Исчезнувшее свидетельство

– А сейчас вы придерживаетесь другой версии?

– Ипатьевская летопись, в которой приводится самый полный летописный рассказ о походе князя Игоря на половцев, состоит из трех частей: древнейшего летописного свода Повести временных лет, составленного в Киевском Выдубицком монастыре свода 1200 года и галицко-волынской летописи с несколькими ростово-суздальскими записями. Некоторые исследователи считают автором второй части тысяцкого боярина Петра Бориславича. Так вот, исследуя стиль «Слова о полку Игореве» и этой части Ипатьевской летописи, нашли определенное сходство в употреблении таких слов, как «веселие», «потоптати», «шоломя». А существительное «чага» – полонянка, невольница – вообще встречается только в «Слове о полку Игореве» и в той части Ипатьевской летописи, которую якобы написал Петр Бориславич.

– Совпадения отдельных слов можно объяснить иначе: авторы Ипатьевской летописи и «Слова о полку Игореве» были современниками и пользовались одним словарным запасом древнего русского языка, – сказал Окладин.

– А действительно ли список «Слова» сгорел? – перевал я разговор на другую интересующую меня тему.

– Наиболее ретивые скептики и враги Мусина-Пушкина обвиняли его, что он чуть ли не специально оставил свое Собрание российских древностей в Москве, чтобы оно погибло, поскольку в нем якобы больше было подделок, чем подлинных вещей и рукописей. В полной гибели коллекции графа не сомневался Калайдович, а он по делу о судьбе «Слова» провел самое настоящее следствие. В биографии Мусина-Пушкина со слов графа ясно написано, что Собрание вместе с великолепным графским домом было «превращено в пепел». Для русской культуры это была потеря невосполнимая. Карамзин в письме Малиновскому так и отзывался: «История наша лишилась сокровища».

– Неужели из всего собрания Мусина-Пушкина ничего не уцелело? – не отставал я от краеведа.

– Несколько древних рукописей, бывших на руках у Карамзина, и то, что хранилось в ярославском имении графа в селе Иловна. В 1848 году его сын Владимир Алексеевич составил завещание, где указывались манускрипты, которые должны были быть переданы как дар семьи Мусиных-Пушкиных в Академию наук и в Публичную библиотеку. Но они туда не поступили, следы этих рукописей пропали. Однако позднее выяснилось, внук Мусина-Пушкина в 1866 году передал их собирателю Черткову. Сейчас они в Государственном историческом музее. Несколько вещей в Ярославском музее – вот и все, что осталось от богатейшего собрания. А между тем вся коллекция Мусина-Пушкина, которую он собирал в течение сорока лет, могла сохраниться в целости, – с неподдельной болью в голосе сказал Пташников, словно гибель собрания произошла на его глазах. – Граф написал проект прошения к императору присоединить свое Собрание к библиотеке Коллегии иностранных дел, которую возглавлял его приятель Бантыш-Каменский, с правом пользоваться этой библиотекой младшему сыну Александру. Однако он не успел довести задуманное до конца. В Москве погибло уникальное собрание, а на следующий год, в битве при Люнебурге, погиб и Александр – майор Ярославского ополчения. Видимо, после окончания службы он намеревался пойти по стопам отца, потому тот и хлопотал допустить сына к работе в библиотеке, в которой хранились древние русские рукописи и документы…

Через несколько дней я получу новые сведения о судьбе Александра и всей семьи Мусиных-Пушкиных, причем из источника, о существовании которого мы в этот вечер даже не догадывались, но появление которого в Ярославле было прямо связано с проводимым расследованием.

В этот вечер Пташников так и не вспомнил, что хотел посоветоваться с Окладиным о первом издании «Слова», подаренном краеведу загадочным доброжелателем. Я только обрадовался этому – неизвестно, чем для меня закончился бы их разговор.

Глава шестая. Убийство в графской усадьбе

Все, о чем историк и краевед так увлеченно говорили во время нашей последней встречи, надо было немедленно, пока эти сведения не изгладились в памяти, изложить на бумаге. И я с утра сел за письменный стол, чтобы закончить работу над очередной главой уже на следующий день. Но вечером в моей квартире прозвучал телефонный звонок, который опять выбил меня из рабочей колеи.

Мне позвонила Лидия Сергеевна, извинилась за поздний звонок.

– Помните, я рассказывала о мужчине, интересовавшимся ценой подлинной акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне? Так вот, сегодня он опять появился у нас в музее. Я хотела вам сразу позвонить, но заболела одна наша сотрудница, я ездила ее навещать и только сейчас вернулась домой…

Почему-то я упустил из виду, что Золин может начать поиски Пташ-никова с музея, поэтому сейчас ожидал от Лидии Сергеевны самых неприятных известий.

