Правовая психопатология

Поскольку возмещение морального ущерба в судебной практике только набирает опыт, мы остановимся на данном аспекте правоприменения более подробно.

«Защита гражданских прав осуществляется путем… компенсации морального вреда» (ст. 12 ГК).

«Если гражданину причинен моральный вред (физические или нравственные страдания) действиями, нарушающими его личные неимущественные права либо посягающими на принадлежащие гражданину другие нематериальные блага, а также в других случаях, предусмотренных законом, суд может возложить на нарушителя обязанность денежной компенсации указанного вреда. Суд должен также учитывать степень физических и нравственных страданий, связанных с индивидуальными особенностями лица, которому причинен вред» (ст. 151 ГК).

«Размер компенсации морального вреда определяется судом в зависимости от характера причиненных потерпевшему физических и нравственных страданий, а также степени вины в случаях, когда вина является основанием возмещения вреда» (ст. 1101 ГК).

Постановление Пленума Верховного суда РФ от 20 декабря 1994 г. (в ред. от 25 октября 1996 г.) «Некоторые вопросы применения законодательства о компенсации морального вреда» гласит: «Моральный вред, в частности, может заключаться в нравственных переживаниях в связи с… невозможностью продолжать активную общественную жизнь, потерей работы, раскрытием врачебной тайны, временным ограничением каких-либо прав, физической болью в связи с заболеванием, перенесенным в результате нравственных страданий».

По-видимому, для оценки такого субъективного фактора, как страдания, необходимы какие-то внешние ориентиры, индикаторы, связанные между собой внутренней логикой причинно-следственных отношений.

Замечание первое. Для компенсации морального вреда необходимо установить причинно-следственную зависимость между событием и переживанием, для чего требуется знать о силе внешнего раздражения и об индивидуальной значимости факта, послужившего источником вреда.

Сравнительно легче делать выводы, когда причиной страдания выступает угроза жизни. Тогда по общему правилу допускается вероятность так называемого нервного шока. Для его констатации достаточно установить следующее:

а) потерпевшему причинены телесные повреждения;

б) потерпевший имел основания опасаться телесных повреждений;

в) повреждения были нанесены или имелись основания опасаться нанесения таковых другому лицу, с которым потерпевший состоял в близких отношениях, причем истец был очевидцем происшедшего.

По-видимому, страх смерти и инстинкт самосохранения считаются фундаментальными естественными реакциями.

Сложнее обстоит дело, когда объектом вредоносного воздействия становится личность человека с его представлениями о чести и достоинстве. Здесь приходится считаться с тем, что личность формируется в определенных условиях, которые у разных людей не совпадают. Каждый человек относит себя к более или менее узко ориентированной субкультуре, перенимая у нее нравственные смыслы. Покушение на них означает утрату собственного Я, а зачастую вынуждает менять и общественный статус, что для окружающих с иными взглядами на жизнь может вообще проходить незаметно. Недаром законодатель счел нужным несколько раз подчеркнуть необходимость учитывать индивидуальные особенности человека при определении факта и степени морального вреда.

Например, подэкспертная Х., 23 лет, учительница в небольшом рабочем поселке, характеризовалась всеми как общительный, жизнерадостный, самолюбивый человек. В своем поселке она играла заметную общественную роль и пользовалась прекрасной репутацией. После изнасилования несовершеннолетним соседом по улице, который еще недавно был ее учеником, она стала замкнутой, неразговорчивой, редко покидала дом во внеслужебное время, утратила интерес к работе. Ее состояние особенно ухудшилось после того, как родители обвиняемого во избежание наказания сына попытались склонить ее к замужеству. С течением времени состояние Х. не улучшилось, так что родные были вынуждены установить за ней постоянный надзор, но однажды она обманула их бдительность и повесилась на крючке в предбаннике в положении сидя.

Замечание второе. Когда причинно-следственные зависимости установлены, необходимо избрать методы получения доказательств, соответствующие поставленной задаче. Ведь моральный вред подразумевает страдание, что означает психическую реакцию в форме ощущения (физического) или представления (нравственного), отраженного в сознании потерпевшего как личное переживание.

Естественно, что основным источником сведений являются рассказ потерпевшего, а также свидетельства людей, зафиксировавших изменение привычного образа жизни после события, причинившего вред. Иными словами, нужно выяснить, что говорит, кто говорит, что о нем говорят.

