Россия и Швеция после Северной войны

Но господство французов над умами шведских политиков продолжалось. В начале 1734 года Финч докладывал главе Форин Офис Р. Уолполу (лорду У.С.Харрингтону) (1683—1756) о том, что Швеция благосклонно внимает французским предложениям, в то время как канцлер А.И.Остерман и Э. Бирон через английского резидента в Петербурге Клавдия Рондо (Rondeau)[23 - К. Рондо, бывший 1-й секретарь английской миссии в России, был по инициативе Лондона после долгого перерыва назначен английским резидентом в Петербурге. В ответ Россия в конце 1731 года назначила своим резидентом в Лондоне гвардии поручика князя Антиоха Кантемира. Кантемир потом был переведен в Париж, где и скончался 31 марта 1744 г.] просили дать Финчу инструкцию действовать против Кастехи заодно с послом М.П.Бестужевым. В апреле лорд Харрингтон проинформировал К. Рондо о том, что Финчу в Стокгольм уже направлены указания вместе с М.П.Бестужевым решительно препятствовать втягиванию Швеции в польские распри. В конце декабря 1734 года в Петербурге было заключено русско-английское соглашение, сотрудничество Лондона и Петербурга, таким образом, фактически уже началось. Этому во многом способствовала смерть короля Георга I, находившегося последние годы в весьма неприязненных отношениях с русским двором, и восхождение на английский престол Георга II.

Положение русской стороны, в частности, посла М.П.Бестужева, несколько осложнилось тем, что летом 1734 года к Кастехе перебежал секретарь русского посольства Панов, очевидно владевший некоторой информацией о щекотливых денежных взаимоотношениях посла со шведскими политиками. Тем не менее, как пишет шведский историк К.Г.Мальмстрём, деятельность иностранных послов, включая Бестужева и Финча, на открывшемся в мае 1734 года риксдаге, была очень интенсивной. Практически каждый член риксдага «сидел» на «дотации», полученной либо от французского, либо от английского, либо от русского посла. Сторонники Хорна повсюду были теснимы сторонниками Юлленборга-Хёпкена, за которыми стоял король.

Прошедшие во время очередной сессии риксдага выборы Бестужев оценил как вполне благоприятные: в лантмаршалы парламента был выбран генерал К.Г.Левенхаупт, не входивший ни в одну из партий, а в секретную комиссию была избрана лишь одна треть «подозрительных», а остальные вроде бы принадлежали к прокоролевской (проюлленборговской) партии. Большинство депутатов были настроены миролюбиво, что гарантировало нейтралитет Швеции по отношению к польским событиям.

Но в действительности картина была намного сложней той, которую рисовал посол. Она была подвержена постоянным изменениям, политический флюгер Стокгольма продолжал вращаться с бешеной скоростью, а настроения шведов постоянно менялись, заставляя горячие сердца Бестужева, Кастехи и Финча то лихорадочно биться от радости, то сжиматься от очередной неудачи. Впрочем, главный вектор симпатий в Стокгольме показывал всё-таки на Париж.

24 сентября 1734 года Швеция, как бы парируя военно-дипломатический успех России в Польше, заключила договор с Данией о военно-политическом союзе, отвергнув пока и предложения Бестужева о продлении договора 1724 года, и Кастехи и Финча о субсидиях. При этом Швеция легко отказалась от своих гарантий шлезвигского вопроса. Конечно, всем было ясно, что этот союз был направлен как минимум против возможной агрессии России на Скандинавском полуострове. Веттерберг пишет, что шведско-датский союз был частью общего плана Франции и Швеции связать русскую армию на северном фланге в случае вступления Швеции в войну с Россией. Швеции тогда требовалось обезопасить свой западный и южный фланг. Одновременно союз с датчанами служил признаком разочарования шведов во французах.

Но русская опасность в очередной раз была переоценена – России в этот момент было не до шведов. В конечном итоге акции Кастехи на стокгольмской «бирже» пошатнулись. На завершающей фазе конфликта в Польше, во время осады русскими войсками Данцига, в котором укрылся Станислав Лещинский, Франция начала проводить по отношению к шведам двойную политику. Призывая их теперь оказать помощь осаждённому Данцигу, она одновременно начала тайные переговоры с Россией о том, чтобы та согласилась признать польским королём Лещинского в обмен на признание Францией русских завоеваний в Прибалтике[24 - Эти переговоры от имени Версаля с 1733 года в строгой тайне вёл в Петербурге мелкий мекленбургский чиновник Кристьян Вильгельм Хейль. Некоторое время спустя его заменил некто Бернардони, личность которого историками не установлена. (Скорее всего, под этим именем скрывался тайный эмиссар кардинала Флёри.) Бернардони покинул Петербург сразу после заключения там англо-русского договора.]. Позже, когда французский десант под Данцигом попал в плен к русским, тайные контакты с Петербургом стали ещё более необходимы для Парижа.

