Через годы и испытания

Сметаниха в восемь утра выходила из дома и своим зычным голосом начинала звать женщин поселка на строительство торцовки. Женщины выходили, она распределяла участки и закипала работа.

«Эмку» на ходу я не запомнил, она все время стояла возле дома Сметанина. Но смотреть на нее я мог часами. Такие машины я видел в книжке «Календарь колхозника», и они мне казались каким-то чудом.

Из других чудес я запомнил черную тарелку репродуктора, который «умел» говорить и петь, и будильник, который можно было разбирать на части.

Еще из довоенного детства я запомнил железную дорогу, поезда, с грохотом проносящие по ней и… аэроплан в небе. Когда он летел, все жители поселка выбегали из домов и зачаровано смотрели на него.

Шаля состояла из одной улицы. Но в «Календаре колхозника» я видел картинки с большими городами, машины на гусеницах (тракторы), портрет И.В. Сталина и каких-то других «дядей» …

У нас, в отличие от большинства семей Шали, была черная тарелка репродуктора. Оттуда доносились песни, в которых были слова «дан приказ ему на запад, ей в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну», «если завтра война, если завтра поход, будь сегодня к походу готов», «над границей тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят, в эту ночь решили самураи перейти границу у реки…», «бей винтовка метко, без пощады по врагу, я тебе моя винтовка острой саблей помогу…», «три танкиста, три веселых друга – экипаж машины боевой».

Приближение войны ощущалось все отчетливее.

Отец с первенцем сыном Юрой

Война

22 июня 1941 года в Шале был яркий солнечный день. Воскресенье. Планировалось массовка за поселком. Народ уже собирался и двигался за поселок в сторону Сылвы.

… я увидел аэроплан. Он летел низко, от него отделялось что-то белое. И превращалось в листовки. Люди читали, мрачнели, женщины плакали, выли… Это были листовки с сообщением о том, что на нашу страну вероломно напала Германия.

Таким я запомнил первый день войны.

Тревога и горе поселились в Шале.

Чаще стали проходить через станцию поезда с солдатами и вооружением. В сторону города Молотова двигались эшелоны с бойцами, пушками, танками. В сторону Свердловска – теплушки с эвакуированными и оборудованием.

По улицам ходили группы подростков с деревянными ружьями. На поляне за поселком их учили штыковому бою с фашистами.

За поселком рыли противотанковые рвы и ставили ежи.

В садике вместо обычного супа стали давать суп с крапивой.

На станции Шаля досками была огорожена площадка, на которой разгружали жмых для коров. Мы, пацаны, пролезали под забором и «воровали» по кусочку жмыха. Он казался вкусной едой. Площадку вскоре ликвидировали. С едой стало хуже.

Семья разрасталась, в ноябре 1941 года появился младший брат – Сергей. До войны родители приобрели комод, утюг, будильник, патефон, кухонную утварь и радиопродуктор.

1941-й грозный год. К октябрю фашистская армия приблизилась к Москве на расстояние до 18 км, и немецкие командиры уже видели в бинокли Кремль.

В сентябре 1941 года я впервые увидел отца в шинели и буденовке… Он уехал в Свердловск, потом на фронт. Но через два или три дня он вернулся в Шалю и продолжил работать председателем Шалинского райисполкома.

…В октябре 1941 года наступление немцев продолжалось. Юрий Левитан своим стальным голосом доводил до населения СССР «… От Советского информбюро… вчера наши войска оставили города…»

Устоит или не устоит Москва? Эта тревога снедала даже до нас, детей.

Однажды я слышал разговор отца и матери. Отец говорил, если немцы возьмут Москву и двинутся на Урал, мы уйдем партизанить в леса…

Наша семья жила на втором этаже бревенчатого двухэтажного дома, где мы занимали две комнаты, одна из которых была кухней, столовой и спальней. Поднимались на второй этаж мы по длинной лестнице.

Детсад неделями не работал. Нечем было кормить детей.

Многие дети и подростки потеряли отцов и искали работу. Мать устроилась на работу и пришлось взять девушку в нашу семью заниматься детьми. Девушка была из деревни. Когда родители уходили на работу, к ней по лестнице поднимался обросший молодой человек в шинели. Девушка давала ему еды. Они были, видимо, из одной деревни. От человека в шинели пахло сеном. Он жил на сеновале. Потом его не стало. Говорили, что это дезертир. Родители отказали девушке и приняли другую, которую звали Ганя. Эта была девушка лет тринадцати. Нам она понравилась.

Если по поводу того, кто спас Россию в 1941-м, можно еще поспорить – Сталин? Жуков? Рокоссовский? Конев? Говоров? – то на вопрос: чему Россия обязана спасением от голода, ответ может быть такой – картошке!

Во время войны голод, если не всегда, то почти всегда, укрощался картошкой. Ее жарили, варили, парили. Из нее делали крахмал, оладьи, ее ели в мундире и без, разваристую и мороженую, рассыпчатую и водянистую… Временами ее было много, временами ее не хватало. И тогда приходил страх – выживем или нет.

Во время войны и после войны было много нищих. И они просили: «дайте кусок хлеба или картошечку.»

Я не знаю, есть ли памятник картошке. Но он должен быть в каждом российском поселении. Мы жили и победили благодаря картошке. Она заслужила памятник.

