Стоящие свыше. Самородок

Он бы пролежал весь день: мечтал, что когда окажется на свободе, вернется домой – тогда обязательно пролежит в постели целый день. Может быть, даже не один. Но снова пришел лекарь, потом Лепа предложил одеться, и Войта понял, что лежать ему вовсе не хочется, а хочется посмотреть, что за книги стоят на полках в кабинете.

Три книги лежали на столе. Лепа развел огонь в очаге у Войты за спиной и услужливо зажег три свечи в лампе под абажуром – через узкое окошко пробивался серенький свет тусклого осеннего дня, и лампа пришлась кстати.

Книги, хоть и в кожаных переплетах, оказались рукописными. И автором всех трех значился господин Глаголен: доктор оккультной натурфилософии, герметичной антропософии и естествоведения, учредитель кафедры предельного исчисления и движения материальных тел, создатель теории электрических сил.

Первая из книг посвящалась предельному исчислению, от метода исчерпывания восходившая к описанию материального движения. Войта думал, что не вспомнит и десятой доли того, что знал когда-то, и даже отложил книгу с мыслью, что пока это слишком сложно для мозгов, заржавевших на дожде и накрученных на мукомольный жернов. Заглянул в две другие книги: теорию электричества счел ненужной чудотворам, а книгу по общей теории энергетического поля нашел для себя слишком простой. Его манила книга по математике – как брошенный вызов.

Да, сначала мозги скрипели и поворачивались с усилием, подобно жернову в пекарне. А потом Войта забыл, что может чего-то не помнить. Язык символов всегда давался ему лучше языка слов, в формальной записи он видел больше образов и смыслов, чем в пространных пояснениях: логические цепочки стройны тогда, когда коротки и однозначны. И… вообще-то Войта рядом не стоял с Глаголеном по уровню знаний… Во всяком случае, в математике.

Лепа сообщил, что накрыл обед в столовой (и вроде бы даже заранее об этом предупреждал), но Войта так и не вышел к столу – каждую минуту собирался закончить и встать, но минута бежала за минутой до тех пор, пока Лепа не принес первое блюдо в кабинет (да-да, обед подразумевал перемену блюд!).

Примерно то же произошло и с ужином.

Удивительный механизм управлял лампой, Войта не сразу его заметил: по мере того как свечи сгорали и становились легче, груз на шарнире постепенно (!) поднимал их под абажур… Лепа менял свечи, будто подглядывал за ними в замочную скважину. Впрочем, Войта не удивился бы, если бы узнал, что слугу оповещает звонок, механически связанный с высотой противовеса.

Он исчеркал стопку бумаги (плотной и белой, сделанной на заказ, с филигранным вензелем Глаголена), изломал с десяток перьев (руки отвыкли, огрубели), заляпал чернилами стол – и все потому, что некоторые выкладки старого мрачуна были ему непонятны. Оставить все как есть, принять доказательство на веру или спросить Глаголена он считал ниже своего достоинства – пришлось разбираться.

Лепа, заходя менять свечи, зевал, жмурился и ежился, но как Войта иногда не замечал жену, так теперь не обращал внимания на слугу. Наверное, если бы лампа погасла, он бы задумался о том, почему это произошло, но она не гасла… Тусклый день давно сменился черной ночью, а потом в узком окне забрезжил следующий тусклый день – спать не хотелось, просто немного ело глаза.

Появление лекаря стало для Войты досадной помехой: чтение книг такого рода требует предельной сосредоточенности, отвлечешься на минуту, потеряешь мысль – и нужно возвращаться назад на несколько страниц. За лекарем последовал завтрак, и по-хорошему надо было поспать, но, облачившись в ночную рубаху, Войта так и не лег – заглянул в книгу, чтобы уточнить не дававшее ему покоя утверждение, и снова принялся переводить именную бумагу Глаголена. Лепа принес ему теплый халат.

Едрена мышь, это был прорыв. И в математике, и в механике. Простота и изящность описания материального движения потрясала. У Войты захватило дух от раскрывшихся перед ним возможностей: обладая таким инструментом, можно свернуть горы – в прямом смысле, горы магнитных камней. К обеду его охватило лихорадочное возбуждение: изысканная еда вызвала вдруг отвращение, кусок не пошел в горло; Войту бил озноб, несмотря на пылавший за спиной очаг, – но он не ощущал озноба. Бдительный Лепа позвал лекаря, но Войта наорал на него и выгнал вон. Лекарь оказался настырным, вернулся через четверть часа, подсунул под руку крепкого успокоительного настоя – и вскоре Войту водворили в постель с грелками под пуховыми одеялами. Лекарь больше не называл его Белоглазым, а обращался учтиво: «Господин Воен». Засыпая, Войта пробормотал:

– Я не господин. Можешь называть меня просто магистром.

Во сне он решал уравнения из области предельного исчисления и никак не мог решить.

