Конь бледный

А ловко. Здорово … Молодцы …

Андрей Петрович – судья: он хвалит и он же клеймит. Я молчу: он ведь искренно верит, что я рад похвале. Жалкий старик.

3 сентября.

Ваню сегодня судят. Я лежу в случайной квартире, на диване, в жарких подушках. Ночь. В раме окна ночное небо. На небе звездное ожерелье. Большая Медведица.

Я знаю: Ваня лежал целый день на тюремной койке, иногда вставал, подходил к столу и писал. А теперь ему так же, как и мне, светит Медведица. И так же, как я, он не спит.

Я знаю еще: завтра казнь. Завтра войдет палач в красной рубахе с веревкою и нагайкою. Он свяжет Ване руки назад и веревка вопьется в тело. Зазвенят под сводами шпоры, часовые уныло звякнут ружьем. Распахнутся ворота… На песчаной косе курится теплый туман, ноги вязнут в мокром песке. Розовеет восток. На бледно-розовом небе черный загнутый шпиль. Это виселица. Это – закон.

Ваня всходит на плаху. В утренней мгле он весь серый, глаза и волосы одного цвета. Холодно и он ежится, глубже уходит шеей в поднятый воротник. А потом палач надевает саван, стягивает веревку. Саван белый и рядом красный палач. Неожиданно громко стучит отброшенный табурет. Тело висит. Висит Ваня.

Подушки жгут мне лицо. Одеяло сползает на пол. Неудобно лежать. Я вижу Ваню, его восторженные глаза, русые кудри. И робко спрашиваю себя: зачем виселица? зачем кровь? зачем смерть?

И тотчас я вспоминаю:

«Мы должны полагать души свои за братьев». Так сказал Ваня. Но ведь Вани уж нет …

5 сентября.

Я говорю себе: Вани нет. Это простые слова, но мне не верится в них. Мне не верится, что он уже умер. Вот стукнет дверь, он тихо войдет и я, как прежде, услышу: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь».

Ваня верил в Христа, я не верю. В чем же разница между нами? Я лгу, шпионю и убиваю. Ваня лгал, шпионил и убивал. Мы все живем обманом и кровью. Во имя любви?

Христос взошел на Голгофу. Он не убил, Он даровал людям жизнь. Он не лгал, Он учил людей истине. Он не предательствовал, Он сам был предан учеником. Так одно же из двух: или путь ко Христу, или .. . Или Ваня сказал: Смердяков … И тогда и я – Смердяков.

Я знаю: Ваня свят в своей смерти, его последняя правда в муках. Эта святость и эта правда мне недоступны, они непонятны. Я умру, как и он, но темною смертью, ибо в горьких водах – полынь.

6 сентября.

Елена мне говорит:

– Знаете, я так боялась за вас … Я не смела думать о вас … Вы такой … странный.

Мы, как прежде, в Сокольниках. Осень дышит в лесу, гонит по ветру багровые листья. Холодно. Пахнет землей.

– Милый, как хорошо …

Я беру ее руки, я целую тонкие пальцы и уста мои шепчут:

Милая, милая, милая …

Она смеется.

Не будь таким грустным. Будь весел.

Но я говорю:

– Слушай, Елена. Я люблю тебя, я зову: иди за мною.

– Зачем?

– Я люблю тебя.

Она гибко прижалась ко мне и шепчет:

– Ты знаешь, – я тоже люблю.

– А муж?

– Что же муж?

– Ты с ним.

– Ах, милый… Не все ли равно: сейчас я с тобою.

Будь со мною всегда.

Она звонко смеется.

– Не знаю, не знаю.

– Елена, не смейся и не шути.

– Я не шучу …

Она опять обнимает меня.

– Разве нужно любить всегда? Разве можно любить всегда? Ты бы хотел, чтоб я любила тебя одного … Я не могу. Я уйду.

Уйдешь к мужу?

Она молча кивает.

– Значит, ты любишь его.

– Милый, вот горит вечернее солнце, шумит ветер, шепчет трава. Вот мы любим друг друга. Что же еще? Зачем думать о том, что было? Зачем знать, что будет? Не мучь же меня. Не надо мучений. Будем радоваться вдвоем, будем жить. Я не хочу горя и слез …

Я говорю:

– Ты сказала, что ты его и моя. Скажи, – так ли? Правда ли это?

– Да, правда.

Тень скользнула у ней по лицу. Глаза печальны и темны. Белое платье тает в сумерках дня.

– Почему?