Хорну и многим другим шведским политикам стало очевидно, что французы хотят столкнуть Швецию с Россией, не взяв на себя никаких обязательств. Выяснилось, что польское наследство волновало Париж только потому, чтобы нанести ущерб Австрии. Если бы попутно удалось посадить на польский трон Лещинского и втянуть шведов на его сторону, то для французской стороны это было бы только дополнительным плюсом. Швеция рассматривалась всего лишь в качестве разменной карты в далеко идущих планах Франции. Разочарованный Хорн даже высказался в пользу продления русско-шведского оборонительного союза. На заседании канцелярии 26 ноября он сделал недвусмысленное заявление о том, что предложение Франции довольно опасно для Швеции, в то время как дружба с морскими державами даёт стране безопасность, которую не даёт Франция.

Впрочем, искренней дружбы с Англией у шведов тоже не было. В Стокгольме понимали, что англичане и пальцем не пошевелили бы для того, чтобы помочь шведам вернуть утраченные прибалтийские земли. Лондон мог прийти им на помощь только при возникновении угрозы существованию Швеции как государства. В остальном Швеция интересовала Англию как торговый партнёр и поставщик железа.

К осени 1734 года де Кастехе с помощью денежных подачек всё-таки удалось в основном сформировать послушную Версалю и враждебную России партию, которая заявит о себе во весь голос на риксдаге 1738 года и которая на протяжении последующих десятилетий будет определять внешнюю и внутреннюю политику страны, – партию, которая, по мнению К.Г.Мальмстрёма, причинила шведским национальным интересам непоправимый ущерб. Слепая ненависть к России и желание добиться реванша за проигранную войну перевесили временную неприязнь шведов к Франции.

Интересно проследить в этом отношении обстоятельства эволюции К.Г.Юлленборга, будущего президента канцелярии. Как ни странно, но главную роль в его политическом восхождении сыграла… любовь Фредрика I к 16-летней адмиральской дочери фрёкен Хедвиг Элисабет Таубе. Воспылавший страстью король в 1734 году стал часто посещать круг семьи адмирала Г.А.Таубе, в который входил и Юлленборг, вице-президент канцелярии, но находившийся уже в оппозиции к Хорну. Любовь короля стала притчей во языцех, и Хорн сделал ему замечание. Поступок президента канцелярии Фредрик воспринял как вмешательство в его личные дела и королевские прерогативы и закусил удила. Он без консультаций с риксродом и вопреки его рекомендациям стал налево и направо раздавать должности, фаворитизируя в первую очередь семью и друзей Таубе. Между правительством и королём назрел конфликт, которым и воспользовался Юлленборг, взяв короля под защиту. На риксдаге 1734 года Юлленборг и его сторонники, в основном бывшие «голштинцы», уже открыто выступили против Хорна, обвиняя его в «английском» уклоне и пренебрежении Россией.

Интересно, что реальные вожди ещё зарождавшейся партии «шляп» Карл Густав Юлленборг и барон Даниэль Никлас фон Хёпкен, связанные в это время с проавстрийской партией короля Фредрика I и пытавшиеся с её помощью свалить А. Хорна, держались на первых порах от французского посла подальше. Более того: они даже поддерживали регулярные контакты с Бестужевым и не гнушались брать от него деньги. Напрасно Э. Финч предупреждал своего русского коллегу о контактах с этими «знатными персонами» – Бестужев, создавая прорусскую партию, стал сближаться именно с ними! Он докладывал в Петербург, что их симпатии к Франции мотивируются не доброжелательством к ней или ненавистью к России, а их враждой к Хорну и ненавистью к Англии. Во-первых, это была слишком зыбкая и неустойчивая база для выстраивания долгосрочных отношений, а во-вторых, что более важно, это мало соответствовало действительности[25 - Переход Юлленборга и Хёпкена во французский лагерь, как утверждают некоторые шведские историки, был связан с побегом упомянутого выше русского дипломата Панова. Секретарь русского посольства попросил убежища у Кастехи и прихватил с собой список шведских политиков, принимавших от русского посла деньги. Среди них значились имена Юлленборга и Хёпкена. При установившейся при Хорне практике расправы с «предателями», им как минимум грозила потеря карьеры, а как максимум – головы. Кастеха дал последним ясно понять, что в случае их сотрудничества с ним тайна русских взяток будет похоронена.].