В садике мы спали на парусиновых раскладушках. Просыпались от зычного голоса Левитана «От советского информбюро… советские войска оставили город…»

Некоторые эшелоны с Запада делали остановки в Шале. Из них выгружали больных и иногда мертвых детей. Про эти эшелоны говорили: «Из Ленинграда». Для детей, эвакуированных из Ленинграда, был открыт детский дом. Взрослые из эшелонов просили еды. Жители Шали что-то давали им. Эшелоны уходили на Урал, в Свердловск, в Сибирь. Некоторых взрослых снимали с поездов и подселяли к местным жителям. В нашу квартиру, состоящую из двух комнат, подселили врача Лену, эвакуированную из Ленинграда. Ей очень понравился мой старший брат Юра, и она просила мать полушутя- полусерьезно отдать его ей на усыновление. Лена патронировала Юру, и когда он болел, она ночью дежурила вместе с матерью возле него.

Вести с фронтов приходили с формулировкой «… советские войска после тяжелых боев оставили города…».

Дважды я видел отца в буденовке и шинели. Это означало, что он уходит на фронт. Но оба раза отъезд на фронт почему-то не состоялся. Возможно, по зрению, возможно был нужен в Шале, возможно уже появлялись признаки астмы.

У отца складывались плохие отношения с секретарем райкома партии Сметаниным. И это привело к нашему отъезду из Шали.

При проведении компании по подписке на заем отец дал повод для снятия его с работы. Я слышал от отца, что на него готовилось покушение. Крестьяне в тех местах жили на хуторах. Жили сравнительно неплохо. На Урале никогда не было помещиков, и они были довольно независимыми.

Выполняя «планы», «решения», «указы» и т.п. отец с утра седлал Стрикулиста и выезжал в район в колхозы, выполнять планы по пшенице, ржи, ячменю; обеспечивать подписку на займы, помогать фронту…

Недалеко от Шали жил зажиточный крестьянин, когда-то он служил денщиком у генерала Брусилова. В тот раз отец доехал до хутора, где жил бывший денщик. Отец отобедал у хозяина хутора и должен был ехать дальше. И тут хозяин хутора спросил, по какой дороге он поедет. Отец объяснил свой план. Хозяин посоветовал отцу не ехать той дорогой, т.к. там его ждут недруги с намерением расправиться с ним. Отец учел совет хозяина хутора. Покушение не состоялось. Но недруги сделали свое дело. Они направили письмо Сметанину, тот дал ему ход. В письме утверждалось, что Кузнецов ведет подписку на заем под дулом пистолета. Отца сняли с должности председателя Шалинского райисполкома и направили директором мехлеспункта на севере Свердловской области в 15 км от города Серова. (Сметанин после войны работал в Артемовске секретарем горкома партии. Они с отцом встречались на партийных активах, но не как друзья…)

Поселок Шаля в настоящее время все чаще упоминается в историях, связанных с появлением НЛО в Пермском аномальном треугольнике.

Из нашей семьи никто больше в Шале не бывал. Но память о Шале осталась в связи с началом Великой Отечественной Войны.

1943 год. Сводки с фронтов, которые озвучивал Ю. Левитан, были разные. Где-то Красная Армия отступала, а где-то уже наступала (Сталинград, Курск…)

В голосе Ю. Левитана слышалось все больше стали. Красная Армия наступала.

Вспомнился разговор родителей. Как-то приехав из Свердловска, отец сказал почему-то шепотом, что в облисполкоме видел жену Юрия Левитана, того самого, который каждое утро неподражаемым голосом произносил «… от Советского Информбюро…»

Отец где-то заказал 2 сундука, деревянную лестницу, и семья погрузилась в теплушку. Был сентябрь 1943 года. В Шале шла уборочная. Мы закупили несколько мешков картошки. Попрощались со знакомыми. Особая дружба у отца была с Сашей Холкиным, который был его заместителем и по комсомольской работе, и в райисполкоме. В послевоенные годы он работал директором дома отдыха на озере Балтым, и умер очень молодым.

Председателем Шалинского райисполкома стал Петелин, который работал в райисполкоме начальником отдела народного образования. Судьба сведет Кузнецова и Петелина. Но это случится через несколько лет.

Красноярка

От Шали до Свердловска я не запомнил ничего. А вот Свердловск! Это много, много домов. И деревянных, и кирпичных. Большие трубы заводов. Дым, стук, звон. Железнодорожный вокзал с кирпичными одноэтажным зданием, забитый народом, и множество путей с вагонами и военными эшелонами.

Люди кишели, как муравьи. Лезли на крыши вагонов. Пытались вскочить на подножки движущихся поездов. Кто-то устраивался между вагонами. Я впервые увидел смерть. Человек упал с крыши вагона. Раздался хруст костей под колесами.

В Свердловске нашу теплушку долго держали вдали от сортировочной. Отец ходил на переговоры с железнодорожным начальством. Возвращался хмурый. Железнодорожное начальство в черных шинелях с белыми погонами было суровым и неразговорчивым. Отец выдвинул к раздвижной двери теплушки мешок картошки… Вечером нашу теплушку «подали на сортировку». Это была огромная площадь, изрезанная рельсами, на которой составлялись эшелоны на Запад, на Восток, на Север, на Юг. На сортировочной площадке была «горка». Маневровый паровоз завез туда нашу теплушку, отцепил, и мы, набирая скорость, помчались вниз. Отец скомандовал, чтобы мы за что-то ухватились. Раздался грохот. Наша теплушка врезалась в формируемый эшелон на Север.