Русский XX век на кладбище под Парижем

Из всего этого следует, что хотя бы и по причине хрупкости их и дряхлости обитателям старческого дома в Сент-Женевьев-де-Буа необходимо было иметь свою церковь. За организацию этой домовой церкви принялись директор Дома генерал Вильчковский и один из призреваемых, контр-адмирал князь Н. С. Путятин. В помещении, примыкавшем к салону, украшенному портретами из старого русского посольства, они устроили церковь во имя святого Николая Мирликийского Чудотворца. По словам митрополита, это был «прекрасный храм в древнерусском стиле». Митрополит Евлогий назначил в эту церковь настоятелем одного из лучших своих священников – протоиерея Дмитрия Троицкого («умный священник, но с властным характером»). «Сначала все шло хорошо, – повествует демократ-митрополит (которого так любили эмигрантские писатели) со свойственной ему добродушной усмешкой, – за ектеньей возглашалось прошение «о благоверном всероссийском царственном доме и многострадальной родине нашей…», обитатели Русского дома благоволили к о. настоятелю, и он к ним, ценил тонкость их светских манер и изящество культурных навыков. А потом начались нелады. О. настоятель в тонкой культуре своих прихожан разочаровался…

Я перевел о. Троицкого в Галлиполийскую церковь, а из Кламара сюда – протоиерея о. Калашникова, прекрасного доброго пастыря и культурного человека. В России он занимал высокий пост в Министерстве Финансов».

Позднее, поскольку местные власти не разрешили строить церковь на самом кладбище, был прикуплен у ограды небольшой участок земли и на нем летом 1938 года началось строительство нового храма по проекту архитектора и художника Альберта Бенуа (брата знаменитого Александра Бенуа). Неутомимый М. М. Федоров сумел собрать среди бедной русской эмиграции 150000 франков на его постройку. Храм был в новгородском стиле XV – начала XVI века. В марте 1939 года Альберт Александрович Бенуа и его жена Маргарита Александровна приступили к росписи храма. Позднее им стали помогать искусный каллиграф и знаток старославянского письма Г. А. Шереметьев и другие добровольцы-художники, точнее художницы. Как сообщает митрополит, граф Шереметев поселился позднее тут же при храме «в смиренном звании псаломщика».

Освящение храма состоялось в октябре 1939 года. Шла война, и звонить в колокола было запрещено даже по случаю светлого праздника. Старенький митрополит был болен, но в тот день он почувствовал прилив бодрости и волнение, о котором рассказывал так:

«Вхожу в храм, уже расписанный и освобожденный от лесов… «Боже, как хорошо, дивно!..» – невольно вырвалось из души. Так поражен был я красотою храма… С бодрым духом, с благоговением приступил я к освящению… Трепетало сердце, когда я при входе в храм возглашал вдохновенные слова псалма: «Возьмите врата князи ваша и возьмитеся врата вечная, и внидет Царь славы», а певчие изнутри вопрошали: «Кто есть сей Царь славы?». И растворялись двери, и я со словами: «Господь сил, той есть Царь славы» вошел в освещенный храм, неся на главе св. мощи…

Ликующий, торжественный возвратился я в свое уединение… На душе было так легко, так светло, что на время будто забылись все угнетающие меня недуги…

Да будет благословенно имя Господне отныне и до века…».

Не раз, бывая в пустынной Успенской церкви в полуденный час или стоя у ограды в толпе в пасхальную ночь, когда трепещут огни зажженных свечей на могилах, вспоминал я это взволнованное описание старенького владыки и его прощальный возглас:

«Да будет благословенно имя Господне…».

От Успенской церкви и отправимся мы с Вами на нашу «кладбищенскую прогулку». Надо сказать, что в конце XVIII – первой трети XIX века «кладбищенские прогулки» были излюбленным литературным жанром. Однако прошло немало времени с тех пор, как милый человек Василий Андреевич Жуковский бродил между могилами. Менялись вкусы, менялись жанры. Сами люди менялись, только умирали по-прежнему…

Вот и мы будем бродить с Вами среди могил, но только уже по-своему, не по-жуковскому. Будем вспоминать ушедших как живых, как близких («рубаха к телу близка, а смерть ближе»), да и то сказать, далеко ли мы ушли, намного ли они нас опередили: «живешь – не оглянешься, помрешь – не спохватишься»… Сам я, честно сказать, оттого и люблю гулять по кладбищу, что люди эти для меня как живые. Если вкусы у нас с Вами сходятся, то Вы мне желанный попутчик.