Кто же такие были Юлленборг и Хёпкен, сначала так понравившиеся М.П.Бестужеву и сыгравшие одну из главных ролей в русско-шведских отношениях в последующие годы?

Юлленборг (1679—1746), выходец из средних слоёв дворянства, ещё в начале века начал свою дипломатическую карьеру секретарём шведской миссии в Лондоне. В последние годы правления Карла XII он, возглавляя уже там шведскую миссию, оказался замешанным в якобитский заговор против короля Георга I, был арестован, посажен в тюрьму и отпущен домой после личного вмешательства короля Швеции. С тех пор он стал ярым противником Англии. Поговаривали, что его супруга в этой ненависти не имела себе равных.

Но Юлленборг был не только англофобом, но и ярым русофобом. М.П.Бестужев-Рюмин не знал, что в бытность свою послом Швеции в Лондоне он в 1716 году выпустил брошюру под названием «Северный кризис или беспристрастные суждения о политике царя». Беспристрастностью в ней, естественно, не пахло. В ней царь Пётр изображён как деспот и алчный и честолюбивый властитель, занятый исключительно расширением богатства и территории России за счёт других народов. Пётр – главный зачинщик Северной войны и её непомерного затягивания. Чтобы достичь господства в Балтийском море, он способствовал взаимному уничтожению шведского и датского флотов. Юлленборрг пугает англичан проникновением русских в Турцию и Персию, а европейцев – распространением русского влияния в Германии. Вывод однозначен: царь и Россия стали угрозой спокойствия не только своих соседей, но и всей Европы. Так что миф о всеобщей угрозе Европе со стороны России возник задолго до появления упоминавшихся выше «Московских писем» француза Ф. Локателли.

После возвращения из лондонской тюрьмы Юлленборг стал заместителем Гёртца на мирных переговорах с Россией на Аландских островах в 1717—1718 гг., а после смерти Карла XII оппонировал А. Хорну на выборах лантмаршала риксадга, но проиграл. Затем в 1723 году на плечах голштинской партии он вошёл в правительство, где вдруг стал рьяным поборником России и противником Ганноверского союза. В 1727 году риксдаг отстранил его от участия во внешних делах, и тогда он втёрся в доверие к королю Фредрику I и стал его любимчиком.

Это была типичная чиновничья посредственность, больше ловкий интриган и царедворец, нежели политик. «Его способности как государственного человека далеко не соответствовали его страсти к власти», – писал о нём Мальмстрём. – «Его вряд ли можно было назвать партийным вождём; партией, которая носила его имя, на самом деле руководили другие люди»[26 - Екатерина II вспоминала, что своим образованием она обязана была родственнику К.Г.Юлленборга – графу Юлленборгу, которого встретила в своём детстве в Гамбурге. Швед обратил тогда внимание на способную девочку и посоветовал матери заняться её образованием. Следующее cвидание с Юлленборгом было у Екатерины в Петербурге, когда он приехал известить русский двор о браке наследника шведского трона Адольфа Фредрика с прусской принцессой Ловисой Ульрикой. На сей раз граф порекомендовал ей читать древнегреческих и французских философов и историков.].

Одним из таких «других людей» был барон Даниэль Никлас фон Хёпкен (р.1669), бременский немец на шведской службе, сторонник голштинской партии, сделавший карьеру за столами канцелярий и комиссий и показавшийся русскому послу В.Л.Долгорукому «острым» человеком ещё в 1726 году. Он медленно, но верно пробирался наверх в лабиринте чиновничьих палат и коридоров, стал бароном и на всех ступенях карьеры выказывал острый государственный ум, признаваемый и друзьями, и врагами. «Хёпкен любил больше скрытое и замысловатое, чем открытые и прямые пути, – писал Мальмстрём, – он предпочитал действовать и быть при этом невидимым, и та политика, которую называли юлленборговской, была главным образом хёпкенской… Что касается его корыстолюбия, то он далеко превзошёл в этом Юлленборга».