– Вы слышите меня? – удивилась женщина моему молчанию.

– Да-да, говорите. Зачем он приходил?

– К сожалению, сначала он обратился не ко мне, а к моей помощнице и спросил ее, не было ли в последнее время каких-нибудь интересных поступлений, связанных с историей «Слова о полку Игореве». Ну, она и похвасталась, что нашлась подлинная акварель с видом мусин-пушкинской усадьбы.

– А разве акварель до сих пор не в экспозиции?

– Что вы, так быстро такие дела не делаются, – урезонила меня Лидия Сергеевна. – Надо оформить соответствующие документы, провести полное исследование экспоната и так далее.

– Понятно, понятно, – нетерпеливо прервал я Лидию Сергеевну, вроде бы намеревавшуюся изложить мне все тонкости музейного дела. – Как этот человек прореагировал на появление в музее акварели?

– Моя помощница потом рассказала, что он даже в лице изменился, чуть ли не в ультимативной форме потребовал сообщить ему, кто передал акварель музею. Но она не знала этого – и послала его ко мне. Когда я назвала вашу фамилию, он чуть не ругнулся, едва сдержался. Видимо, вы с ним знакомы?

– Да, недавно познакомились и очень мило поговорили, – не стал я вдаваться в неприятные подробности нашей встречи с Золиным. – О чем он еще спрашивал вас?

– Поинтересовался, читала ли я ваши очерки об истории «Слова о полку Игореве», которые публикует молодежная газета. Конечно, я довольно-таки внимательно ознакомилась с ними, о чем и сообщила этому человеку.

– А он?

– Задал вопрос, показавшийся мне очень странным: не знаю ли я, кто скрывается под именами Историка и Краеведа.

– И вы ответили ему, это Окладин и Пташников, – обреченно проговорил я, уже не сомневаясь, что Лидия Сергеевна даст утвердительный ответ.

– Сама не знаю почему, но я поостереглась сказать об этом. Впрочем, наверное, меня насторожила его реакция на появление акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина. У меня создалось такое впечатление, что он был готов выхватить ее из моих рук.

– Значит, вы ее все-таки показали?

– Да, уж так получилось, он очень настойчиво просил меня об этом, – извиняющимся тоном произнесла Лидия Сергеевна. – А вы считаете, мне не следовало этого делать?

Я, как мог, успокоил женщину:

– Главное – вы не дали ему адрес Пташникова, а все остальное не столь важно. Когда-нибудь я объясню, в чем тут дело. Возможно, с тем же вопросом к вам обратится кто-то другой, но по поручению этого человека, поэтому, пожалуйста, никому не говорите про Окладина и Пташникова, у них могут быть неприятности.

– Все это похоже на запутанный сюжет для детективного романа, – вздохнула Лидия Сергеевна, выслушав меня. – Хотя я и не большая почитательница этого жанра, но в данном случае согласна стать вашей соучастницей. Чувствую, кроме акварели вы нас еще чем-то удивите. Кстати, первое издание «Слова о полку Игореве» появилось у Пташникова не с вашей помощью?

– Не совсем, но некоторым образом я причастен к тому. Только не говорите Пташникову, придет время – я сам все ему открою.

– Сплошные загадки.

– А что вы скажете о моих очерках об истории «Слова о полку Игореве»? – поспешил я перевести разговор, испугавшись новых вопросов, на которые не смогу ответить.

– Если честно признаться, мне не очень понравилось, как в ваших очерках представлен Алексей Иванович Мусин-Пушкин, – откровенно заявила женщина и, спохватившись, добавила: – Наверное, автору слышать такое неприятно?

– Мне очень важно знать ваше мнение, так что не стесняйтесь, не обижусь, – заверил я Лидию Сергеевну.

Выдержав паузу, она продолжила:

– Несмотря на скандальные слухи, которые окружали графа, это был деятельный, образованный человек, как немногие в то время понимавший необходимость сохранения культурных и исторических ценностей прошлого. А вы его чуть ли не на скамью подсудимых посадили, допрашивали почти как преступника. Так нельзя, он не заслужил такого отношения к себе.

– Но я здесь ни при чем! – попытался я оправдаться. – Это Михаил Николаевич Окладин так критически относится к Мусину-Пушкину, подвергает сомнению подлинность «Слова о полку Игореве». А я только добросовестно пересказываю его споры с Пташниковым, почти не делая никаких комментариев.

– Вы не находите позицию Михаила Николаевича странной?

– Странной? Что вы подразумеваете?

