Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде

– Где-нибудь? Прекрасно! Я оставлю свой узел у вашей двери. Надеюсь, утром вы не забудете передать его прачке.

Лицо Луизы исказила внезапная гримаса. Она почти вырвала ношу из рук постоялицы и с силой захлопнула перед нею дверь. Мария провернулась и пошла в свою комнату.

Приближалась ночь. В половине десятого вечера наша героиня стала потихоньку готовиться ко сну. Предвечерний отдых ничуть не изменил её обычный режим. Сняв капот, она повесила его в платяном шкафу, надела просторную белую рубаху, ночной чепец, завела часы и положила их под подушку. В гостинице ещё раздавались голоса, кто-то проходил по коридору, хлопали двери, но её уже пробирала зевота. Без пяти десять масляная лампа была потушена, и Корде лежала в постели, накрывшись одеялом.

Так прошёл её первый день в Париже. Не взирая на кое-какие неприятности, в целом этот день можно считать успешным. Правда, начался он с неожиданности: она выяснила, что праздник Федерации отменён, что всему городу известно о федералистском мятеже, и можно подозревать, что Гора усилила охрану столицы. Однако в дальнейшем всё складывалось удачно. Ей удалось увидеться с Дюперре и свести с ним знакомство. Это отнюдь не мало, учитывая его обширные связи и хорошую осведомлённость о происходящем в столице. Разумеется, она не собиралась открываться ни Дюперре, ни кому-то иному, поскольку не рассчитывала на чьё-либо содействие. Но она надеялась, по крайней мере, что получит важную информацию, необходимую в её деле. Знакомство с депутатом обещало быть весьма полезным.

Безусловно, известие об отмене праздника Федерации нарушило её первоначальный план. Она полагала, что до 14 июля у неё имеются три дня неспешной подготовки. Теперь эта дата и все расчёты, связанные с ней, потеряли значение. Но разве это что-то меняет по существу? Разве вождя санкюлотов можно найти только на многолюдных торжествах? В Конвенте, например, добраться до него будет много проще, чем в праздничной толчее, благо заседания происходят, как она выяснила, ежедневно. Тем самым её задача не усложняется, а напротив, упрощается. Теперь, во всяком случае, Мария не должна привязывать свой план к одному дню, к одному конкретному событию. Не события должны определять её поведение, а она сама должна определять события.

Спрашивается, однако: что же мешало ей так думать с самого начала? Ответ прост: неопытность. Плюс наивное стремление к эффекту. Ей казалось, что праздник Федерации в Париже – это лучшее время и место для совершения её подвига. Мысли о предстоящих торжествах на Марсовом поле, где должны собраться парижане и вся Гора со своими предводителями, эти мысли настолько сковали её воображение, что она вовсе не задумывалась о других возможных вариантах. Теперь она понимала, насколько была наивна. И хорошо, что дилетантский план её провалился в первый же час по приезде в столицу! Корде ещё не успела пережить его провал, как уже получила новое направление поиска. И направление это, несомненно, куда более реалистичнее первого. Конвент, – вот чем отныне ей предстоит заниматься!

Впрочем, Конвент никуда не денется. Она должна явиться туда хорошо осведомлённой и прекрасно подготовленной. Нужно всё как следует разведать. Излишняя торопливость тоже вредна. Пусть завтрашний день будет посвящён делу Александрины Форбен.

12 июля, пятница

В Париж едут искать счастья. В Париж приезжают, чтобы покорить его. Всех принимает блестящая столица мира: поэтов и генералов, крестьян и эмигрантов, финансистов и мошенников, и воздает каждому так, как ей, столице, заблагорассудится, по её монаршей прихоти. «В Париже потребны люди всякого состояния, и все находят там место, – читаем в одной книжке, изданной в 1789 году. – Одни на всех парусах, другие греблей и баграми снискивают себе пропитание. Впрочем, по какой причине Париж должен иметь больше преимущества, нежели весь мир?»

Париж легковерен и непостоянен как красотка кабаре. Его покоритель может ожидать всего, чего угодно, даже больше того, на что он надеялся. Всё будет дано ему, чтобы быть отнятым в один миг. С одним и тем же человеком Париж может обойтись полярным образом. Сначала он не замечает его долгие годы, несмотря на всё его усердие и труд, потом вдруг в считанные дни превозносит его до небес, торжественно устанавливает его прах в Пантеоне, а ещё через некоторое время брезгливо выбрасывает его из Пантеона в сточную канаву. Париж – ветреный повеса, и поэтому ему никогда не разобраться, кто у него герой, а кто отпетый мерзавец. Одно лишь он знает точно: чтобы соискатель мог на что-либо рассчитывать, он должен обожать Париж, должен ему поклоняться, должен исполнять все его прихоти и быть уверенным, что другого такого города нет и не будет, как нет и не будет более достойного, более высокого поприща. «Париж – это вселенная в миниатюре» – с удовольствием писал Себастьян Мерсье накануне Революции.