Особых принципов ни у того, ни другого на этот период не было. Их объединяло желание, во что бы то ни стало, убрать с политической сцены неподкупного (якобы) Арвида Хорна. Вот типичное высказывание Юлленборга в 1725 году, когда он будущее страны связывал с союзом с Россией: «Если Швеции суждено вновь подняться на ноги, то это произойдёт не иначе, как в результате войны между другими нациями». А вот ещё одно – уже за 1734 год, когда он уже полностью продался Франции: «Я всегда полагал, что вода должна быть очень мутной, прежде чем мы решимся ловить в ней рыбку». Создавать беспорядок и смуту – вот вершина его государственной мудрости, суммирует качества Юлленборга Мальмстрём.

И вот на таких политиканов приходилось делать ставку русским послам. К сожалению, более «благонамеренных» вокруг не было. Кстати, именно Юлленборга следует, очевидно, считать автором возникновения партии, которую потом назвали партией (дворянских) «шляп» в отличие от её противников – вялых безынициативных (крестьянских) «колпаков». Началось, кажется, с учреждения т.н. «Clobb» (клуба) – места, в котором Юлленборг и его единомышленники накануне созыва очередного 1734 года риксдага обменивались мнениями о способах вытеснения Хорна и его сторонников из власти. Юлленборг и Хёпкен действовали пока под прикрытием королевского двора.

Если на первых порах своего посольства в Швеции основные усилия де Кастехи были направлены на «обработку» сильного и независимого Хорна, стоявшего в оппозиции к королю Фредрику и его сторонникам, то потом, когда станет ясным водораздел между Юлленборгом-Хёпкеном и Хорном, когда мутная водица отстоится, а Юлленборг и Хёпкен открыто возьмут французскую сторону, француз будет делать ставку на этих «новых» людей. К тому же ему поздним летом или ранней осенью 1734 года удалось приобрести в канцелярии президента платного агента, секретаря Леонхарда Клинковстрёма, и он мог следить за внутренней работой шведского правительства, не нуждаясь в получении информации от самой его главы.

После риксдага 1734 года пик карьеры Хорна был пройден. Он должен был теперь примириться с королём, терпеть горлопанов из лагеря Юлленборга и вместе с вновь избранным лантмаршалом генералом Левенхауптом[27 - Граф Карл Эмиль Левенхаупт (1691—1742), отец которого служил в саксонской армии и после взятия в плен был казнён Карлом XII как изменник, племянник Авроры Кёнигсмарк, любовницы Августа II Сильного, участник войны за испанское наследство на стороне голландцев, с 1710 г. на шведской службе, участник битвы при Гадебуше и осады Штральзунда, лейтенант королевских драбантов. К.Г.Мальмстрём характеризует его как храброго и честного, но недалёкого человека.] пытаться оказывать на риксдаг и правительство сдерживающее влияние. Юлленборг-Хёпкен, наоборот, после примирения Хорна с Фредриком стали дистанцироваться от короля и начали свой дрейф в сторону Франции.

Хорн на сессии риксдага 1734 года попытался «организовать» против Юлленборга дело по типу дел М. Веллингка и Ю. Седеръельма, но избранные в секретную комиссию и риксрод единомышленники Юлленборга задушили все попытки в зародыше, не дав им развиться. Время теперь работало против него. К тому же он стал стар, дряхл и немощен и много времени проводил в своём поместье, предоставляя заниматься государственными делами своему заместителю Густаву Бонде. 22 октября он подал прошение о своей отставке, явно надеясь, что все примутся его уговаривать остаться. Так и получилось, хотя в среде сторонников Юлленборга уже раздавались голоса с предложением удовлетворить прошение президента канцелярии. Хорн на сей раз остался, но время его безвозвратно уходило.