Как Вы уже поняли, во время этой прогулки постараюсь я, в первую очередь, напомнить о наших соотечественниках – эмигрантах, которые здесь упокоились. И хотя далеко не все эмигранты-парижане (и тем более провинциалы) были похоронены на этом кладбище (много русских есть и на парижских кладбищах Пасси, Монпарнас, Батиньоль, Монмартр, и в пригородах Нейи, Бийянкур, Медон, Шель, Ганьи, Клиши, а еще ведь есть русские могилы в Ницце, в Ментоне…), а все же кладбище это уникальное (как уникальной была сама Первая русская эмиграция). Редко где найдешь на свете клочок земли, где сошлись бы так тесно имена князей и дворников, охранителей порядка и его разрушителей, поэтов и генералов, императорских фрейлин и казачьих есаулов, портних и балерин, певиц и приказчиц, генералов императорской свиты и агентов ГПУ, священников и киноактрис… Блистательные десятилетия XIX столетия сплетаются здесь с прославленным Серебряным веком, с катастрофой революции, с ужасом октябрьского переворота, с десятилетиями террора – вся история русского ХХ века на этом маленьком кладбище Франции близ Парижа. Воистину, похоронено здесь ушедшее столетие: погост ХХ века… Так уж случилось, что собралось здесь множество участников знаменитого костюмированного придворного бала 1903 года (чу, вступает музыка, кавалеры оправляют боярские костюмы, дамы – кокошники…), выпускников Александровского (бывшего Царскосельского) лицея, Императорской школы правоведения, Пажеского корпуса, Екатерининского и Смольного институтов благородных девиц. Собрались, как на последний смотр, воины-галлиполийцы, корниловцы, дроздовцы, алексеевцы, доблестные казаки, русские моряки. Здесь хватило бы почтенных членов Государственного совета, чтоб провести его заседание, и достало бы депутатов, чтоб открыть прения Государственной думы. Здесь хватило бы актеров, чтоб поставить любой русский спектакль, в том числе и балетный, да и к съемкам фильма приступить возможно – упокоились под сенью этих берез гениальные режиссеры и актеры, и гримеры, и художники-декораторы, и нищие участники массовки… Хватило бы здесь ученых, чтоб создать Академию наук, хватило бы музыкантов, чтобы составить оркестр, открыть консерваторию. Достало бы протоиереев, чтоб отпеть эти жизни… Есть тут и мои русские знакомцы и сверстники. Из тех, кто был в трудные времена активнее и смелее других – кто требовал свободы при так называемом социализме, ну хоть свободы слова и творчества (Амальрик, Некрасов, Максимов, Панин, Тарковский, Галич…). И кто попал не под топор, а только в изгнание (такое бывало в России и раньше). И те, кто первыми узнали, что за морем телушка не полушка, и с отчаяньем убедились, что русские перемены придут не скоро, не враз, за 70 лет террора вся страна была перепахана, страна уж не та…

На здешних надгробьях прочтешь всей России известные имена, но многие из имен Вы, уверен, услышите впервые. Имена прекрасных, милых людей. Но и другие, не прекрасные, но достойные жалости, тоже… Мало кому известные агенты всемогущей советской Организации мирно упокоились здесь рядом со своими поднадзорными «белоэмигрантами» – ведь на кладбище все спокойненько… Прости им всем, Господи! И нас прости, сохрани…

