившуюся руководящую партийную верхушку Дальневосточного края, его первых лиц – Варейкиса, но в особенности Птуху, которого он за глаза называл «птахой» – этих «бабочек-однодневок», услужливых выскочек, готовых сваливать все сегодняшние неудачи в делах на предшественников, отрицать их дела и вклад в строительство края и доносить, доносить, доносить: и на вышестоящих, и на всех подряд, упреждая свою персону от гнева Москвы и САМОГО.