Шестое небо

– Непременно придём, правда, Ир?

Та лишь хихикнула и помахала Каганеру рукой. “Девушки” удалились, синхронно покачивая бёдрами. “Наконец-то мужик приличный”, – донеслось до него.

– Кино? – спросил Каганер.

– Оно, – подтвердил Ионыч, – приходи вечером в клуб, не пожалеешь.

Прошагав ещё немного, дошли до развилки и остановились.

– Гляди, Львович, направо клуб, налево лиман – не заблудишься. А вот и жилище твоё, номер 217, проходи, располагайся.

Сторож повернулся, явно собираясь уходить. Каганер, волнуясь, ухватил его за край одежды.

– Чего тебе, Львович?

– Я, я не знаю… Мне ничего не объяснят, не расскажут?

Ионыч посмотрел на него внимательно и вздохнул.

– Извини, Львович, пора мне, ворота там без присмотра, а скоро с автобуса народ подтянется, да ещё тех двое, с поезда, небось и стучат уже.

– Да, конечно, простите, – Каганер вдруг почувствовал себя мальчиком в опустевшем к вечеру детсаду, забытым и никому не нужным.

Сторож сокрушённо покачал головой.

– Да не убивайся ты так. Ты мужик башковитый, сразу видно, разберёшься. А вечером приходи, так и быть, подгоню тебе лекарства.

– Да, спасибо.

Каганер поднялся на веранду по дощатой лестнице, подошёл к облезлой двери с номером. Всё, всё что угодно мог он себе представить, но это? “Двести семнадцать”, – проговорил он, силясь найти смысл в этих цифрах, и самым страшным было обыденное и ясное понимание того, что смысла никакого и не было.

***

Внутренность помещения Каганер толком не разглядел, просто выбрал свободную койку – на другой громоздились чьи-то книги и тетради; рухнул поверх серого, больничного вида одеяла и тут же отключился. Вынырнув из забытья, моментально всё вспомнил и застонал – нет, не приснилось ему, не привиделось по пьяни. Подумал с горькой обидой:

“У бестолковой жизни и продолжение нелепое. Даже тут не свезло тебе, Каганер”.

С ненавистью он стал разглядывать убогую обстановку, от неровного потолка к хлипким стенам; дойдя до щелястого пола, вспомнил о книжках на соседней кровати и повернул голову. Голый человек сидел там в позе лотоса и неотрывно смотрел на него.

– Хреново? – спросил голый незнакомец.

– Хреново, – подтвердил Каганер, – и давно я?

– Ну, это смотря с чем сравнивать. Сопоставление временных отрезков в контексте ламинарной бесконечности – это интересный вопрос.

– Какой бесконечности, простите?

– Ламинарной.

– Что-то я такой не припомню, – неуверенно сказал Каганер.

Незнакомец ухмыльнулся:

– Немудрено, этот термин неизвестен по ту сторону, его ввёл я, около года назад. Местного года, разумеется.

“Псих, – подумал Каганер с беспросветной тоской, – буду коротать бесконечность с соседом психом. Очень ламинарную бесконечность”.

– И давно вы по эту сторону? Хотя, да – смотря с чем сравнивать.

Псих пропустил иронию мимо ушей:

– Почти три местных года.

Юрий Львович всмотрелся повнимательнее в странного человека: на вид не больше сорока, замечательно высокий лоб, глубоко посаженные светлые глаза.

– Послушайте, откуда я вас знаю?

Сосед ловко расплёл лотос, соскочил с кровати и протянул Каганеру руку.

– Савельев, Пал Палыч. Добро пожаловать.

От неожиданности Каганер забыл приличия. Он с изумлением уставился на голого человека.

– Тот самый знаменитый Савельев? Не может быть… Но почему…

Он с запозданием пожал протянутую руку.

– Приятно слышать, что меня ещё помнят, – сказал Савельев. – Вы имеете отношение к науке?

– Что вы, – смутился Каганер, – лет десять назад студия наша фильм про вас снимала, документальный. Помните?

– Да-да, что-то припоминаю, – обрадовался Савельев, – название ещё было такое… э… дурацкое…

–“Человек, который распутал струны”, – подсказал Каганер, – если честно, я его тогда и придумал.

Савельев присмотрелся к Каганеру – не шутит ли? – и расхохотался в голос.

Юрий Львович слушал этот заразительный смех и дивился – для съёмок фильма профессора вывозили в кресле; неделей позже получил он свою премию, и группа вздохнула тогда с облегчением: успел старик. А нынче – оживший портрет моложавого стажёра в Беркли, только голый.

Каганер вежливо переждал Савельевский смех и осторожно сказал, запнувшись таки на проклятом слове:

– Профессор, вы ведь много лет уже как…

– Мёртвый? Вы этому удивляетесь, да? – Савельев напряг внушительный бицепс.

– Да.

Голый физик задумался на минутку, усмехнулся.