Тернистый путь к dolce vita

Маша вернулась к Кире в совершенно невменяемом состоянии. Та не стала ее ни о чем спрашивать, а быстро осмотрев и, убедившись, что повреждений на ее теле нет, с облегчением произнесла:

– Цела, слава Богу, я грешным делом думала, что тебя по кускам принесут.

Она налила в стакан водки и протянула его Маше:

– Пей!

Маша послушно выпила, но легче ей не стало.

– Еще! – потребовала она.

– Ну все, хватит! – решительно заявила Кира, как только девущка залпом осушила второй стакан. – А сейчас немедленно в койку. Отоспишься, будем решать, что делать дальше.

Маша долго ворочалась с бока на бок, а потом словно провалилась в небытие и очнулась только через сутки. Проснувшись, она отчаянно разрыдалась. Истерика длилась несколько часов. Испуганная подруга пыталась ее успокоить, но Маша, как ни старалась, не могла остановиться.

– Послушай, – сказала Кира, – у меня есть постоянный клиент, говорят, очень неплохой психолог. Думаю, нам следует обратиться к нему, как ты считаешь?

Маша закивала головой, не переставая рыдать.

***

В огромном бизнес-центре они с трудом нашли офис психолога. На отполированной до блеска бронзовой табличке курсивом было выведено: «Профессор психологии М.Н. Боровский».

Кира пришла в замешательство, достала телефон и набрала номер:

– Мишань, кабинет мы нашли, но здесь какой-то профессор Боровский, что нам делать? – выслушав ответ, Кира скомандовала: – Заходим.

Мишане было лет семьдесят, а то и больше. Его статная фигура, седые кудри и пронзительный взгляд умных глаз произвели на Машу очень приятное впечатление, хотя она и ощутила некоторую столь не свойственную ей робость.

– Так ты у нас еще и профессор! – весело приветствовала Мишаню Кира, тем самым сразу сняв возникшее было напряжение. – Надо же сколько достоинств таится в одном человеке!

– Если бы ты знала обо всех…, – отшутился профессор, выходя из-за стола, чтобы поздороваться с девушками.

– Это Маша, о которой я тебе рассказывала, – представила подругу Кира. – Мне можно остаться?

– Да, но ненадолго, минут на пятнадцать. Думаю, Машеньке так будет комфортнее. Кира вкратце рассказала мне вашу историю, – обратился он к Маше, усаживая ее в кресло. – Пока мне этого достаточно, до поры, до времени мы возвращаться к ней не будем. Все начинается с мыслей, а мысли роятся в голове, – с этими словами он запустил руки в волосы Маши. Та вскрикнула и отпрянула от него.

– Да, все гораздо хуже, чем я предполагал, – задумчиво протянул профессор, вернувшись за свой стол.

– Кира, мы тебя отпускаем, но после сеанса Машу лучше не оставлять одну. Ты сможешь за ней зайти?

– Да, конечно.

– Ну тогда где-то через час, минут за пятнадцать до окончания сеанса я тебе позвоню.

– Мишань, мы справимся? – с нескрываемой тревогой спросила Кира.

– Да, конечно, но это займет какое-то время.

Михаил Николаевич, так звали профессора, вышел из-за стола и сел в кресло напротив Маши.

– Ну, милая, расскажи мне, где ты родилась и выросла? – ласково спросил он девушку бархатным голосом, совершенно непохожим на прежний.

– В поселке под Ростовом, – коротко ответила она.

– Мама, папа, сестры, братья – расскажи мне о них. У вас была дружная семья?

– Семья как семья, у меня нет сестер и братьев.

– Поведай мне, пожалуйста, о самом ярком воспоминании из твоего детства.

– Я без спроса взяла у матери из сумки деньги, а она вытащила меня за косы на улицу и стала орать, что у нее растет воровка.

– Но вы же потом помирились?

– А куда денешься… К тому же мне было десять лет, и я прекрасно понимала, что украла их, только вот почему-то думала, что она об этом не узнает.

– Ну а в целом у вас были хорошие отношения?

– В целом – да.

– А с отцом?

– Отец меня вообще никогда не ругал, но я большей частью жила у бабушки или у бездетной тетки, которая во мне души не чаяла, все пихала в разные кружки.

– А тебе это было интересно?

– Еще бы! Она была завучем в нашей школе, и я всегда исполняла главные роли в праздничных постановках.

– То есть ты была местной звездой?

– Можно и так сказать.

Михаил Николаевич долго расспрашивал Машу о ее школьных годах, и она сама не заметила, как стала рассказывать ему приключавшиеся с ней смешные истории.

На следующий день девушка вновь была у профессора, и он опять расспрашивал ее о детстве, акцентируя внимание на позитивных, светлых и веселых воспоминаниях, а неприятные и печальные научил ее стирать из памяти ластиком. Маша была поражена: как оказывается просто можно избавиться от любых неприятных воспоминаний!

На третий день они анализировали ее жизнь в Питере. Маша удивлялась своей откровенности, она рассказывала Михаилу Николаевичу обо всем, что происходило в ее жизни, в мельчайших подробностях. С каждым сеансом девушка чувствовала себя все лучше и лучше. Она понимала, что это заслуга исключительно Михаила Николаевича. Маша прониклась к нему абсолютным доверием. В сложившейся ситуации он был ее единственной надеждой выбраться из тупика, в котором она оказалась.

На пятый день перешли к загородному «дефиле», и это тоже трансформировалось в памяти Маши как воспоминание о смутном сне, и самое главное – не мучало ее больше. «Ведь жизнь, – как утверждал Михаил Николаевич, – это вовсе не боль, а совсем наоборот. Это счастье, экстаз, ощущение свободы».

И наконец через неделю они дошли до эротического шоу. Михаил Николаевич с трудом справлялся с эмоциональным потрясением от шокирующих рассказов Маши.

Эти воспоминания стереть резинкой не удалось, и профессор, прибегнув к телесной терапии, буквально вытягивал из Маши дурные мысли и ощущения.

Целительные сеансы закончились, Маша освободилась от гнета жутких воспоминаний. Урок не прошел даром, она приняла твердое решение никогда, ни при каких обстоятельствах не станет зарабатывать подобным образом. Уж лучше голодать иди вернуться в Мясокомбинат к родителям, чем превратиться в неврастеничную уродину и остаток дней провести в психушке. Впрочем, она везучая, выкарабкается из этого дерьма и осуществит свою мечту.

Маша освободилась от тягостных фантомов прошлого, но где-то там, в глубинах подсознания оставались картинки мракобесного шоу, возвращавшие ее к этим чудовищным событиям во сне куда более страшном, чем сама реальность.