Субъективная картина переживаний не только важна, но и наиболее доступна юридической оценке. Конечно, человек в чем-то сгущает краски и не всегда достаточно обоснованно драматизирует события. В конечном счете, он волен переживать по-своему. Другой вопрос, когда его страдания заслуживают лишь сочувствия, а когда – материальной компенсации. В этом отношении лучше ориентироваться не только на свободное изложение самого потерпевшего, но и на интерпретацию специалиста, обладающего для этого необходимыми познаниями.

За последние столетия человечество накопило заслуживающий доверия опыт работы с людьми, которые испытывают проблемы психической средовой адаптации. Типичные варианты реакций на стресс и фрустрацию (состояние, когда сильные чувства сталкиваются с непреодолимыми препятствиями) хорошо изучены и достаточно подробно описаны. Огромная армия психотерапевтов ежедневно принимает в своих кабинетах множество людей, страдающих от разного рода жизненных неудач. Так что выделить в рассказе потерпевшего элементы, взаимодействие которых свидетельствует о том, что огорчения вышли за рамки психологической нормы, не составляет большого труда.

Индивидуальные особенности психики и характера, окрашивающие реакцию на травмирующие обстоятельства, тем более подлежат психологической диагностике. Современные средства науки позволяют получать надежные сведения о свойствах личности, способных повлиять на осознание и переживание вредоносной ситуации. Например, интеллектуально развитый и высокообразованный человек обладает, как правило, и более высокой адаптивностью, нежели глупый и ограниченный; уравновешенный в эмоционально-волевом отношении значительно чаще полагается на себя, тогда как неустойчивый склонен искать сочувствия на стороне и т. п.

И наконец, свидетельские показания бывают вполне убедительными, если они правильно собраны. Страдающий человек ведет себя иначе, чем тот, кто ищет выгоды, рассказывая о чувствах, которых не испытывает. От суда требуется лишь известная инициатива при получении интересующих его сведений в этом деликатном вопросе.

Дело в том, что по общему правилу гражданского судопроизводства истец сам обязан представлять доказательства, что в данном случае не совсем уместно. Во-первых, человек страдающий не видит себя со стороны, а во-вторых, сама идея привести в суд свидетелей, готовых подтвердить наличие страданий, выглядит несколько сомнительной. Хорошо, когда гражданский иск заявляется в уголовном процессе, где свидетелей достаточно. Если же речь идет о досудебной подготовке гражданского процесса, положение кажется неразрешимым. Единственный выход видится в расширении полномочий экспертов по приглашению для участия в исследовании обстоятельств, имеющих значение для дела, лиц из числа совместно проживающих или сотрудничающих.

Замечание третье. Величина компенсации безоговорочно относится к судебным решениям, свободным в своей основе, но в теории постоянно высказываются предложения о необходимости неких тарифицирующих ориентиров. Этому вопросу следует уделить некоторое внимание хотя бы потому, что судебная практика сильно тяготеет к подобным упрощениям.

Сама по себе идея тарифа издревле существует в юриспруденции. Например, в Русской Правде можно прочесть следующее:

«Если придет на двор (то есть в суд[4 - Здесь и далее в скобках пояснения автора.]) человек в крови или синяках, то свидетелей тому не искать, а обидчик пусть платит продажи (штраф в пользу князя) – три гривны» (около фунта серебра).

«Кто отрубит другому какой-либо палец – три гривны продажи, а потерпевшему – десять гривен».

«Если кто убьет тиуна (судью) – двенадцать гривен».

По сути, на Руси денежный штраф являлся почти единственным возмездием за преступление.

Примечательно, что и современные отечественные авторы склонны к тарифной схеме, построенной на оценке противоправного деяния с «презюмированным» моральным вредом, сумма компенсации за который зависит от формы вины причинителя вреда. Например, причинение тяжкого вреда здоровью – 576 минимальных размеров заработной платы; средней тяжести – 216; легкого – 21; нанесение побоев – 17; незаконное помещение в психиатрический стационар – 21 за один день пребывания и т. п., включая все основные составы преступления против личности[5 - Эрделевский А. М. Моральный вред. М., 1997.].