Каждый раз, уходя после прогулки по этому кладбищу, уносил я в памяти то новую историю, то новое открытие из той жизни, казалось бы, давно знакомой – по книгам, по школе, по университетскому курсу истории… Вот, скажем, эти, русские либералы, демократы начала века, кадеты и прочие… Конечно, у них не было опыта, им было не справиться с пошедшей вразнос страной, но они ведь были идеалисты, не воровать же они шли в Думу… И сколько же они работали в эмиграции бесплатно – вот уж где была «общественная работа»! А все эти аристократы, фрейлины, статс-дамы, полковники… С каким достоинством они встретили бедность – сели за шитье, встали за прилавок, за ресторанную стойку, сели за баранку такси – без нытья, без попрошайничества… И обратите внимание, как недолго жили священники, как старо они выглядели – работа на износ? Как часто умирали эмигранты в тыловой Франции в 1940 – 1045годах – отчего? От отчаянья? Война, война, еще война – безумный и подлый мир. И еще отчего-то умирали в 1956. Кто пережил эти годы, потом жили долго. Долго жили женщины, спокойно позволявшие себя любить. Долго жили люди, достигшие душевного спокойствия… А что ж эта знаменитая ностальгия, и бедность, и, главное, унижение, ущемленная гордость, не разрушали ль они душу: не оттого ли так легко вербовали здесь людишек ловцы душ из ГПУ? И еще, конечно, ужасным было (и напрасным) это ощущение своей эмигрантской маргинальности, желание прикоснуться к силе, которая брезжила где-то там, за железным занавесом, в России – не этим ли объяснялись чуть не повальная капитуляция эмигрантов в 1945-м, после войны, или их опасное «возвращенчество»?.. А взгляните, сколько иностранных имен у этих истинно русских людей – сколько же в ней кровей намешано, в молодой русской крови? И еще, и еще – сотни маленьких догадок и открытий придут Вам в голову на меланхолической нашей прогулке: у каждого будут свои…

Два слова о моих помощниках, советчиках, предшественниках при работе над книгой: всем большое спасибо, всем низкий поклон. Помогал мне замечательный герой войны Н. В. Вырубов, специалисты по генеалогии, вроде князя Д. М. Шаховского; помогли вольно-невольно и мои предшественники, вроде блаженной памяти о. Б. Старка и Реймона де Понфийи, вроде И. Грезина, Н. Струве, д-ра Шулеповой, М. Горбовой, Э. Менегальдо, Н. Смирновой; помогали старые друзья и знакомые: Н. Б. Зайцева, Т. Б. Лебедева-Струве, З. А. Шаховская, Е. Д. Аржаковская-Клепинина, И. Н. Набоков, А. Шмеман, А. Кобак, Н. И. Кривошеин, Ксения Кривошеина, А. и З. Оболенские, Т. Л. Гладкова, В. Каневская, А. Вишневская, Э. Левина, Д. В. Сеземан, Б. Татищев, М. Андроников и, конечно, незабвенная Т. А. Осоргина-Бакунина. Должен признать, что инициатива создания этой книги принадлежала не мне (хоть и пришлась мне по душе), а издателям Л. И. Шумакову и В. А. Канавину. Должен особо поблагодарить их за помощь и ободряющие звонки из Питера.

Однажды Н. В. Вырубов сказал мне: «Есть один потрясающий человек. Он посмотрит на фотографию и скажет: «Граф такой-то…». А сам он даже и не русский – он француз, я Вам дам его телефон. Его зовут Жак Ферран». И вот мы встретились с этим Ферраном у Орлеанской заставы, неподалеку от банка, где Владимир Ильич хранил деньги, – присели за столик кафе. Я еще на подходе, издалека его увидел и понял, что это он. Настоящий… Потом к нему поехал домой мой фотограф и самый верный помощник Борис Гессель, еле дотащил от него подарок – потрясающие тома исследований, альбомы фотографий, генеалогические его изыскания – там была вся дворянская эмиграция, все это он сам разыскал, раскопал, издал. Ферран рассказал мне, чту с ним случилось. Одна старушка не знала, куда ей девать фотографии, показала ему. Он пригляделся: там была русская княжеская семья за столом в подмосковной усадьбе… Там были такие лица… С этого началось его увлечение… Я слушал его, и в голове во время рассказа две строчки вертелись неотступно: «Какие прекрасные лица. И как это было давно…». Думаю, что и Вас они будут преследовать… И эти «прекрасные лица», и горестные мысли о страшном кровопускании, которое учинили нашей с Вами милой родине лихие ленинцы, об успешной их «негативной селекции», истреблявшей и высылавшей за рубеж все лучшее, что сумела вырастить и воспитать прежняя (пусть и далеко не идеальная) Россия… Где они нынче, наши «капитаны индустрии» Рябушинские, наши щедрые Морозовы, Мамонтовы, наши подвижники-меценаты, бескорыстные русские масоны? Где миллионы и миллиарды долларов милостыни, пожертвованные на бедных, на искусство и науку богачами и чиновниками? Где, наконец, былые совестливые Розентали, щедрые и богобоязненные Цетлины, Фондаминские? Где эти бесконечно талантливые Мозжухины, Бенуа, Юрьевы… Неужто все тут, на этом теснимом уже аборигенами пятачке французской земли? А там? Неужто остались лишь неуемные карьеристы и ненасытные хапуги в окруженье вооруженных киллеров? Боже, спаси, сохрани мою милую родину…