В начале 1735 года М.П.Бестужеву удалось добыть очень важный документ – ответ секретной комиссии риксдага на секретные предложения короля Фредрика по вопросам внешней политики Швеции. Раздел о России – центральный – содержал следующее положение: «Она похитила у нас все наши крепости и защиты, привела нас в нетерпимую зависимость от себя и в такое опасное положение, что и сама столица подвержена её нападениям и угрозам». А раз так, то против восточного соседа «справедливо принимать всякие меры», пока не будет обеспечена безопасность Швеции. Но поскольку финансовое и военное положение Швеции было слабым и недостаточным и не позволяло достигнуть этой цели, секретная комиссия предлагала ждать соответствующей выгодной конъюнктуры, предлагая пока России видимость доверенности и дружбы. Комиссия рекомендовала королю не заключать с Россией никакого союза, чтобы не связывать на будущее руки шведским военным. Интересы Швеции требовали защищать короля Станислава Лещинского и сохранять дружеские отношения с Францией, хотя Франция не раз показывала, что шведские интересы для неё не являются самыми важными. Но только Франция в состоянии поддерживать Швецию материально и оказывать ей помощь. Отношения с турками для шведов так же важны, как отношения с французами, поскольку они позволяли ограничивать силу и мощь России.

Фактически это был программный документ или, как мы сейчас бы сказали, доктрина, определяющая внешнюю политику Швеции на многие годы вперёд. Можно предположить, что у русского посланника в секретной комиссии или в правительстве «завёлся» важный агент – не исключено, что вышеприведенные слова принадлежали именно этому человеку. Забегая вперёд, отметим, что этой доктрины шведы неукоснительно придерживались долгие годы, вплоть до эпохи наполеоновских войн. В последовательности и упорстве шведам не откажешь. Понятное дело, в Петербурге этому документу придали соответствующее значение.

Один из анонимных членов секретной комиссии отозвался о шведском внешнеполитическом курсе по отношению к России следующими ироническими словами: «Мы всё ждём революции в России, ждём уже 14 лет и никак не дождёмся; видно, мы до тех пор будем ждать, пока на Россию не упадёт небо и всех не задавит; вот тогда нам полезная конъюнктура будет».

В июне 1735 года де Кастета сделал шведам выгодное предложение о выплате военных субсидий, выдвинув лишь одно требование: Швеция никоим образом не должна была вступать во внешние связи, противоречащие интересам Франции. 14 июня 1735 года шведско-французская военная конвенция была подписана, и в Париж был направлен эмиссар Нильс Пальмшерна для её ратификации. Но французское правительство конвенцию так и не ратифицировало. Веттерберг указывает на две причины: примирение Парижа с Веной и продление Швецией договора с Россией.

Но не исключено, что всё произошло как раз наоборот: именно задержка Парижем ратификации военной конвенции ускорило решение шведов возобновить союзный договор с русскими. Отвергнуть предложение Петербурга о перезаключении договора А. Хорн уже не мог: это означало бы оказаться в неопределённом положении вообще. Отказ к тому же слишком насторожил бы русскую сторону относительно истинных намерений шведов, особенно теперь, когда судьба военной конвенции с Францией ещё находилась в стадии решения. К тому же русское предложение выглядело очень выгодным: обновлённый вариант договора снимал прежние требования к Швеции относительно прав голштинских герцогов и давал шведам возможность беспошлинно вывозить из русских портов зерно. Кроме того, Россия брала на себя обязательство выплатить-таки Голландии оставшиеся долги Карла XII! Мнимая благожелательность Стокгольма обходилась России недёшево.

Во время переговоров с Бестужевым шведская сторона потребовала, чтобы события в Польше не были включены в текст договора в качестве casus foederis, т.е. не рассматривалось бы как союзное обязательство. Бестужев ответил, что согласен подписать такой договор на апробацию императрицы Анны Иоановны, т.е. предоставить текст на одобрение Петербурга. Арвид Хорн заявил, что задержка с подписанием может дать профранцузской партии лишнюю возможность помешать подписанию, и наоборот, немедленное подписание текста в надежде на одобрение русской императрицей может отбить охоту у французов на предоставлении Швеции субсидий. Таким образом, Хорн давал понять, что он якобы полностью на русской стороне, и что возобновление союзного договора с Россией для него важнее французских субсидий. Возможно, что на тот момент так оно и было. Хорну важно было не упустить выгодный трактат с русскими, а французские субсидии, как он полагал, от шведов не уйдут. И был, конечно, прав.

Граф Арвид Хорн заявил Бестужеву, что скупость английского двора заставляет шведов против их воли принять французские субсидии. Михаил Петрович, по-видимому, принимал такие заявления за чистую монету, потому что в своих донесениях в Петербург искренно ругал англичан за пассивное поведение в Швеции.

