Солнце, тень, пыль

Напоследок Асаф посоветовал не брать рикшу, а пройтись до «Shanti» пешком. Попрощавшись до вечера, мы вскинули на спину рюкзаки и углубились в клубок темных улочек, стараясь придерживаться указанного нам направления.

Мы шли, как во сне мимо огромных щетинистых свиней, нежащихся в лужах грязи, продавцов бетеля, точильщиков ножей, по улицам, настолько тесным и темным, настолько не вязавшимися с нашими понятиями о городских улицах, что временами казалось, будто они ведут на тот свет, в другое измерение – туда, где весь наш опыт, все наши представления о жизни потеряют свое значение. На одной из таких улиц, нам пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить огромную черную корову с венком ярко-красных цветов на костистой шее. В считанных сантиметрах от моего лица проплыл, покачиваясь, большой налитый кровью глаз, и я почувствовал резкий животный запах, смешанный с пряным ароматом благовоний.

Через полчаса блуждания в этих надмирных закоулках, мы вышли к чему-то вроде площади, посреди которой стояла круглая афишная тумба, глядящая во все стороны лицами болливудских актеров. По периметру стояли лавочки торговцев фруктами и сладостями. Возле одной из них подросток с заячьей губой не спеша крутил педали прикованного к земле велосипеда, придавая вращение соединенному с ними точильному диску. Вокруг топтались желающие наточить ножи. Внутри квартала, расположенного на противоположной стороне, как нам сказали, находился «Shanti». Вдоль этой стороны тянулась длинная, поросшая травой, канава. Мы пересекли площадь, и пошли вдоль канавы, ища нужный нам переулок, как вдруг в десятке метров от нас зашевелилась трава, и на дорогу бесшумно выползла змея. Она не раздувала капюшон, но по ее размерам было понятно, что это может быть только кобра. Не меньше полутора метров ее толстого, как рука здорового мужчины, грязно-серого тела лежало на дороге, остальная часть была скрыта травой. Она остановилась и, приподнявшись, повернула в нашу сторону свою плоскую голову Мне казалось, что я физически ощущаю взгляд двух стальных точек, имеющих власть над жизнью и смертью. Помедлив несколько бесконечно долгих мгновений, гадина повернулась, и не спеша уползла в канаву. Мы стояли, ошеломленные этой встречей, а навстречу нам, вдоль канавы катилась шумная стайка ребятишек. Не обращая внимания на наши крики и предостерегающие жесты, они, смеясь, оббежали нас и продолжили свой путь, топча босыми ногами траву, в которую уползла змея.

– В конце концов, они знают, что делают, – пробормотал Марик. – Наверное, для них так же естественно жить рядом со змеями, как для нас рядом с собаками и кошками».

Вымотанные недавней болезнью и долгой дорогой, но возбужденные всем увиденным, мы, наконец, добрались до «Shanti». Комната, которую мы сняли на троих, показалась нам огромной и мрачной, после тех комнатушек, что мы снимали в Гоа, Хампи и Кхаджурахо. Мы приняли душ и пообедали на террасе, с которой открывался вид на серо-коричневое море крыш и на темную полосу Ганга за ними.

* * *

Вечером, мы сидели на той же террасе, и курили кальян, сопровождавший Асафа во всех путешествиях. Электрического освещения не было, и с заходом солнца город погружался в первозданную тьму. Только вдоль Ганга, кое-где пылали искорки погребальных костров. Терраса освещалась масляным фонарем, подвешенным в углу, на деревянном шесте. Мы зажгли восковую свечку, и, оплавив конец, прикрепили к столу.

– Интересный у тебя кальян, – сказал Марик, поднеся к свечке затейливо разукрашенную глиняную чашечку. – Никогда такого не видел.

– Я его привез из Ливии, – Асаф, с нарочитым равнодушием, раскуривал мундштук.

– Откуда?!

– Да-да, ты правильно услышал.

– Ты что, ездил туда по заданию «Моссада»?