Еще два-три слова о жанре этой книги, которую Вы, надеюсь, вознамерились прочитать. Это не энциклопедия и не путеводитель, хотя может при нужде служить худо-бедно заменителем и того и другого. Это книга для чтения, как и другие мои книги о Париже и русской эмиграции (их уже вышло несколько). Идеальный читатель представляется мне на диване (у себя дома) при угасшем «голубом огоньке» (гори он голубым огнем!), в худшем случае – на вагонной полке (да еще с карандашиком в руке). Человек, который бредет среди римских развалин, над горной пропастью или по улочке средневекового городка, а смотрит при этом неотрывно в путеводитель (и только в путеводитель), являет собой фигуру смехотворную. Особенно если он еще сверяет при этом цифры из путеводителя с действительным наличием колонн на фасаде храма (не обсчитали ль его гид и турагентство. Читать нужно дома – до и после. Ну, и еще можно, бродя (вполне меланхолически) среди могил нашего кладбища и наткнувшись на какую-нибудь странную или смутно знакомую фамилию (Степуржинская, Струве, Чистоганов, Лозинский, Бурцев, Глебова-Судейкина, Ленин, Адлер, Гуаданини), слазить в перечень имен, отыскать соответствующую страницу нашей книги, прочитать не спеша и с толком… Ну, а для тех, кто хочет просто «посетить» и «отметиться» («Где тут у вас Тарковский?» – хватают тебя за рукав среди крестов, за которыми голоса гидов с легким луганским акцентом объясняют, кто тут у них «играет значение»), мы приложим, конечно, и план с кладбищенскими «достопримечательностями» – и два-три часа пешей ходьбы и неистовых поисков до первой, и даже не первой, усталости. Но только суета все это. Настоящий читатель нетороплив… Так что, до встречи. Вечерком, у настольной лампы… Или у первой могилки… Кто там у нас первым по алфавиту? Мишель Абациев?.. Как же, как же, симпатичный осетин Миша…

Шампань – Сент-Женевьев-де-Буа

октябрь 1999 – сентябрь 2004

АБАЦИЕВ (ABATZIEFF) MICHEL, 1891 – 1983

Михаил Абациев был из знатного дворянского рода (родственник Джамбулата Абациева). Как и блистательный Гайто Газданов (мать которого была из рода Абациев), он был осетин, литератор и писал по-русски. Сотрудничал в самой популярной эмигрантской газете межвоенного Парижа – «Последних новостях» П. Н. Милюкова. В своей пространной оде, посвященной десятилетию редакторства Милюкова, юморист Дон-Аминадо не обошел вниманием и всеми любимого Мишу Абациева:

И Абациев, горный сын,
Наш Богом данный осетин.

Абациев сумел пережить горести новой войны – и жил долго.

АВЬЕРИНО ВЛАДИМИР, Москва, 1903 – Париж, 1990

В 1918 году пятнадцатилетний сын петербургского адвоката Владимир Авьерино познакомился в Кисловодске со своим сверстником Александром Казем-Беком, будущим вождем «младороссов». Это было знакомство на лучшие десятилетия жизни…

Кисловодск в то время кишел беженцами из больших городов России, среди которых выделялись великие князья Андрей Владимирович и Борис Владимирович, а также спутница князя Андрея знаменитая балерина Матильда Кшесинская с сыном.