А шведы не видели в союзе с русскими никакого противоречия с обязательствами, вытекающими для них из конвенции с Францией. Они страховали себя со стороны России и получали от неё определённые выгоды, а сами продолжали мечтать о реванше за поражение в Северной войне. «Способ действия Хорна в этом деле довольно ясен», – пишет Мальмстрём. – «Обвинять его в неподобающей уступчивости России было бы наивно. Он, который в 1726 и 1727 гг. уничтожил влияние России в Швеции, был и считался с тех пор самым её решительным врагом; и его враждебность была намного опаснее, потому что не была слепой, а хорошо обдуманной и осторожной». Он выступал за мир – пока, но это вовсе не означало, что при некоторых благоприятных обстоятельствах он не решится на войну в интересах будущей безопасности Швеции. Именно Хорн в 1727 году, будучи лантмаршалом риксдага, добился принятия секретного приложения к закону, позволявшему королю Швеции без согласования с парламентом объявлять войну России. Это он в 1733—34 гг. желал союза с Францией, чтобы нанести урон действиям России в Польше, но убедившись в отсутствии соответствующих предпосылок к этому, от заключения договора с Парижем отказался.

Впрочем, двойная страховка Хорна не сработала, потому что, повторяем, военная конвенция с Францией так и не была ратифицирована Парижем.

И Бестужев уступил уговорам Хорна и на свой страх и риск подписал документ. Де Кастеха вредил ходу русско-шведских переговоров до последнего часа. Он добился того, чтобы на заседании правительства было прочитано послание хранителя печати Франции, в котором говорилось, что договор с Россией представляет для Швеции огромный вред, что Россия в польской войне выдохлась, что Турция готова объявить ей войну, и что если Швеция вместе с Османской Портой выступит против России, то Константинополь будет готов не только простить ей долги Карла XII, но и выплачивать большие субсидии на содержание армии. И тут проявил твёрдость Хорн, призвавший своих министров не верить всяким слухам и помнить о непостоянстве турок. Шведы твёрдо заявили французу, что они вольны в выборе своих друзей и союзников. Им было достаточно испытать давление со стороны победивших их русских, но терпеть диктат от французских «друзей» было тоже выше их достоинства.

После длительных дискуссий русско-шведский договор с помощью Финча и при содействии короля и А. Хорна 5 августа 1736 года, наконец, был подписан шведской стороной. Действие русско-шведского союзного договора удалось продлить ещё на 12 лет. За подписание договора Бестужеву-Рюмину последовало вознаграждение. Кроме денежной награды в сумме 10.000 рублей, Анна Иоановна пожаловала ему чин тайного советника и повысила ежегодное содержание с 6.000 до 10.000 рублей. Шведское правительство поспешило напечатать текст договора, но профранцузская партия скупила почти все экземпляры текста и уничтожила их. Продление русско-шведского договора прошло, таким образом, для шведского населения почти незамеченным.

В Петербурге сочли нужным отблагодарить и Хорна, и к Бестужеву для него были отправлены богатые подарки. Хорн для вида сначала отказывался принять их, но, в конце концов, согласился взять, обставив эту процедуру тщательными мерами предосторожности, похожими на китайскую церемонию. В один апрельский день 1737 года к Бестужеву явился хофмейстер Горна и представил ему банковскую ассигнацию, имитируя, таким образом, покупку подарков за деньги. Бестужев принял ассигнацию, вручил хофмейстеру подарки и выдал ему в этом квитанцию. А на другой день Михаил Петрович поехал к Горну и вернул ассигнацию назад. Имидж неподкупности требовал соблюдения особого церемониала!

Охлаждению отношений с Францией помогло поведение Кастехи. Чашей, переполнившей терпение шведов, стал меморандум Кастехи, поданный шведскому правительству 18 января 1736 года. В нём Версаль, нимало не смущаясь, возлагал всю вину за свои неудачи в Данциге и за срыв военной конвенции на… Швецию, которая подписала с Россией союзный договор. Ответ шведского правительства французскому кабинету от 23 марта был резок и жёсток. Стокгольм отверг французские несправедливые обвинения и в свою очередь указал на двуличные и предательские действия Парижа и в 1717 году, и в польском деле 1733 года, когда французы вступали в тайные переговоры с Россией в ущерб интересам Швеции. Хорн заявил, что впредь не намерен встречаться с Кастехой и поставил его дальнейшее пребывание в Швеции под сомнение.