Ничего подобного наша героиня не думала. Ничуть не походила она на нагрянувшую в столицу крестьянскую амазонку Теруань де-Мерикур, «красавицу-трибуна, потрясающую народные массы», слишком неуравновешенную, чтобы в конце концов не угодить в сумасшедший дом; Теруань был нужен Париж, она искала в нём счастья и даже открыла салон, куда ходили Мирабо и Дантон, и сильные мира сего. Ничего не было в Корде от ослепительной красотки Валуа де-Ламот, наглой авантюристки, очаровавшей Париж и качавшей деньги, пока палач не заклеймил её как воровку; Валуа нужен был Париж, его блеск и его удовольствия. Мало общего было у Корде и с честолюбивой вдовой Олимпией де-Гуж, оставившей свой родной Монтобан, чтобы прославиться в Париже, где только она и могла прославиться. Сначала Олимпии была нужна Комеди-Франсез, где её наивно-претенциозные пьесы встречали насмешки репертуарного комитета, затем ей были нужны двор, министры, Ассамблея и Якобинский клуб, которым она направляла свои утопические прожекты по всевозможным предметам.

Марии Корде Париж как таковой был не нужен и никакого пиетета она перед ним не испытывала. И хотя некоторые бойкие её подруги давно уже советовали ей явить себя в столице, она не внимала их призыву до тех самых пор, пока у неё не появилась идея, осуществить которую можно было только в Париже. Для нашей героини Париж был всего лишь населённым пунктом и даже чересчур населённым, слишком многолюдным лагерем, в котором ей требовалось отыскать лишь одного человека. Гораздо понятнее звучало для неё другое высказывание Себастьяна Мерсье: «Париж представляет собою пучину, в которой исчезает человеческий род…»

Если бы Париж был величиною с Кан или хотя бы с Орлеан, ей было бы легче. Впрочем, о лёгкости или трудности своего предприятия она не задумывалась. Если так нужно для её дела, она поехала бы и в Вену, и в Константинополь. Если бы резиденцию Конвента перевели из Парижа в Блуа, как советовал Ролан в сентябре 92-го года, или в Бурж, как предлагал Гюаде в мае 93-го, Корде направилась бы в Блуа или Бурж, не ощущая большой разницы, тем более что расстояние было примерно одинаковым. И то, что она, тем не менее, оказалась в Париже, в необъятном и, несмотря ни на что, блестящем городе, было, в сущности, случайностью, результатом сложившихся обстоятельств.

Из путеводителя по Парижу Ж. Дюлора (1824 г.)

В нескольких трудах о Париже пытаются предостеречь иностранцев от целой серии неожиданностей и неприятностей, которые, кажется, должны были заставить опасаться пребывания в столице. Эти неприятности чрезвычайно преувеличены и часто воображаемы. В Париже надлежит соблюдать полезную предосторожность, так же как во всех городах с большим населением; и после соблюдения всех требований полиции здесь находят весьма любезное гостеприимство.

Гостиница «Провиданс». 6 часов утра

Как и все провинциалы Мария Корде вставала очень рано. В шесть часов утра она была уже на ногах, совершила первый туалет и отправилась вниз записываться в очередь в ванную комнату. На её дверях не было никакого листка, а сама она оказалась закрытой. Мария вернулась к себе и вторично спустилась в семь часов. На нижнем этаже всё оставалось без перемен. Только в половине восьмого в прихожей появился только что вставший ото сна и громко зевающий портье. С трудом сообразив, чего хочет неугомонная постоялица, Брюно зашёл за конторку, снял с гвоздя ключ от ванной комнаты и вручил его Марии, говоря: «Когда помоетесь, не закрывайте дверь, но ключ верните на место». – «А как же очередь?» – осведомилась она. «Очереди ещё нет. Вы первая», – последовал ответ.