Однако тарифный подход, при котором доминирует штраф за содеянное, не исчерпывает всех возможных вариантов решения проблемы. В мировой практике преобладает стремление не столько наказать виновного, сколько облегчить судьбу потерпевшего, исходить не из факта содеянного, а из оценки наступивших последствий. При этом за основу берется феномен «лишения жизненной активности» как критерий, суммирующий утраты в физической, психической и социальной жизни человека.

С учетом высказанных замечаний и следует строить тактику сбора, оценки и квалификации доказательств, необходимых для мотивации судебного решения о компенсации морального вреда в связи с появлением расстройств психического здоровья.

Критерии оценки наступивших последствий

1. Сам факт психического расстройства как клинически очерченного феномена требует врачебного заключения с названием болезни, которое предусмотрено действующим в стране перечнем заболеваний, утвержденным правительством. При этом не обязательно устанавливать его посредством судебной экспертизы, во всяком случае, закон такого требования не высказывает. Достаточно иметь соответствующий документ, где диагноз поставлен в причинно-следственную связь с вредоносным событием (например, «реактивно-невротическое состояние посттравматического генеза»). Однако в тех случаях, когда врачи подобной связи не обнаруживают (больной не ставит их в известность о своих личных неприятностях, расстройство развивается через некоторое время после нанесения повреждения, когда человек еще не улавливает связи этого события с отклонениями в состоянии здоровья, и т. п.), целесообразно и оправданно назначение экспертизы для ее установления.

Само наличие психического расстройства, появившегося в результате вредоносного воздействия, подтверждает высокую степень вероятности нравственного страдания, но для определения степени последнего факт болезни необходимо соотнести с другими аспектами жизни.

2. Прежде всего, надлежит соотнести наступившие последствия с изменениями показателей эффективности труда. Ведь даже в случаях, когда не наступает медицински обоснованных персональных ограничений, деловые качества могут снизиться, что станет препятствием для дальнейшей карьеры.

Например, после аварии, повлекшей сотрясение мозга и нервный шок, у потерпевшей – главного бухгалтера – ослабли возможности памяти. Ей стало трудно удерживать в поле активного внимания ту массу деталей, которые необходимы в текущей работе. Пришлось пользоваться записной книжкой, просить у руководителя, когда тот обращался за какой-либо информацией, время на подготовку ответа, что было немедленно замечено. Возникли неуверенность в себе, боязнь ошибки, чувство недостаточной компетентности. Под давлением обстоятельств потерпевшая через несколько месяцев была вынуждена просить отпуск, а когда отдых не помог – перейти на более скромную должность, где требования к памяти были ей по силам.

Естественно, столь деликатные изменения психики не подлежат оценке врачебно-трудовой экспертизы как основание для инвалидности, но они становятся источником реальных страданий и причиной профессиональной деградации. Юридическое значение этого факта несомненно.

3. Затем следует оценить те ограничения, которые возникли в сфере профессиональной реализации личности человека, урезали его социальные перспективы.

Например, после авиационной катастрофы, сопровождавшейся сильным (и вполне реальным) страхом смерти, у потерпевшего возникла устойчивая боязнь любого перемещения по воздуху. Казалось бы, это не имело особого значения для выполнения им основных профессиональных функций. Но дело было на Крайнем Севере, где наземные дороги почти отсутствуют, так что любой рост по должности подразумевал командировки, а, следовательно, пользование услугами авиации. Не в силах преодолеть себя, квалифицированный специалист отказался от повышения, потеряв в материальном и моральном отношении, так как не рискнул объяснить ни дома, ни на работе истинные причины своего решения, опасаясь уронить свое достоинство в глазах близких ему людей.

Когда психическая природа нанесенного ущерба несомненна, причинная связь с вредоносным фактором очевидна, фиксация страха в поле сознания включает в себя невротические механизмы, хотя по клиническим меркам явной болезни вроде бы и нет. Понятно, что компенсация возникшего ущерба возможна только по основанию морального вреда.

4. Кроме ограничения в сфере профессиональной активности наступившие изменения могут повлечь за собой осложнения в личной жизни, доставляя потерпевшему различные неприятности.