Масла в огонь подлил т.н. памфлет Юхана Аркенхольца, сотрудника канцелярии правительства, в котором в самых резких тонах характеризовался глава внешнеполитического ведомства Франции Андре Эркюль де Флёри (1653—1743). О существовании памфлета в шведском правительстве не знали до тех пор, пока он не стал циркулировать по стране. Виновником публикации памфлета стали Юлленборг и Хёпкен: воспользовавшись тем, что Аркенхольц дал почитать свою рукопись кому-то из знакомых, «шляпы» без его ведома опубликовали её и стали распространять по шведским городам и весям. Их цель состояла в том, чтобы скомпрометировать правительство Хорна в глазах французов и заставить его уйти со своего поста. А французы, как они рассчитывали, от них не уйдут.

Потом навалилось скандальное дело шведских офицеров, добровольно отправившихся защищать С. Лещинского в Данциге, а затем брошенных на произвол судьбы французскими покровителями. Как мы уже сообщали выше, эти шведы насильно были завербованы в прусскую армию. Шведскому правительству пришлось выкупать своих соотечественников и делать соответствующее представление Кастехе.

Но с Кастехи все эти представления были, как с гуся вода. Закусив удила, обозлившись на Хорна и членов его правительства, он чуть ли не открыто продолжал свои подстрекательские и подрывные действия, нарушив все существующие для иностранных дипломатов нормы. Пользуясь услугами Клинковстрёма и читая практически все секретные документы Хорна, членов его кабинета и реляции шведского посла в Париже Никласа Петера фон Едды, он стал сам сочинять тезисы для ответов, которые Едда должен был от имени своего правительства давать правительству Франции. В этом ему, кроме Клинковстрёма, активно помогали Юлленборг и Хёпкен.

Но не было худа без добра: благородный и последовательный сэр Эдвард Финч постоянно держал Хорна в курсе дела. Сикрет Интеллидженс Сервис завела во французском кабинете в Париже важного агента, который, как и шведский Клинковстрём, передавал англичанам всю важную документацию о деятельности кабинета, включая переписку Кастехи со своим Центром. Таким образом Хорн узнал очень много о закулисной деятельности французов в Швеции, в том числе и фамилию секретного агента Клинковстрёма, и естественно, отвечал Финчу взаимностью и доверием.

К сожалению, пишет Мальмстрём, сторонники Хорна не отличались особой активностью и государственным умом и ни в каком отношении не могли сравниться со своим вождём. Последние годы Хорн мог лишь полагаться на гоф-канцлера фон Кохена, начавшего свою секретарско-дипломатическую карьеру ещё при Карле XII в Турции, и на советника канцелярии Нереса, но, как иронизирует Мальмстрём, их значение в правительстве состояло лишь в интенсивности нападок на них со стороны «шляп». На риксдаге 1738 года и Кохен, и Нерес будут изгнаны Юлленборгом из правительства как «агенты Англии».

Кастеха ещё много попортил крови А. Хорну, шведскому правительству и королю, прежде чем Фредрик I, возмущённый очередной бестактностью французского посла, лично не обратился с письмом к своему французскому собрату Людовику XV и не потребовал отозвать посланника домой. Но и после этого обращения Версаль тянул с официальной заменой Кастехи ещё несколько месяцев. Наконец, в ноябре 1737 года в Стокгольм прибыла его замена – граф Альфонс Мари Луи д”Арагон де Сен-Северин, а Кастеха остался в Швеции в качестве частного лица до нового 1738 года. Как печально замечает Мальмстрём, с Кастехой, проработавшим в Швеции около 10 лет, в Швеции началась целая эпоха, ознаменовавшаяся беспардонным вмешательством иностранных дипломатов во внутренние шведские дела, – эпоха, в которой иностранные посланники фактически выступали в роли вождей шведских партий.

В это же время из Вены вернулся шведский посол граф Карл Густав Тессин, сразу ставший в центр политической борьбы, развернувшейся накануне созыва риксдага. Он примкнул к группе Юлленборга-Хёпкена и стал котироваться на пост лантмаршала риксдага. Это вызвало недовольство королевы Ульрики Элеоноры, которая высказалась против выдвижения графа на эту должность. Высказывание королевы вызвало бурю возмущения во всех слоях и политических группировках, особенно среди сторонников Юлленборга. Он уже открыто выступал против партии королевского двора, поскольку Фредрик дал себя уговорить примириться с Хорном. В результате Тессин с огромным преимуществом перед другими кандидатами был избран на пост лантмаршала.