Прежде чем мы последуем за нашей героиней в ванную комнату, воздадим должное гостинице «Провиданс» за то, что она вообще имела таковую. Далеко не все гостиницы и постоялые дворы могли похвастаться наличием подобных удобств. Не только в глухой провинции, но и в блистательной «столице мира» большинство жилых домов всё ещё было лишено ванных комнат или просто душевых. Только очень состоятельные хозяева позволяли себе такую роскошь. Все остальные ходили в общественные бани. Люди с достатком посещали ароматические ванны Альбера на набережной Орсё или Китайские бани на Итальянском бульваре. Масса горожан, как встарь, продолжала пользоваться купальнями, расположенными по берегам Сены, то есть попросту окуналась в реку в специально огороженных местах; мужчины – отдельно, женщины – отдельно. В Париже насчитывалось до тридцати таких заведений, среди которых наиболее популярными были бани Пулена на набережной Музея, бани Дюгамеля на набережной Конти и бани Даниеля у Дома Республики (бывшего дворца Бурбонов). Тот, кто не желал выкладывать денежки за «правильную помывку», мылся где придётся. В своё время генеральный прокурор столичного парламента Жоли де-Флери был скандализирован видом «большого количества простолюдинов, которые купаются голыми в Сене на виду у всех, и даже главным образом на глазах у другого пола…»

Ванная комната, куда вошла наша героиня, представляла собой узкое продолговатое помещение с маленьким оконцем, выходящим во внутренний двор гостиницы. Пол был выложен плиткой из обожжённой глины, имел небольшой уклон в противоположную от входа сторону и отверстие, куда стекала вода. Слева от двери стояла чугунная печь, которую топили дровами и углём. Раскаляясь, она разогревала установленный над нею бак с водой, из которого на высоте человеческого роста отходила труба, заканчивающаяся краном с ручкой. Никакой ванны не было; моющиеся стояли как в душевой или сидели на деревянной лавке. Рядом стояло корыто, где остужали слишком горячую воду, а на стене на крючках висело несколько черпаков с длинными ручками.

Печку, разумеется, ещё не топили; Корде потрогала рукою бак с водой и нашла его вполне холодным. Ей пришлось самой очищать печь от остывшей золы, разжигать огонь и подкладывать уголь. В комнате было сыро, на полу валялись кусочки мыла и ворсинки от мочалок. Мария едва не поскользнулась и не шлёпнулась на пол. Пос ле этого она сняла чепец и капот, повесила их на гвоздь, освободилась от своих скользящих тапочек и осталась на босую ногу.

Печь разогревалась медленно и ужасно дымила. Наконец из крана потекла тёплая вода. Наша героиня окончательно разделась, взяла в руки мыло и села на лавку. В этот момент жестяная труба чихнула, заурчала, и вода перестала течь. Вначале купальщице показалось, что бак опустел, но встав на табурет и открыв крышку, она увидела, что там ещё достаточно воды. Почему же она не течёт? Конечно, следовало бы обратиться к служащим гостиницы, но Мария не могла выйти из ванной комнаты, потому что уже успела ополоснуться и даже слегка намылилась. Ситуация ещё более неудобная и нелепая, нежели вчерашнее происшествие в комнате гарсона. Следовало найти какой-то выход из этой конфузии.

Сначала постоялица попыталась черпать воду через верхнюю крышку бака, но узость отверстия и длинные ручки черпаков не позволяли этого сделать. Тогда она взяла топор, которым кололи дрова, и двумя решительными ударами отсекла трубу от бака у её основания. Оказалось, в бак кто-то уронил тряпку, и она забила собою отверстие. Как только тряпка была вынута, вода хлынула из бака широкой струёй. Мария успела подставить корыто, которое мгновенно наполнилось, а вся оставшаяся вода вылилась на пол. Такое радикальное решение проблемы позволило нашей героине завершить свои процедуры. Правда, следующий купальщик оказывался перед двойной трудностью: в баке не оставалось больше воды (но это ещё полбеды; воду можно было принести и налить) и у него не имелось крана. Но почему Мария должна заботиться о других больше, чем они о ней, и почему в помещении, называемом ванной, и пользование которым входит в стоимость проживания в гостинице, она должна терпеть такие неудобства и такое унижение, оказываясь в течение нескольких минут совершенно голой и беспомощной?

Когда Корде оделась и вышла из ванной, гостиница уже вполне ожила. Где-то звенел колокольчик, слышались шаги и раздавались голоса. На внешней стороне двери ванной комнаты уже висел листок, приколотый булавкой, на котором в столбик писались фамилии желающих помыться.

У дверей седьмого номера ей встретилась супруга Бензе.

– Добрый день, соседка! Как вам спалось?

– Всё в порядке, – молвила Мария сквозь зубы, торопясь отпереть свою комнату.

– А мы, знаете, провели эту ночь ужасно. Муж ворочался на постели и от духоты не мог заснуть. Наш сорванец всё время хныкал, вскакивал и просился в уборную. В результате у меня разболелась голова. Ужасная ночь… Мы завтракаем у себя в номере. Вы уже позавтракали?