– Я езжу только по собственному желанию, мой мальчик.

– Это же закрытая страна! Тем более для израильтян. Как ты, вообще, попал туда?

– Ногами… Через Египет. Граница между Египтом и Ливией больше тысячи километров. Никто ее, естественно, не охраняет. Ну а я, между прочим, свободно говорю по-арабски, с палестинским выговором. Оделся соответственно, спрятал подальше израильский паспорт, вот и все. Никаких проблем.

Мы растерянно смотрели друг на друга, проверяя взаимную реакцию на услышанное, не зная – то ли сомневаться, то ли довериться этой уверенной естественности тона.

Леша прокашлялся и спросил:

– Чего тебя, вообще, понесло туда?

– Ну, не все же по парижам ездить. Хочется посмотреть мир.

– И есть там что смотреть?

– Пустыня! Самая красивая в мире пустыня… Ау меня, кстати, и фотки должны быть.

Он пощелкал своим фотоаппаратом и передал нам.

С первого взгляда на фотографии было видно, что эти пейзажи не принадлежат ни Негеву, ни Иудее: золотые, бледно-желтые, изжелта-белые, в зависимости от освещения, песчаные холмы, чахлые пальмы оазиса, и Асаф в куфие, со своим неизменным кальяном – то в полутьме какой-то лавки, то в медном свете неправдоподобного заката.

– А это кто такие? – на одной из фотографий Асаф позировал в компании туристов азиатской наружности.

– Это японцы. Я встретил их на следующий день после того, как меня укусила змея.

Мы снова переглянулись.

– Змея была неядовитая?

– Почему же? Ядовитая. Рогатая гадюка – самая ядовитая змея ливийской пустыни.

Неровный свет фонаря плясал на смуглом, курносом лице, угли кальяна вспыхивали и тлели в такт его дыханию – он был похож на плутоватого тролля, колдующего над огнем, в недрах горной пещеры.

– Ну и как же ты… выжил?

Асаф, с великолепной небрежностью выпустил струйку ароматного дыма.

– Я знаю средство от змеиного яда.

Повисло неловкое молчание. Мы старались не встречаться с Асафом глазами. Леша выразительно посмотрел на нас с Мариком. Перехватив его взгляд, Асаф задрал ногу к стоящей на столе свече, закатал штанину своего шарваля, и в колеблющемся свете свечи мы увидели два светлых пятнышка на смуглой лодыжке – следы змеиных зубов.

Спать мы легли довольно поздно, а на рассвете собирались встать и спуститься к реке, чтобы посмотреть, как верующие встречают восход солнца. Асаф лег на террасе в гамаке, который принес с собой. А я все не мог уснуть, мысленно перебирая впечатления прошедшего дня: сутолоку и тесноту темных улочек, широкие каменные ступени, спускающиеся к Гангу, треск погребальных костров, свечи и цветочные лепестки, символизирующие души умерших, пускаемые по воде в маленьких корзинках из пальмовых листьев, под пение религиозных гимнов – сотни огоньков, дрожащих в ночи.

* * *

Асаф разбудил нас затемно. Марик пробормотал, чтоб мы шли без него, и перевернулся на другой бок, но почувствовав запах черного кофе по-бедуински, приготовленного Асафом на газовой горелке, он поднял голову, и ворча, сел на кровати.