Французский посланник, между тем, пользовался большой популярностью у шведской дворянской молодёжи. Как сказал Хорн, вино из погреба де Кастехи опьянило шведскую молодёжь, и надобно было дать ей теперь вытрезвиться. К молодёжи, как сообщает Соловьёв, присоединились стокгольмские дамы. Отличительным признаком противоборствующих групп стали застольные тосты: партия, выступавшая за немедленную войну с Россией и возглавляемая графинями Ливен и Делагарди и баронессой Будденброк, провозглашала тост: «Was wir lieben!»[28 - «То, что мы любим!» (нем.)], в то время как графиня Бонде опрокидывала бокал при тосте «Ich denke es mir!»[29 - «Так мне кажется!» (нем.)] Не проходило ни одной пирушки, на которой из-за этих глупых тостов не происходили бы ссоры и скандалы. Молодые люди, чтобы оттенить героизм упомянутых дам, стали дарить им ленты, табакерки и игольники, оформленные в виде мужских шляп. Отсюда, пишет Соловьёв, партия войны получила название партии шляп, в то время как партию мира стали называть партией ночных колпаков. Вышеприведенные тосты стали достоянием не только дворянских пирушек, но проникли во все слои населения, и названия партий укрепилось в сознании всех шведов.

Г. Веттерберг приводит иное объяснение, основанное на воспоминаниях А. Рейтерхольма, живого свидетеля того времени. Накануне Рождества 1738 г. сторонники Юлленборга придумали медаль, изображавшую стол, под которым валялись эмблемы четырёх шведских сословий (шпага, книга, чаша весов и серп) и жезл лантмаршала риксдага. Тут же под столом стоял ночной горшок, из которого торчал ночной колпак. Рядом со столом стоял обелиск, украшенный лавром и пальмовыми ветвями и увенчанный шляпой. К шляпе простиралась рука с лавровым венком и надписью dignum virtutis praemium («достойное вознаграждение добродетели»). Шляпа была избрана знаком партии Юлленборга на риксдаге, а его противники, сторонники Хорна и короля, получили кличку ночных колпаков.

Турецкая авантюра

Франция и Швеция издревле весьма вредные для нас интриги при Порте производили.

А. П. Бестужев-Рюмин

В это же самое время Стокгольм едва не поддался на новое авантюрное предложение, поступившее от Турции. Порта предложила шведам погасить старые долги, наделанные ещё Карлом XII, и заключить наступательный союз против России. У шведов посла в Стамбуле не было, и все переговоры с турками, а вернее с принявшим ислам французом Клодом Бонневалем (он же Ахмед-паша), вели два юных шведа – А.Ю.Хёпкен (сын политика) и Карлсон, оказавшиеся в Турции с торговой миссией. А. Хорн расценил это предложение опасным и авантюрным и спустил дело на тормозах.

Реваншистские настроения «шляп» в значительной степени подогревались событиями, связанными с вступлением России в войну с Турцией. После решения вопроса о польском престолонаследии в свою пользу (1733—1735) Россия была вынуждена обратить внимание на наглые и беспрецедентные действия турецкого союзника – крымского хана, прошедшего со своей ордой через северокавказские территории России на войну с Персией. В результате в 1736 году началась дорогостоящая и не во всём успешная война с турками (1736—1739), в которой довольно неудачное участие приняла также и Австрия. Русско-турецкая война завершилась подписанием 18.09.1739 года весьма невыгодного для России в Белграде мира, «организованного» французским послом в Константинополе маркизом Луи С. Р.де Вильнёвом, который сводил на «нет» все завоевания русской армии в Крыму, на Дунае и в Молдавии. Подвела Австрия, нарушившая союзные обязательства перед Россией и вступившая с турками в сепаратные переговоры. «Судя по тогдашним обстоятельствам, наверное, полагать можно, что Россия одна в состоянии была с турками управиться», – пишет Э. Миних, – «если бы в том же году шведы, подущением Франции, не приготовились вступить в Финляндию…»

Когда началась русско-турецкая война, в которой на стороне России выступила Австрия, энтузиазм шведов поугас, и дело ограничилось заключением с Турцией торгового соглашения. Пример с Турцией показал, как накалились в Швеции реваншистские страсти, и как мало она была подготовлена к каким бы то ни было военным или политическим шагам на европейской арене.