Тернистый путь к dolce vita

Она произнесла это с такой уверенностью, что всем стало понятно – речь идет о ней самой.

– Не изменяли – это вовсе не значит, что не хотели. Просто не имели возможности. Ну не было на них спроса!

– Фу, это уж совсем пошло звучит, – брезгливо поморщившись, сказала писательница.

– Не пошло, а реалистично. Да вы вот Маврина спросите, он психолог и наверняка сталкивается с этим явлением. Рассудите нас, – обратился фотохудожник к элегантному мужчине преклонного возраста.

Тот глубокомысленно закатил глаза, выдержал паузу, как бы размышляя над вопросом, и начал свое длинное повествование.

– Ну что ж, по моим наблюдениям, базирующимся на признаниях клиентов, изменяют действительно все, – ответил Маврин. – Начнем с мужчин. Исключение составляют лишь те, у кого проблемы с эрекцией, кои и пресловутый супружеский долг исполняют лишь по великим праздникам. Более того, я знаю сладострастных попов, грешащих с прихожанками. Вот по поводу матушек ничего сказать не могу, а батюшки, вероятно, немногие, но грешат. Свидетельствую.

– Ой, это интересно, расскажите, – оживилась Оксана.

– А как же быть с тайной исповеди? – отшутился психолог. – Я и в самом деле сборник новелл мог бы написать на эту тему, но профессиональная этика не позволяет. Так вот, что касается мужчин – скажу больше: все они, за редким исключением, не скрывают своих похождений и болтают об этом на каждом углу, причем, имейте, дамы, это в виду, не утаивают имен обольщенных ими женщин и смакуют скабрезные детали.

– Ты сейчас будешь жестоко бит, – пробасил оперный певец.

– Ну, когда еще они узнают всю правду о вас. Я же как бесстрастный исследователь имею на это право. Однако обратимся к женщинам. Они изменяют не меньше нашего и делятся на четыре группы.

Первая – стоические, это те, которые хотят, но не преступают, флиртуя лишь в своих фантазиях. Их со временем становится все меньше и меньше.

Вторая группа – романтичные женщины, которые как в омут с головой кидаются в любовные отношения и либо строят новую семью, либо просто разводятся, либо после прекращения греховной связи страдают и корят себя всю оставшуюся жизнь.

Третья группа – безрассудные женщины, делающие это не ради удовольствия, удовлетворения страсти, а в отместку мужу за измену.

Четвертая группа – нимфоманки, делают это часто и без разбора. Отрываются почище мужиков.

– Да, если тебя послушать, то женщины – это сплошь изощренные извращенки! – возмутилась писательница.

– Прошу заметить, это не я сказал…, – парировал психолог.

– И тому есть масса примеров, – ехидно заметил политолог. – Взять хотя бы маркизу де Помпадур. Когда Людовик XV охладел к ней, она спокойно уступила свое место новым молоденьким любовницам, не потеряв при этом благосклонности и доверия короля. Маркиза убедила его в своей незаменимости на ином поприще. Зная вкусы и пристрастия Людовика, она лично подбирала ему девиц, устраивая их свидания в знаменитом Оленьем парке.

– Да, она действительно оставила о себе дурную память, – подтвердил психолог. – После смерти де Помпадур при французском дворе ходили слухи, будто на ее могиле начертаны слова: «Здесь покоится та, которая двадцать лет была девственницей, десять – шлюхой, а тринадцать лет – сводницей».

Как водится, после обсуждения адюльтера перешли к политике. Полемику начал Рудик – так звали крохотного сухощавого человека неопределенного возраста, одетого в подростковый костюм, который был ему явно мал и обтягивал его тщедушное тельце. Под пиджак была надета некогда белая рубашка, украшенная мятой бабочкой, а из-под узких и коротких брюк в любое время года торчали грязные кальсоны. На лацкане пиджака неизменно красовался маленький букетик искусственных цветов.

Одни говорили, что ему едва за сорок, другие – что уже давно исполнилось восемьдесят. Сам же Рудик с одинаковой искренностью рассказывал и о том, что когда учился в школе, пионерской организации уже не существовало, и о том, как 9 августа 1942 года в Большом зале Ленинградской филармонии ребенком слушал седьмую симфонию Шостаковича и, потрясенный ее мощью, поклялся себе стать великим композитором.

Композитором Рудик стал и, похоже, действительно великим. В Европе редкий спектакль по произведениям Кафки не сопровождался музыкой его сочинения. Однако на родине его знал лишь узкий круг людей. Когда в захолустных клубах или на чьей-то квартире он исполнял свои произведения, это больше походило на цирковое представление, чем на музыкальный концерт. То он садился за инструмент с мешком на голове, то падал у рояля, притворившись мертвым, то неистово колотил руками и ногами по клавишам, а как-то раз, музицируя у Стеши, и вовсе описал рояль.

Проблема Рудика заключалась в том, что он был шизофреником. По обыкновению он вступал в полемику по любому вопросу, и на все у него было собственное мнение, причем единственно верное. А еще он был монархистом и непонятно, из каких таких соображений, ярым почитателем политического гения нынешнего президента.

– По просьбе спецслужб я подготовил секретный проект по сохранению у власти нашего Сказочного президента, – заявил он. – После небольшой доработки я отправлю его в Конституционный Суд и в ООН.

– Это любопытно…, – с притворной заинтересованностью протянул журналист Сартаев. – А не мог бы ты по-дружески поделиться с нами его деталями?