Например, сильный страх смерти, который женщина испытала при авиационной катастрофе, ассоциировался у нее с болями в пояснице, возникшими непосредственно после травмы в связи с незначительным (по хирургическим меркам) переломом позвоночника. Анатомические нарушения вскоре зарубцевались, но ощущение боли возникало всякий раз, когда она испытывала психическое напряжение, в частности перед вступлением в интимные отношения. Последние превратились для нее в источник болезненных ощущений, которые она вынуждена время от времени терпеть во имя сохранения семьи.

Нетрудно понять, что и здесь истинные масштабы утраты относятся к психике и далеко превосходят последствия собственно анатомических нарушений.

5. Нервный шок может повлиять и на развитие личности, когда потерпевший – несовершеннолетний.

Например, Дима Д., 5 лет, попал в авиационную катастрофу (самолет при посадке столкнулся с вертолетом). Некоторое время они с матерью не могли выбраться наружу, а когда это им удалось, «долго кричали от страха, сидя на земле и глядя друг на друга». В результате у ребенка появился устойчивый страх остаться без матери. Около года он постоянно нуждался в ее присутствии. Ребенка пришлось взять из детского сада на домашнее воспитание. В школу он пришел неподготовленным, что вызвало проблемы адаптации. Диму перевели в класс педагогической коррекции с ослабленной программой обучения, где дети проходят трехлетний срок начальной школы за четыре года. Можно не сомневаться, что преодоление вредоносных последствий в форме задержки психического развития затянется как минимум еще на несколько лет.

Во всех примерах, которые мы привели, судебный медик не зафиксировал повреждений сверх легких телесных с незначительными расстройствами здоровья (ушибы, несложные переломы). Так что по прежним меркам вся тяжесть психической, социальной и профессиональной реабилитации легла бы на долю самих потерпевших, вынужденных мириться с ограничениями жизненной активности из-за халатности, неосторожности, элементарного головотяпства людей, обязанных по закону соблюдать меры необходимой предосторожности. Но сегодня они вправе рассчитывать, что их утраты будут компенсированы в объеме затрат, которых им это будет стоить, и соответственно страданиям, отравляющим человеку естественное ощущение радости жизни.

Причины психического вреда могут быть и не связаны с нервным шоком. Стоит вспомнить такие потрясения, как незаконное лишение свободы, помещение в психиатрическую больницу, разглашение врачебной тайны и др. Да и любое нарушение права на неприкосновенность личности, по сути, является источником нравственного страдания. Так что перечислять составы возможных вредоносных действий по меньшей мере нецелесообразно. Мы глубоко убеждены, что суду вполне достаточно установить факт перехода человека в разряд людей с ограниченными возможностями, чтобы своим решением обеспечить ему компенсацию морального вреда в размерах, диктуемых соображениями социальной справедливости.

4. Представительство в судебных и иных органах

Понятия гражданской процессуальной правоспособностиидееспособности в общих чертах соответствуют аналогичным категориям в гражданском праве. Так, способность иметь гражданские процессуальные права и обязанности (гражданская процессуальная правоспособность) признается в равной мере за всеми гражданами РФ независимо от возраста и психического состояния. Возникает гражданская процессуальная правоспособность с момента рождения и прекращается со смертью. Поэтому психически больные лица, неважно, признаны они недееспособными или нет, могут быть истцами, ответчиками, третьими лицами в гражданском процессе.

Способность осуществлять свои права в суде и поручать ведение дела представителю (гражданская процессуальная дееспособность) принадлежит гражданам, достигшим совершеннолетия. При этом у них предполагается наличие зрелой воли. По объему дееспособности выделяются три группы граждан: полностью дееспособные; частично дееспособные в силу своего возраста или решения суда; недееспособные, к которым относятся дети до 15-летнего возраста и психически больные лица, признанные таковыми в установленном законом порядке. Что же касается психически больных совершеннолетних людей, не признанных недееспособными, то в законе нет указаний об ограничении или лишении их гражданской правовой дееспособности. Это означает, что они имеют не только право на предъявление иска (для него достаточно процессуальной правоспособности), но и возможность самостоятельно реализовать это право.

Если судья по ошибке принял исковое заявление от недееспособного, то оно остается без рассмотрения, если же сторона утратила дееспособность (имеется судебное решение о признании лица недееспособным) уже в период подготовки дела к рассмотрению, суд обязан приостановить производство по делу до назначения недееспособному представителя.