Буратино. Правда и вымысел

К нестройному хору завываний женщин присоединился уже почти мужской басок Моисея.

– Прекрати рыдать, негодяй, и скажи, зачем ты это сделал? – отец стал потихоньку приходить в себя и теперь его душу посетил праведный отцовский гнев. – Сучий сын мой, ответь своему отцу, зачем ты обесчестил свою сестру и всю свою семью?

Тут Моисей заревел ещё громче, уже уверенно перекрывая мать и сестру, вместе взятых. По его румяным щекам потекли крупные слёзы. В общем, он до конца прочувствовал ситуацию и понял, что трёпки ему на этот раз не избежать и одним синяком, который ему уже поставил старший брат, дело не кончится. Тем более что отец и Алех стоят в дверях сарая и ему мимо них не проскочить, будь он даже кошкой.

«А как хорошо всё начиналось, – думал Моисей, хороня последние надежды на бескровный исход дела. – Надо было дуру в рощу вести, а теперь всё пропало».

Папаша тем временем отобрал у старшего сына палку, которую тот до сих пор держал в руках:

– Ну, так что, ты скажешь, зачем ты совершил эту богомерзость, или мне тебе врезать и посмотреть, что треснет быстрее: твой хребет или эта палка? – спросил Наум.

– Хо… – всхлипнул сын.

– Что «хо»? – продолжал задавать вопросы отец.

– Хотелось, – давясь слезами, произнес сын, – сильно.

– Хотелось? – завизжал Наум.

– А что, всем можно, а мне нет? – заревел ещё громче Моисей.

– Что? – прохрипел глава семейства. – Кому можно? Что можно?

– Всем, – продолжал завывать сын, – всем пацанам с нашей улицы. Все хвастаются, а некоторые аж по два раза, а надо мной смеются, говорят, что сапожник без сапог, а я всего первый раз хотел попробовать.

– Господи, пусть мои уши этого не слышат, – прошептал Наум и перед его глазами поплыли круги, – пусть мои уши этого не слышат, чтоб я лопнул.

– А что же она в одном исподнем по двору шастает, сами знаете, какой у нее зад, – продолжал Моисей.

Глава семейства влепил звонкую пощёчину жене:

– Дура, что же твоя корова-дочь без юбки по двору ходит?

– Я думала, может хоть кто-нибудь её из-за забора заметит, может, мужа ей найдём, – плакала женщина.

– Нашла, дура? – и уже обращаясь к дуре-дочери и даже протягивая к ней отцовскую длань, отец спросил: – Ну как ты могла, дочка?

– У-у, – с новой силой заревела Роза.

– За что? За что? – Кантор воздел руки вместе с палкой к потолку сарая, как бы взывая к всевышнему.

– За значок, – вдруг произнесла Роза.

– За какой ещё значок? – заинтересовался отец.

– За депутатский, – рыдала дочка, сотрясая всем своим аппетитным телом, – и за два сольдо. Он мне обещал ещё два сольдо.

– Господи, Господи, моя дочь – шлюха! Моя дочь – шлюха! За два сольдо, отвались мои руки, – заорал Кантор, багровея.

– И за значок, – добавила Роза.

– И за значок? – продолжал бушевать Кантор, – Зачем же тебе, пустоголовой корове, значок депутата? Отвечай, а то убью!

– Он красивый, – выла девица, – беленький, синенький и там ещё орёльчик жёлтенький.

– Убью! – тихо сказал Наум, снова хватаясь за сердце, и выронил палку из ослабевших пальцев.

– Папа, не волнуйтесь, вам надо поесть бульоны, – нежно поддержал за локоть отца учёный сын Алех.

– Уйди, – отец пятернёй оттолкнул лицо сына от себя, – ослиная морда. Ты бы поменьше читал свои книжки, а побольше следил за своими братьями и сёстрами, они же доведут меня до апоплексического удара.

А дочь продолжала реветь, как паровая молотилка, не снижая ни тембра, ни мощности звука.

– Прекрати орать, кобылища. Что ты орешь?

– Пусть значок отдаст, – отвечала Роза, – и два сольдо, раз пользовался.

– Значок тебе? – взорвался Наум и, подняв с земли палку, начал дубасить дочь по чём ни попадя, приговаривая при каждом ударе: – Вот тебе значок, вот тебе ещё значок, а вот тебе кокарда. Ты у меня будешь вся в значках, как королевский улан на смотру. Да что там улан. Как лейб-гвардеец Его Величества.

Дочка прибавила ещё децибел, да так, что старший сын прищурился, как от сильного ветра.

– Прекрати реветь, да прекрати же ты реветь, как ноябрьский шторм, – устало сказал отец, опуская палку.

Мать взяла дочь под руку и повела её в дом, где та не унималась еще некоторое время.

– Так, ладно, теперь разберёмся с тобой, – произнёс Наум, переводя дух и глядя в упор на непутёвого сына.

Но в его голосе и тоне Моисей почувствовал усталость и первый раз за всё это время у мальчишки мелькнула надежда, что, может быть, ему повезёт и он не отведает отцовской палки.

– Отвечай, мерзавец, где ты взял депутатский значок? – начал Кантор.

– Я его нашёл, папа, – тонко всхлипывая, отвечал сын.

– Ещё бы, депутатских значков на дороге, что конского навоза в ярмарочный день. И где же ты его нашёл?

– За дровяным сараем, он был приколот к депутату. Он каждую субботу утром там валяется.

– Он наш дровяной сарай за сортир принимает, – пояснил отцу Алех, – всегда в пятницу ложится там спать. От него там уже вся сирень пожелтела.

– Помолчи, – шикнул на умного сына Кантор и, уже обращаясь к непутёвому, спросил: – так ты что, с пьяных депутатов значки снимаешь?

– Ну да, – признался Моисей.

– А где взял два сольдо?

– У него же, у депутата, из кармана и вывалились.

– Да ты и вор к тому же, – простонал Кантор, – Боже мой, Боже мой. Горе мне, горе. Мой сын – вор. Ворует, чтобы платить моей дочери-шлюхе. Он обворовывает депутатов.