Владимир Авьерино вместе с его друзьями Александром Казем-Беком, Сергеем Плаутиным, Кириллом Шевичем и другими сформировали группу монархической молодежи и занимались военно-политической подготовкой под руководством генерала Шевича и двух гусарских полковников. Позднее молодые люди собрались в Париже и составили ядро знаменитого союза «Молодая Россия», во главе которого встал Александр Казем-Бек. Владимир Авьерино занимал в этой партии самые разнообразные посты и выполнял вполне ответственные поручения. Так, в середине 20-х годов Авьерино был «старшиной» первого парижского «очага» младороссов и среди прочего нес ответственность за безопасность великого князя Кирилла и пансиона в Везине, который держала супруга младоросского «вождя» Светлана Казем-Бек. Согласно рассказам Авьерино, советские секретные службы и некий «Росовский» из ГПУ пытались проникнуть в среду молодежной организации, и Авьерино приходилось бороться с этими попытками. Вот рассказ В. Авьерино о его тогдашних подвигах (в записи писательницы М. Масип):

« В 1925 году Константин Добровольский, мать и сестры которого жили у Казем-Беков, вступил в контакт с советчиками, чтобы облегчить себе жизнь. Он получил 2000 франков, пообещав внедрить предателя в ряды движения. Александр узнал об этом, но Добровольский был женат на одной из сестер Вуич… (Госпожа Вуич с дочерьми жила тогда в пансионе Светланы Казем-Бек. – Б. Н.). «Глава» поручил мне судить предателя. Мы устроили в моей комнате инсценировку трибунала. Со мной были там Шевич, Збышевский и Николай Максимов. Комната была в полумраке, я постелил на столе темную простыню, а поверх нее положил наган. Я был председателем трибунала. Была глубокая ночь. Добровольский вошел и увидел пистолет. «Что тут у вас за маскарад?» Я ему объяснил, и он побледнел. Тогда я ему сказал: «Подпиши здесь, что ты поставлен в известность, и можешь идти. Мы тебе даем сорок восемь часов, чтоб ты покинул Францию». Прошло сорок восемь часов, и он хоть бы что… Александр мне сказал: «Теперь твой черед действовать». Я встал в пять часов утра, и поскольку мне было известно, что Добровольский укрылся на рю Жан-Гужон, 7, я туда отправился и позвонил у двери. Добровольский открыл дверь, я пригрозил ему револьвером, а потом я подумал, что мне вовсе не хочется, чтоб меня арестовали за убийство, и я ему дал еще отсрочку на двадцать четыре часа… Он уехал в Бельгию… там ему повезло и он женился на богатой…».

Такую вот историю из времен своей боевой молодости рассказал немолодой «младоросс» писательнице М. Масип. Судя по всему, подлинная история взаимоотношений «главы» Казем-Бека с советской разведкой была намного сложней, чем это представлялось его простодушному соратнику В. Авьерино, который, пережив всех участников событий, в конце концов упокоился под этим надгробьем.

АГАФОНОВ ВЛАДИМИР ВАЛЕРИАНОВИЧ, штабс-капитан, 28.07.1895 – 24.12.1981

Штабс-капитан В. В. Агафонов был сыном русского ученого Валериана Константиновича Агафонова (1863 – 1955), почвоведа, географа, писателя, друга известного геохимика и минералога академика В. И. Вернадского. В 1924 году эмигрант В. К. Агафонов представил Вернадского в Париже «королю жемчуга» и «русскому Соросу» начала века, знаменитому парижскому меценату Л. М. Розенталю, который, явившись в Париж из Владикавказа 14-летним мальчишкой с сотней франков в кармане, ко времени прибытия в Париж русских изгнанников из Первой волны эмиграции успел сказочно разбогатеть и осыпать благодеяниями Р. Киплинга, Мари Кюри, С. Дягилева и многих других. 11 апреля 1922 года И. А. Бунин записал в свой дневник: «Розенталь предложил нам помощь: на год мне, Мережковскому, Куприну и Бальмонту по 1000 фр. в месяц». Розенталь оплачивал на летние месяцы и виллу для Бунина в Приморских Альпах. Фонд Розенталя предоставил Вернадскому для его научных исследований 30 000 франков, что позволило ученому написать обобщающий труд. (На заседаниях Фонда, обсуждавших возможности помощи, из тактических соображений присутствовал не сам Вернадский, а его друг В. К. Агафонов.) Поскольку больше никаких субсидий Вернадскому ни от кого получить не удалось, он в конце концов принял предложение вернуться в Россию, где правительство, согласившись забыть «среди своих» разговоры и о «равенстве», и о «классовой чуждости», предложило научной элите исключительные материальные и прочие привилегии. («Переходим в состав «привилегированный» в социалистическом диктаторском государстве», – писал В. И. Вернадский сыну в США.) Зато и продаваться интеллигенту надо было с потрохами, или хотя бы очень таиться и лгать напропалую. Так что в письмах 1936 года к сыну В. И. Вернадский после недавних рассказов о терроре против интеллигенции, о голоде, каннибальстве, «фанатичных-изувер-кабальных диаматах» и т. п. вдруг начинает писать об «умственно… сильной» «головке», включающей таких мыслителей, как Ворошилов и Молотов (а вдруг все же прочтут!)…