– Толком я и сама не могу объяснить, но чувствую – он что-то скрывает от вас, отсюда вся его язвительность по отношению к Мусину-Пушкину и недоверчивость к подлинности «Слова о полку Игореве». Я его очень давно знаю, мы вместе заканчивали педагогический институт, одновременно учились в аспирантуре, да и сейчас довольно часто общаемся по работе в ученом совете нашего музея. Ведь совсем недавно он воспринимал «Слово» как подавляющее большинство русских интеллигентных людей – с гордостью и восхищением, что в отечественной культуре есть такое сокровище. А сейчас, если судить по вашим очеркам, его словно подменили. Что могло с ним произойти?…

Попрощавшись с Лидией Сергеевной, я еще долго обдумывал ее последнее замечание. Действительно, что скрывается за критическим отношением Окладина к «Слову о полку Игореве» и Мусину-Пушкину, нашедшему древний список? Нет ли в руках историка каких-то неоспоримых доказательств, которые он выложит в последний момент и тем самым возьмет в споре с краеведом верх? Ведь он уже намекал мне на существование какого-то документа…

Хотя новая попытка Золина узнать, у кого находится первое издание «Слова», опять закончилась неудачей, я был уверен, она не последняя, он не отступится от задуманного и очень скоро опять предпримет какие-то неожиданные шаги. Но какие именно? От этого человека можно всего ожидать.

Непонятное поведение Окладина, молчание Старика, так и не откликнувшегося на мои первые публикации, наконец, непредсказуемость поступков Золина – все это отвлекало меня от работы над следующим очерком. Написал я его только на третий день – и почти тут же мне снова позвонила Лидия Сергеевна.

– Не могли бы вы сегодня приехать в музей? – поздоровавшись, спросила она. – Тут я нашла некоторые документы, касающиеся истории усадьбы Мусина-Пушкина в Иловне. Думаю, вам будет интересно их увидеть…

По голосу Лидии Сергеевны я понял, что ей удалось найти нечто непредвиденное, чего она сама не ожидала обнаружить. Поэтому через час после телефонного звонка я уже был в ее кабинете. Здесь, только увидев Лидию Сергеевну, я еще раз убедился в верности своего предположения – она была чем-то не на шутку взволнована.

– Помните, я говорила, что лишнее окно на акварели, которую вы передали в музей, не дает мне покоя? – начала Лидия Сергеевна, усадив меня за свободный стол. – Пыталась себя убедить, что это мелочь, не стоит и внимания обращать, а все равно никак из головы не идет. Короче, я обратилась к одному знакомому краеведу, недавно выпустившему в местном издательстве книгу, посвященную городу Мологе и истории затопления его Рыбинским водохранилищем. Он сам – уроженец Мологи и всю свою жизнь отдал коллекционированию материалов, связанных с судьбой родного города. Я рассказала ему историю акварели, которую вы принесли в музей, и спросила, нет ли у него каких-нибудь материалов об усадьбе Мусина-Пушкина в Иловне. И он вспомнил одну любопытную публикацию в мологской газете, напечатанную накануне ее закрытия в связи с затоплением Мологи. Вот эта статья. – Лидия Сергеевна вынула из папки на столе пожелтевший от времени лист газетной бумаги, на котором красным карандашом был подчеркнут интригующий заголовок – «Труп в дворянском гнезде», а ниже шел текст статьи:

«Ударными темпами продолжаются подготовительные работы в котловане будущего Рыбинского моря, задуманного гением нашего вождя товарища Сталина и осуществляемого энтузиазмом советских людей, решивших бросить вызов самой природе, самой географии Земли. На новые места жительства и работы уже эвакуированы тысячи семей, сотни учреждений и предприятий, десятки сел и деревень. Эвакуация идет строго по плану и организованно. Однако иногда случаются неожиданности, которые никак нельзя было предвидеть. Так, после взрыва графской усадьбы Мусиных-Пушкиных в селе Иловна, в которой ранее размещалось сельскохозяйственное училище, рабочие обнаружили в развалинах здания хорошо сохранившийся труп мужчины. Перед взрывом из здания вывезли буквально все, что могло представлять собой хоть какую-то ценность, тщательно были осмотрены все подвалы и закутки, поэтому остается загадкой, где труп находился все это время. Однако можно предположить, что в доме имелся тайник, в котором и был надежно спрятан труп мужчины. Какую тайну хранило дворянское гнездо? Сколько еще подобных загадок таят в себе другие дворянские усадьбы, которые тоже подлежат затоплению? Можно только порадоваться, что рукотворное море навсегда уничтожит следы нашего мрачного прошлого, к которому нет возврата, что мы расстаемся с этим прошлым решительно и бесповоротно. Труп в дворянском гнезде – символ той нищей и бесправной России, с которой мы расстались навсегда. Новое море на картах мира – символ нового государства СССР, семимильными шагами устремляющегося к коммунизму! Редакция обещает читателям, что в ближайших номерах нашей газеты мы сообщим о результатах расследования этого загадочного происшествия, случившегося в селе Иловна».