Выпив крепчайшего кофе из крохотных чашек, мы вышли в душную темноту, пропитанную запахами сандала и дыма. В предрассветной тьме, в одном направлении с нами, двигались, группами и поодиночке, молчаливые, сосредоточенные люди. А вдоль дороги, длинными рядами сидели нищие: безногие, безрукие, прокаженные – бесчисленные лики человеческого горя и боли; и мы проходили мимо них, уже сжатые густой толпой, проходили, как сквозь круги ада; но вот, людской поток, стиснутый этими кривыми узкими улочками, выплеснулся на открытое пространство у реки и растекся по нему. Землю устилали растоптанные лепестки лотоса и жасмина. Стараясь не поскользнуться на этом живом, гниющем ковре, мы выбрались из толпы и по шатким деревянным мосткам спустились к воде. Сняв маленькую, скрипящую всеми швами лодку, мы отплыли на несколько десятков метров. Плотный предрассветный воздух был почти одного цвета с водой. Мы плыли, не чувствуя движения, в этой парной густо-серой дымке, в тишине, нарушаемой только поскрипываньем лодки и мерным плеском воды. В светлеющем воздухе все яснее проступали очертания берега: бесчисленные храмы, сливающиеся в одну причудливую стену, гхаты – каменные молитвенные площадки, выступающие над рекой, и толпа людей на узком пространстве между рекой и храмами, застывшая в напряженном ожидании первого луча солнца. Все замерло. Воздух светлел. Солнце неторопливо всходило за нашими спинами. Наконец, по толпе пробежал долгий, протяжный вздох, и, в то же мгновение, все пришло в движение. Река вскипела от бросившихся в нее тел. Тишина и покой ночи мгновенно сменились шумом и сутолокой дня.

Мы вышли на набережную. Солнце поднималось все выше и уже начинало припекать, душный воздух был наполнен густыми, экзотическими для нас, запахами, резкие выкрики торговцев врывались в многоголосый хор молитв и ритуальных песнопений. Дневной Варанаси не был похож ни на вечерний, ни на утренний.

– Смотри, вон твои друзья, – Леша показал мне на один из гхатов. Там я увидел своих попутчиков-брахманов, с их музыкальными инструментами. В окружающем шуме не было слышно ни их голосов, ни звуков музыки. На той же площадке примостился отшельник-саддху, в одной набедренной повязке, и его смуглое, покрытое грязью и ритуальной краской тело сотрясалось от неудержимого смеха.

– Что это его так рассмешило? – спросил Леша.

Асаф долго не отвечал, задумчиво глядя на эту поразительную фигуру.

– Постигшие «Майя», Великую Иллюзию, – наконец, сказал он, – смеются над иллюзорностью окружающего мира.

* * *

Следующие несколько дней мы бродили по этому невероятному, сомнамбулическому городу, познавая его, с помощью Асафа. И только Лешино насмешливо-скептическое отношение к индийцам оставалось неизменным.

– Представляю себе, что они здесь учат, – говорил он, когда мы гуляли по Университету.

Университет поразил нас своим несоответствием всему, что мы видели в Варанаси и вообще в Индии: чугунные решетки ограды, тенистые аллеи, столетние вязы напоминали скорее старую добрую Англию. Когда мы собрались уходить, уже начало темнеть. Мы пошли к выходу по дорожке из щебня, по краям которой росла густая, сочная, абсолютно не индийская трава. Леша скинул сандалии и пошел по траве.

– «Босиком побродить бы по росе», – пропел он. – Эх, вернусь домой, выпью водочки, закушу хлебушком, настоящим, не чапати каким-нибудь, да соленых огурчиков! Ведь у нас как говорят, хлеб он ааа…

В траве что-то с шипящим свистом взвилось и метнулось в сторону, Леша вскрикнул, как-то неловко подпрыгнул и присел. Мы бросились к нему. Леша сидел, согнувшись, пытаясь рассмотреть свою лодыжку, и даже в наступающей темноте, мы видели, как побелело его лицо. На лодыжке сзади под самой икрой выступили капельки крови из двух ранок. Я испытал странное чувство, которое иногда бывает во сне: мне казалось, что все это уже было, и я знаю, чем всё должно закончиться.

– Быстро достань нож, – крикнул мне Марик.

– Спокойно, ребятки, только спокойно, – Асаф наклонился над Лешиной ногой, рассматривая укус, – Только никаких надрезов и высасывания яда. О кей? – Он говорил вполголоса, не поворачивая к нам головы, как будто разговаривая сам с собой. – Давайте, для начала, перенесем его на дорогу, подальше от этой травы.