Что же до старого друга Вернадского Валериана Константиновича Агафонова (у которого его прославленный друг Вернадский по-прежнему останавливался в Париже), то он продолжал мирно преподавать в Сорбонне. В годы оккупации В. К. Агафонов был в Ницце. Как всегда, он озабочен был не своими бедами и хворями, а судьбою тех, кто голодают, кто в лагерях, кому грозит смерть. Писатель Михаил Осоргин (нежно называвший В. К. Агафонова «Старик») сообщал приятелю в одном из писем: «В Ницце Старик с друзьями устроили маленькое «Общество взаимопомощи», собирают немножко денег… Посылают мне, чтобы обращать деньги в продукты и снабжать нуждающихся, что мы посильно выполняем. Пустяк, а молодцы. Ваш привет Старику и другим перешлю…» (М. Осоргин упоминает в том же письме и друга-поэта, тоже масона, С. А. Луцкого, который «много работает, и сверхурочно, и все, что остается от содержания семьи, отдает»). За полгода до своей смерти 64-летний М. Осоргин писал В. К. Агафонову из своего маленького Шабри на границе «свободной зоны»: «…очень хочется, мой милый Старик, чем-нибудь оправдать существование, не пропадать здесь зря и без пользы. Вот только мои физические силы не соответствуют желаниям, иногда с утра уже чувствую себя усталым до крайности, едва способным шевелиться и писать (в двух шагах от оккупированной зоны Осоргин писал антифашистские статьи и печатал их в США – Б. Н.). Ладно, пока все в порядке. Делайте доброе дело, мы, как можем, помогаем. Сейчас послали посылочку пленному – пальчики оближешь… Не сладко русскому в немецком плену». И дальше стыдливая приписка – про чай: «Ты обещал пачку зелья – жду. Очень мне тяжко сидеть на мяте, розовых лепесточках и прочей зелени – с души воротит. Главное – работать невозможно».

Где же, мой спутник, как не у могилы офицера-изгнанника Г. В. Агафонова, вспомнить нам о добрых делах его отца, «Старика» В.К. Агафонова, мецената Л. Розенталя, писателя М. Осоргина, поэта и инженера С. Луцкого и других добрых самаритян?

АДЛЕР АЛЕКСАНДР СЕВАСТЬЯНОВИЧ, 1903 – 1945

Московский историк Дмитрий Волкогонов сообщает по поводу агента НКВД Марка Зборовского по кличке Тюльпан, что он был завербован в Париже «советским гражданином Александром Севастьяновичем Адлером». Поскольку Волкогонов был допущен в очень серьезные архивы, можно ему верить. Хотя, если верить цветаеведу И. Кудровой (тоже побывавшей в хитрых архивах), Зборовского завербовал вовсе даже Афанасов, которого, в свою очередь, завербовал муж Цветаевой С. Эфрон. Впрочем, возможно, что вербовали нищенствующего эмигранта Зборовского оба агента, ибо и тот и другой работали на ГПУ. Остается только гадать, как дожил Александр Севастьянович в Париже до конца войны, спокойно ли спал по ночам, каковы были его отношения с беспечной французской разведкой, от чего умер 42 лет от роду. Что до агента Марка Зборовского, то он втерся в доверие и к сыну Троцкого Седову, и к самому Троцкому, способствовал, вероятно, гибели Седова (пытался он проникнуть и в мексиканское убежище Троцкого, но не был туда приглашен), выкрал парижский архив Троцкого и отправил его в Москву, а переселившись в США, сперва написал прочувствованный труд о жизни еврейских местечек, затем проник в среду русских социал-демократов и написал донос на Виктора Кравченко, и еще, и еще… Кое-какими из своих подвигов Зборовский похвастал на допросе в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, но далеко не всеми (так что «пресловутая Комиссия» занималась, как видите, не одними невинными агнцами). Зборовский отделался легким испугом, но самый акт его вербовки свидетельствует о том, что похороненный здесь А. С. Адлер был способный разведчик и не зря ел свой хлеб. Имя молодого «евразийца» Шуры Адлера попадается также в письмах Д. Святополк-Мирского и в записанных В. Лосской воспоминаниях о летнем отдыхе М. Цветаевой и С. Эфрона в Понтийяке в 1928 году и об эфроновской газете «Евразия»: «“Кухней” газетки занимался наш знакомый Шура Адлер… тогда ушедший по горло в Евразийство».