Глаголен пожелал встретиться с Войтой не в лаборатории, а на башне. И с богатством замка это место не вязалось вовсе: голая площадка с тонкой кованой оградой по краю. Ну да, мрачуны пьют ветер, ничто не должно ему мешать… Ветер в тот день, да еще и на высоте, дул неслабый. А Войта-то недоумевал, зачем Лепа накинул ему на плечи теплый плащ…

Мрачун стоял посреди площадки с тростью в руке, а когда воевода привел Войту наверх, оглянулся и, ни слова не говоря, тростью указал на каменную скамью в одном из углов. Воевода убрался, и в голове мелькнула мысль, что здесь нет лабораторного стола, а ограда столь невысока, что не помешает столкнуть хозяина с башни… Это разрешило бы все сомнения…

Господин Глаголен стоял, обратив лицо к ветру, просто стоял – а капли косого дождя не долетали до его лица, падали под ноги. Струи ветра вихрились вокруг мрачуна, звенели и… входили в его тело.

И Войта понял, что мысль убить хозяина замка была несерьезной – он вовсе не собирался убивать Глаголена. Не потому, что испугался расправы или сопротивления, – потому что это было бы несправедливо.

– Эта трость весит шесть гектов, – не глядя на Войту сказал Глаголен. – Ею можно крошить кости, ломать хребты и раскалывать головы. Оставь глупые мысли об убийстве мрачуна, я не настолько стар, чтобы не постоять за себя.

Каменная скамья была мокрой от дождя, и Войта не стал садиться, остановился рядом.

– Я слышал, тебя заинтересовала книга по предельному исчислению? – спросил Глаголен, подойдя ближе к скамье. Он тоже не садился, продолжал пить ветер и на Войту не смотрел.

Войта не стал ломаться:

– Это значительный труд. Мне было полезно его прочесть.

– Надеюсь, не для усовершенствования мукомольного процесса.

– Это вопрос? – хмыкнул Войта.

– Нет. Я уже говорил: тебя никто не спрашивает. И теперь как раз хочу рассказать о твоих новых обязанностях.

– Я не… – попытался вставить Войта, но Глаголен не дал ему вставить и двух слов.

– Ты будешь решать для меня поставленные задачи, и это будут сложные задачи. Возможно, неразрешимые. Я не буду устанавливать сроков для их решения, это бессмысленно. Ты волен сам определять, как и когда тебе работать. Если тебе потребуется провести тот или иной опыт – моя лаборатория в твоем распоряжении, ты можешь в любое время туда прийти и делать то, что сочтешь нужным. Равно как и пользоваться моей библиотекой – она находится ярусом ниже лаборатории, – хотя я старался собрать у тебя в комнате те книги, которые могли бы быть тебе полезны. Если ты хочешь о чем-то меня спросить – можешь делать это в любое время дня или ночи, но не ранним утром. Тебе запрещается лишь покидать башню без сопровождения.

– А если я не буду решать задачи? – Войта изогнул губы.

– А что ты будешь делать, интересно мне знать? Нежиться в купальне или на перинах и плевать в потолок? Это занятие уже наскучило тебе, или я ошибаюсь?

– Я мог бы читать книги или изучать ваши труды.

– Разумеется, тебе придется читать книги и изучать мои труды. Возможно, именно с этого и нужно начать. Славленская школа экстатических практик не может сравниться с Северским университетом, особенно в области естествоведения. И моя библиотека много богаче Славленской.

– Пока богаче… – Войта вскинул взгляд, но мрачун на него не смотрел.

– Я не заглядываю в будущее, мне это неинтересно.

Глаголен сунул руку в карман и вытащил небольшой круглый прибор со стеклянной крышкой.

– Ты знаешь, что это? В Элании каждому матросу известно, для чего нужна эта вещь.

– Я знаю, что это. Славленская школа экстатических практик не до такой степени отстала от Северского университета.

– Я рад, что мне не придется объяснять тебе устройство компаса. А теперь посмотри на стрелку.

Мрачун извлек из кармана кусок железа и поднес к компасу.

– Стрелка отклонилась от севера и показывает на магнит. Я переверну его, и она повернется в противоположную сторону. Я поставлю магнит прямо над стрелкой, и она будет вращаться. Тебе это ничего не напоминает?

– И что с того?

– В общем-то, не так уж много… с того… Это всего лишь доказывает, что для движения магнитных камней не требуется энергия чудотворов.

Войта расхохотался.

– Если бы вы позволили мне выйти в межмирье на несколько минут…

Мрачун снова не дал ему закончить – ком энергии толкнул Войту в грудь, впитался до капельки.

– Спасибо. – Войта убрал с лица улыбку. – Жаль, я не могу ответить вам той же любезностью…

– Ты считаешь, что это моя вина? – усмехнулся Глаголен.

– А чья?

– Ты слышал о молодом Ламиктандре и его путешествиях на Восток? Так вот, на Востоке говорят, что упрямство – это мудрость осла. А твое увечье – закономерный результат этой мудрости.

Войта не стал спорить, создал в ответ совсем слабое поле – стрелка компаса закрутилась так быстро, что ее не стало видно.