– Нет, мне некогда. Я жду гостя.

Мария зашла к себе и закрыла дверь на ключ. Часы показывали без четверти девять. Было ещё время немного прибрать комнату и приготовить её для встречи Дюперре. Вот удивится этот важный господин, когда увидит её посреди такого убожества!

Из защитной речи Лоз-Дюперре в Конвенте 14 июля

На следующий день я пришёл и обратился к портье. Она меня ждала. Четверть часа мы развлекались беседой по поводу текущих дел. Я сказал ей: «Прежде чем идти к министру, будьте любезны, расскажите мне о вашем деле». Она мне ответила, что это дело не является её личным делом, но она заботится о девице Форбен, с которой много лет провела вместе в монастыре, которая отправилась в Швейцарию, и которая претендует на пенсию, какую она уже давно ожидает от министра.

Гостиница «Провиданс». 9 часов утра

Прежде чем войти, Дюперре постучал в дверь. Он ничуть не удивился, встретив столь нереспектабельную обстановку. Маленькая комнатка в плохонькой гостинице была воспринята им как своего рода походная суровость, вполне подходящая духу приезжей, предки которой были воинственными нормандцами. Мария не могла предложить гостю ни кофе, ни прохладительного напитка; однако пригласила его присесть. Она уже была вполне одета и готова к выходу, и это приглашение прозвучала как чистая формальность, дать гостеприимству. Тем не менее Дюперре сел и завёл речь о предстоящем деле. По его словам, он уже размыслил над ним и находит, что шансы на успех невелики. Если гражданка Форбен лишилась пенсии по закону об эмигрантах от 9 ноября 1791 года, то восстановить её будет очень и очень трудно. Но даже если её и восстановят, то кто её станет получать? Сама Форбен, остающаяся за границей? Кто же будет возить туда деньги, и как всё это будет выглядеть? «Как помощь соотечественнице, терпящей нужду, – сказала Мария. – Разве это может выглядеть как-то иначе?» Дюперре рассмеялся и перевёл разговор на общие темы.

– Как вы нашли Париж? Не слишком ли он изменился?

– Мне трудно судить, – молвила Корде. – Я здесь раньше никогда не бывала.

– Никогда не бывали? – развеселился депутат. – Вы впервые в Париже?! Что же вы не сказали мне об этом ещё вчера? Это многое меняет. В таком случае вы обратились по адресу. Без меня вы рискуете потеряться в этом безбрежном море. Ведь Париж – это море. Боле того: океан. Я стану вашим провожатым.

– Буду очень признательна вам, – отвечала она с улыбкой.

Эта её улыбка, бесхитростная и доверительная, подействовала на него ободряюще. Он увидел перед собой хорошенькую провинциальную барышню, правда, с характером, но всё же достаточно неискушённую.

– Что же мы сидим? – спохватился он. – Пойдёмте скорее; ведь солнце уже высоко, и сейчас самое время рассмотреть этот город вблизи.

Выводя Марию из гостиницы, Дюперре проявил всю свою галантность, что тотчас же бросилось в глаза встречным постояльцам. Они таращили глаза на грациозную пару и расступались, освобождая дорогу. Гарсон Фейяр, поднимавшийся по лестнице с подносом в руках, так загляделся, что запнулся на ступеньках и едва удержался на ногах.

Дюперре был одет в тёмно-жёлтый фрак с золочёной вышивкой, из под которого выглядывали белый жилет с поджилетником; на голове его красовалась английская шляпа с широкими загнутыми краями; правой рукой он поддерживал даму, а левой опирался на длинную трость с изящным серебряным набалдашником. Депутатского значка[57 - Отличительный знак членов Конвента – медаль с профильным изображением сидящей женщины с непокрытой головой, держащей в правой руке фасции, а в левой – фригийский колпак.]он не носил, и вообще избегал всевозможных трёхцветных эмблем, которыми обильно украшались революционеры и радикалы. Только на отвороте фрака у него имелась предписанная законом кокарда[58 - Декрет об обязательном ношении мужчинами национальной кокарды был принят ещё Законодательным собранием 8 июля 1792 г.], но такая малюсенькая, что казалась не кокардой, а лишней пуговицей.

При виде изысканно одетого господина Луи Брюно поспешно бросился открывать входную дверь. Стоявшая за конторкой матушка Гролье, которую четверть часа назад Дюперре спрашивал, в каком номере проживает гражданка Корде из Кана, вновь расплылась в лучезарной улыбке. Мария сдала ей ключ от комнаты, также улыбаясь и стараясь не вспоминать вчерашнюю неприятную сцену с узлом белья. «Гулять пойти изволите? – заискивающе спросила хозяйка. – В добрый час!» – «Нет, – ответила постоялица. – Мы идём по делу».