Позднее все они ушли в это самое евразийство уже не по горло, а с головой, однако оно встало им поперек горла. Упаси нас, Боже, от теоретиков и фанатиков-энтузиастов…

На днях посетил я могилку А. С. Адлера, что неподалеку от церкви Успения (первый квартал направо). Кто-то посадил на могиле елочку, но крест с купола, венчавшего памятник, сбит и лежит рядом… Печальная могила неизвестного «солдата невидимого фронта». Прости ему, Господи…

Гр. АДЛЕРБЕРГ ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ, Гатчина, 26.06.1872 – Париж, 16 округ, 20.06.1944

Гр. АДЛЕРБЕРГ (ур. ЕГОРОВА) ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРОВНА, Воронеж, 21.06.1890 – Оксер, 9.06.1963

Граф Адлеберг происходил из старинного шведского рода, подобно другим знатным шведским семьям (например, Стенбок-Ферморам) переселившегося в Россию, где графское звание Адлебергов было подтверждено указами Николая I, Александра II и Александра III. Это, впрочем, не могло служить большим утешением уланскому полковнику графу Владимиру Васильевичу Адлебергу и его супруге Любови Владимировне, когда они попали в Париж в эмиграцию: жить было не на что. Граф занялся изготовлением украшенных бахромой модных шелковых оранжевых абажуров (именно под таким прошло мое московское детство – за неимением краски в Москве их красили стрептоцидом), однако в промысле своем не преуспел. Дочь воронежского помещика графиня Любовь Владимировна шила шелковое белье в одном из французских домов моды, и неплохо освоила новую профессию. И тогда граф решил открыть в своей тесной квартирке в 16-м округе Парижа собственный дом моды, который специализировался на пошиве шелкового белья. Затея увенчалась успехом, и дом белья «Адлеберг» просуществовал два десятка лет, пережив (впрочем, ненадолго) и Вторую мировую войну, и смерть графа. В своей замечательной книге об эмигрантских домах моды искусствовед Александр Васильев рассказывает любопытные подробности из жизни этого ателье. Русские мастерицы, жившие по соседству, в «русском» 16-м округе, брали работу на дом, а так как и клиентов графине принимать было негде, то готовые изделия разносили по домам распространительницы – «пласьержки», интеллигентные русские дамы, приятные в обхождении. Дом «Адлеберг» обслуживало больше двух десятков «пласьержек».

В 1937 году дом «Адлеберг» пережил свой звездный час: в сшитом портнихой Ниной Бологовской халате снялась знаменитая франко-румынская кинозвезда Эльвира Попеску. На мой взгляд, она не была так красива, как ее портнихи Н. Бологовская и графиня Адлеберг, но всякой – своя судьба. Граф В. В. Адлеберг умер в 1944 году и после его смерти графиня, как сообщает А. Васильев, «впала в чрезвычайную набожность». Она закрыла свой дом моды, стала монахиней в миру и шила рясы для русских священников. Умерла она в прекрасном бургундском городке Оксере, а похоронена была здесь, рядом с мужем.