– В первом варианте я предлагаю короновать человека, фамилию которого нельзя называть из соображений секретности, – затараторил польщенный Рудик, ловко запрыгнув на стул. – Для этого события я уже написал коронационный антем и приложил его клавир к докладу. Если ООН не одобрит мое сочинение, то на этот случай предусмотрен план «Б», согласно которому в Конституцию России вносится изменение о сокращении президентского срока до одного года. На этот срок президентом назначается Медведев, Волков или на крайний случай Зайцев, который в пору своего правления увеличивает президентский срок до десяти лет, и тогда у Солнечного будет целых двадцать лет власти, для страны – процветания, а для народа – счастья.

– Ты хотел сказать у Сказочного, – прервал его Валерий Николаевич, – или на сцене появляется новый персонаж – Солнечный? Это пахнет государственной изменой и заслуживает суровой кары.

Рудик спрыгнул со стула, опустился на четвереньки и, визгливо затявкав, подскочил к Валерию Николаевичу и укусил его за ягодицу. Тот в ответ грозно зарычал и стал наступать на Рудика, имитируя яростное разбрасывание земли лапами. Обескураженный ответной реакцией, на которую он определенно не рассчитывал, Рудик поднялся с пола, отряхнул брюки и удалился в соседнюю комнату, недовольно повторяя: «Дурачок какой-то, вот дурачок».

– Я подозревал, что диктаторов создают сумасшедшие, которые вслед за своими идолами сами лишаются рассудка и при этом звереют, а теперь вот убедился в этом, – саркастически заметил Сартаев.

– Ну зачем так жестко! Рудик вполне имеет право на обожание своего кумира, к тому же весьма успешного политика, – вступилась за несчастного писательница.

– Успешного в том, что сделал нас изгоями, заложниками своих амбиций, успешного в проявлении жестокости к народу? – возмутился журналист.

– О какой такой жестокости вы говорите? – не унималась писательница.

– Как известно, искушение властью велико. Годы идут, а бразды правления отпускать не хочется. К тому же со временем наступает усталость и на фоне ропота народа властитель ожесточается. Причем рано или поздно ко всем авторитарным правителям приходит состояние равнодушной жестокости, – заявил Сартаев. – Помните, у Маркеса в «Осени патриарха» диктатор встречает молодого человека и задается вопросом: «Где же я его видел?» И не вспомнив, велит арестовать его. «Пусть посидит, пока не вспомню», – заключает он. И молодой человек всю свою жизнь гниет в темнице. А своего явного врага он зажаривает на огне и заставляет заговорщиков его съесть. Это вам ничего не напоминает?

– А кто такой Маркес? – шепотом спросила Маша Валерия Николаевича.

– Это известный колумбийский писатель. Я для начала дам тебе почитать его роман «Любовь во время чумы».

– А по мне так очень хороший план, только я бы добавил отправку Сказочного в космос, как у Войновича в антиутопии «Москва 2042». Ему из Кремля тяжело всем управлять, не каждая бабушка видна, а вот из космоса другой обзор, – съязвил фотохудожник.

– Вы смеетесь, а в политических кругах говорят об обнулении сроков Сказочного, – заметил Сартаев.

– Да не может этого быть, готовятся всего лишь незначительные поправки в Конституцию, – желая смикшировать тон дискуссии возразил политолог Боровский.

– Наивный вы человек! Все это лишь дымовая завеса для решения главной задачи: оставить Сказочного у власти пожизненно, – сказал Сартаев.

– Раньше люди надеялись, что закончится срок и он уйдет, а теперь на какие ожидания он их настраивает? Невмоготу уже терпеть это циничное манипулирование, – грустно заметил психолог.

– Было бы невмоготу, вышли бы на баррикады, – парировал политолог.

– Народ сейчас пребывает в хроническом страхе, его так запугали, что люди стали трусливее зайцев. Они не отвечают ни на унижения, ни на избиения. Только ноют и чего-то просят, менять свою жизнь не хотят, ждут, когда за них кто-то все это сделает, – резюмировал психолог.

– А ты не боишься, что тебя за такие суждения в каталажку отправят? – ехидно спросил политолог.

– В том-то и беда, что боюсь, – по-детски наивно признался психолог. – При коммунизме не боялся, а сейчас боюсь, тем более что, насколько я знаю, недавно приняли закон, предусматривающий наказание за критику власти. Мало им уголовной ответственности за оскорбление чувств верующих, так теперь запретили критику власти. Впору ввести наказание за оскорбление чувств верующих во власть.

– Да чушь все это – фейки! – возмутился политолог.

– Тогда «двушечки», которые отсидели девицы за пляски в храме Христа Спасителя, – это тоже фейк? Штраф либо административный арест грозит тому, кто проявляет неуважение в неприличной форме к обществу, государству, официальной символике, Конституции или органам государственной власти, – разъяснил Сартаев.

– То есть если я заявляю, что повышение правительством – это же орган государственной власти? – пенсионного возраста меня не удовлетворяет, то буду оштрафован? – удивился пожилой художник.

– Ну нет, зачем утрировать, там же сказано: «в неприличной форме», – с раздражением ответил политолог.

– Значит, если так, как я выразился, то ничего, а если я прибавлю «мать иху так» – то штраф. Правильно я понимаю?

– В общем да, но я бы предпочел, чтобы ты за осквернение русского языка получил пятнадцать суток ареста. Правда, справедливости ради, надо вспомнить о спорных и не совсем понятных «заведомо недостоверных сведениях» и «тяжких последствиях» которые они могут повлечь, – попытался придать объективность своей позиции Боровский.

– Ну тогда скоро СМИ будут писать только о цветочках и птичках, ибо «великий русский» можно трактовать как угодно, я уже не говорю о непредсказуемом: «как наше слово отзовется». Бред какой-то! – возмутился Сартаев.