Из гостиницы парочка вышла под руку, как кавалер с дамой прогуливались по бульвару в прежние времена – а l'ancien rеgime, когда ещё правил король и дамам полагалось целовать ручку. Потом, в грохоте великих свершений всё это стало непатриотично и даже как-то неприлично.

«Давайте пройдёмся до министерства пешком, – предложил Дюперре. – Вы не пожалеете, потому что по пути нас ожидают несколько замечательных памятников». – «Если вы имеете в виду Пале-Рояль или площадь Равенства, то я уже проходила их вчера», – заметила Мария. «Считайте, что вы их не видели, – улыбнулся бывший виконт. – Чтобы действительно увидеть Париж, требуется знаток-провожатый. Впрочем, сейчас наш путь лежит в другую сторону, по улице Нёв-де-Пети-Шам».

Для начала добровольный гид сообщил, что город Кан со всеми предместьями составляет только ничтожную часть такого великана, как Париж. Чтобы пройти Париж из конца в конец, надобно потратить целый день, а то и больше; даже верхом на коне галопом через него надо скакать два часа. Народу живёт в Париже столько же, сколько во всём Кальвадосе в придачу с департаментом Эр. Дворцов в нём такое множество, что один только их перечень утомит самого выносливого чтеца. Прекрасные сооружения встречаются на каждом шагу. Но это не хаотическое нагромождение памятников, как в иных городах, а гармоничный архитектурный ансамбль.

Париж можно изучать годами. Но считайте, что вы вовсе не были в нём, если не прогулялись по набережным Сены, не прокатились в лодке от острова Сен-Луи до пристани Каменщиков, не посидели в тени каштанов на бульваре Капуцинов и не испили чудесной воды Гренельского фонтана. И уже в обязательном порядке (иначе просто свинство) следует посетить величественный Нотр-Дам на острове Сите, а также Пантеон и Дом Инвалидов – самые высокие здания в Париже, пройтись по Елисейским полям, заглянуть в картинную галерею Лувра (сейчас там, кажется, выставка Фрагонара), сходить в Оперу и хотя бы пару раз побывать в театре.

– А здесь ещё дают представления? – прервала Мария пространный экскурс своего гида.

– О, и ещё какие! – воскликнул Дюперре. – Билеты нарасхват! Возможно, направляясь сюда, вы полагали, что в Париже царит полная анархия, люди прячутся по подвалам, а по улицам бродят дикие звери. Как видите, ничего подобного. Всё идёт своим чередом: газеты печатаются, выставки открыты, библиотеки посещаются, в театрах рукоплещут, а в церквях служат мессу. Впрочем, Гора наводит свой порядок повсюду. С девятнадцатого июня все наши театры обязаны раз в неделю ставить патриотические трагедии «Брут», «Гай Гракх» или «Осада Тионвиля». Комедия также не забыта. В Варьете с успехом идёт хлёсткая пьеса «Бюзо, король Кальвадоса». По слухам, в театре на улице Фавар готовится реприза на вашего канского друга. Хотите, сходим на премьеру? Очень любопытно, кто будет в роли Барбару. Быть может, мы и меня увидим на сцене. В самом деле: ведь я не последний человек в этой шайке.

– Вы расхваливаете мне столицу, – молвила Мария, заглядывая в глаза своему спутнику, – но в ваших словах чувствуется горькая ирония. На самом деле вы не любите Париж.

– На самом деле я люблю Париж! – мягко возразил Дюперре. – Да и как мне его не любить, если добрая половина моей жизни прошла в этом городе? Посудите сами. С семнадцати лет я здесь, сначала как университетский школяр, потом как поверенный в делах отца, затем как представитель торговой палаты моего родного Апта; наконец как депутат от Буш-дю-Рон. Я уже давно парижанин. Могу показать вам сотню антресолей и мансард, в которых я обитал, прежде чем снять приличное жильё. Могу показать те харчевни, в которых я питался, прежде чем смог заказать себе обед от Мео[59 - Владелец шикарного ресторана в Париже.]. Здесь я встретил свою первую любовь и здесь впервые бился на дуэли. И вы говорите, что я не люблю Парижа… Да я окропил этот город своей кровью, милая Корде! Первая любовь, как и первая схватка не забываются… Кстати, вы замужем? Нет? Значит, у вас ещё всё впереди: любовь, замужество, дети. Вы ещё обретёте свой Париж.