АЙЗОВ ВЛАДИМИР КАРЛОВИЧ, 1900 – 1989

Утешительно, что бывший кадет и бывший батюшка Владимир Карлович Айзов прожил долго и, будет верить, счастливо, во всяком случае – последние полвека своей жизни, ибо начало его семейной жизни и скоро прервавшейся духовной карьеры отмечено было невзгодами, о которых с сожалением рассказал в своих мемуарах высокопреосвященнейший митрополит Евлогий: «О. Сухих всячески старался вывести в люди своего племянника… Вл. Айзова. Он выпросил, чтобы я рукоположил его в диаконы, а потом, после его женитьбы, – в священники. Скоро он заменил о. Н. Сухих на должности настоятеля в Крезо. Ловкий человек, Айзов быстро взял в руки прихожан и мог бы сделаться для прихода полезным человеком, если бы не несчастье, которое на него обрушилось: жена от родов умерла, и о. Айзов остался с двумя малолетними детьми на руках. Он потерял голову. Первое время я боялся за него. Понемногу обошлось, прихожане приняли в нем участие, среди них особенно горячо отозвалась одна семья. Вследствие близости о. Айзова к этой семье пошли компрометирующие его слухи… О. Айзов оправдывался, уверял меня, что это клевета. Я потребовал, чтобы он покинул Крезо. О. Айзов просил перевести его в Тулузу и поручить ему организацию там приходов (в окрестностях Тулузы много русских ферм). Новое назначение моральной пользы ему не принесло. На некоторое время он вторично был назначен в Крезо, но потом должен был снять сан: он женился на той девушке, с которой молва уже давно связывала его имя».

Все эти невзгоды молодых лет не сломили, однако, Владимира Карловича. Новая супруга оказалась труженицей, и в отчетах о жизни монжеронского детского дома для русских детей можно прочесть, что А. К. Айзова еще и в конце 60-х годов была «образцовая медицинская сестра, знающая каждого ребенка», и что ее муж В. К. Айзов не только заведовал хозяйственной частью дома, но и был «главный «украситель» и декоратор во время всех празднеств и спектаклей». История этого детского дома и его организаторы (имена которых нам во время нашей прогулки, пожалуй, не встретятся) заслуживают нескольких добрых слов. В 1939 году хлопотами Софьи Михайловны Зерновой и ее помощницы С. М. Лопухиной через деятельный Центр помощи русским в эмиграции 600 русских детей были отправлены на отдых в Швейцарию. И вдруг – война! Детей срочно вернули в Париж, в Центр помощи. А Париж, ждавший газовой атаки, охватила паника, к вокзалам не подступиться… Дети приехали неожиданно – где их разместить? Княгиня Вера Мещерская согласилась потеснить старческий дом в Вильмуассоне, куда и привезли детей. Там русские дети жили 15 лет (росли в дружбе, уходили с лучшими воспоминаньями, на их место приходили новые). А в 1954-м щедрая русская женщина Надежда Петровна Нобель за гроши продала Центру помощи свое поместье, где стояли в парке у реки три дома. При оборудовании новых спален для детей, комнат и салонов им присвоены были имена жертвователей и тех, кто много сил отдавал помощи в эмиграции – Л. С. и Л. А. Гаргановых, дочери Гаргановой д’Агиар, композитора С. В. Рахманинова и его дочери Т. С. Конюс, матери Марии (жертвователь Д. Скобцов), княгини Вики Оболенской (на деньги «русских американцев» из Вашингтона), Б. А. Бахметьева, барона М. Ф. Шиллинга, И. И. Фондаминского, М. М. Кульман и Г. Г. Кульмана. Где ж, как не здесь, помянуть нам эти славные имена?

Бывший офицер А. П. Щебляков освоил ремесло каменщика и построил в Монжероне церковь, которую расписал о. Григорий Круг…

Вот в этом-то детском доме и трудились В. К. Айзов с супругой.

АЛЕКСАНДР (СЕМЕНОВ-ТЯНЬ-ШАНЬСКИЙ), преосвященный епископ, настоятель Знаменского прихода в Париже, 7.10.90 – 16.05.1979

В 1925 году будущий епископ, внук знаменитого русского путешественника и географа, исследователя Средней Азии, эмигрировал во Францию, где закончил Богословский институт (на Сергиевском подворье в Париже), был рукоположен в конце войны в священники, а в 1971 году возведен в сан епископа. Он явился составителем молитвенника и катехизиса, а также автором биографии Иоанна Кронштадтского.

АЛЕКСАНДРОВИЧ АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ, артист Петербургского Мариинского театра, 26.09.1879 – 19.02.1959

(Судя по справочникам, был он Дормидонтович, мы же даем то, что обозначено на надгробии.)