Стоящие свыше. Часть III. Низведенные в абсолют

Нет, она оказалась вовсе не злой, только острой на язык. И позже, увидев, как неуклюже отец расплетает Спаске косу, отодвинула его в сторону, обозвав недотепой и злыднем криворуким, и сама вымыла Спаске голову, приговаривая: «С гор вода – с дитяти худоба, худоба вниз – а дитятко кверху».

Спаска два раза бывала в Волгороде, но они с дедом заходили в крепость со стороны посада, через Рыбные ворота – на площадь Старого Торга и Приимный двор. А тут они с отцом сразу оказались возле задней стены Чудоявленской лавры. Дед держался подальше от храмов, хотя в Волгороде их было множество, а к лавре вообще близко не подходил. Спаска лишь издали видела ее стены – похожие на крепостные, с шестью башнями. Это была крепость внутри крепости, еще более надежная и неприступная. А теперь на стенах стояли гвардейцы в ярко-синих плащах и шапках с белыми кокардами на меховой оторочке; у каждого на поясе висела сабля, а за плечами – арбалет.

– Вот и славно, что все они забились в лавру, – сказал отец, глянув на гвардейцев. – Больше порядка в городе будет[4 - Традиционно гвардия Храма выполняет в городах полицейские функции (информация из ЭИМ, Т. 2 – Храм Предвечного. Ст. «Гвардия Храма»).].

Он спокойно перешел через Чудоявленскую площадь – ворота в лавру были накрепко закрыты, но перед храмом собралась толпа, дверь не закрывалась из-за переполнившего его народа; Спаска слышала заунывные голоса Надзирающих, и ей даже показалось, что через открытую дверь блестят смертоносные лучи солнечного камня. Отец тоже взглянул в сторону храма, накрыл голову Спаски плащом (по дороге они купили только плащ) и тихо спросил:

– Ты разве уже бывала в межмирье?

– Конечно… – ответила Спаска. Раньше она бы сказала это с гордостью, потому что умела выходить в межмирье, а Гневуш – нет, хотя и был старше ее на три года. Но теперь какое это имело значение?

– Этого не может быть… – пробормотал отец и после этого долго оставался задумчивым.

Они прошли через весь город, на юг, в сторону Хстовских ворот, и остановились не где-нибудь, а в Гостином дворе, в комнате с отдельным входом из узкого переулка, рядом с трактирчиком «Рыжий таракан» – дед учил читать не только Гневуша, но и Спаску. В комнате было холодно, сыро и одновременно пыльно, как будто там давно никто не жил. Спаске она показалась огромной, размером с дедову избу. Только очаг был не посередине, а у стены, и не занимал так много места. Два окна с обеих сторон от двери, забранных мозаикой в свинцовых оправах, пропускали внутрь волшебный разноцветный свет, в углу стояла широченная кровать с шелковым покрывалом, рядом с ней – тяжелый стол и кресло. Посередине тоже был стол, только обеденный, накрытый вышитой льняной скатертью. Еще одна дверь вела внутрь Гостиного двора.

– Нравится? – спросил отец и повесил плащ на диковинную вешалку со звериными лапами. – Это моя комната, я ее когда-то купил.

– Ты тут живешь? – удивилась Спаска.

– Нет, я тут останавливаюсь, когда бываю в Волгороде.

– А где ты живешь? – спросила Спаска.

– Не знаю. Наверное, нигде, – усмехнулся отец и раскрыл большой сундук. – Снимай эту дерюгу, походишь пока в моей рубашке.

Он выбросил на кровать три или четыре толстые перины, нашел одежду для себя и дал Спаске не только рубаху – тонкую, белую-белую, однако чересчур длинную для нее и просторную, – но и большой платок из тончайшего сукна, со сложной вышивкой и капельками речного жемчуга по краю.

Обед из соседнего трактира им принесла девица, которая хитренько улыбалась отцу и время от времени стреляла в него глазами исподлобья. Даже Спаска знала, что это называется «заигрывать», в деревне невесты иногда вели себя так со своими женихами. Но заигрывать с чужим женихом или мужем считалось бесстыдством. И для невесты девица была слишком стара – ей было лет восемнадцать, не меньше. Конечно, Спаска слышала, что в городе очень поздно выходят замуж, лет в шестнадцать, но не в восемнадцать же…

В узелке у девицы был горшок с бараньей похлебкой (пахшей чесноком и пряностями, с золотистым слоем навара толщиной в два пальца), накрытый половинкой ржаного каравая, и круг твердого желтого сыра.

– Я тебя увидела в окно. Ну и подумала, что сейчас самое время обедать.

– Ты подумала правильно. – Отец, похоже, вовсе не считал ее поведение бесстыдным, а, напротив, мило ей улыбался. – Принеси для ребенка топленого молока и сластей каких-нибудь получше.

– Ой, какая хорошенькая девочка! Твоя?

Отец неопределенно пожал плечами.

– Как тебя зовут, малютка? – Девица расплылась в улыбке и нагнулась к Спаске.

– Называй ее крохой. И… слушай, у тебя нет каких-нибудь игрушек для девочки? Ну, кукол там?..

– Я поищу. – Девица снова улыбнулась, но на этот раз отцу.

Отец, не дожидаясь ее ухода, достал из высокого буфета две серебряные (!) ложки и одну из них протянул Спаске.

– Ешь, кроха. Потом и огонь разведем, совсем станет тепло.

– А… она твоя невеста? – спросила Спаска, когда увидела, как в мозаичном окне мелькнула тень девицы, под дождем бежавшей обратно в трактир.

– Чего? – Отец не донес ложку до рта.

– Эта девушка, она так на тебя смотрела, как положено смотреть на жениха.

– Да ну? – Отец кашлянул. – Нет, она не моя невеста. Просто хорошая добрая девушка, она и убирать ко мне приходит, и стирает, и обедаю я у них в трактире.

Спаска вздохнула: может быть, в городе так принято? Мать часто называла городских девушек бесстыдницами, однако беззлобно, а может даже с завистью. Но… Спаска всегда чувствовала ложь, и на этот раз за словами отца разглядела если не откровенное вранье, то полуправду: с этой девушкой его что-то связывало. Это позже Спаска поняла, что отца «что-то связывает» не только с этой девушкой, но и со множеством других.

А потом они грелись перед открытым очагом, совсем не таким, как у деда, и уж тем более непохожим на печки в деревенских хижинах. И топил его отец дровами, а не торфяными катышами. Наверное, только тогда, когда к ней подобралась сладкая дремота, Спаска поняла, что все это происходит с ней на самом деле. Что в этой комнате ей ничто не угрожает. Что смерть осталась по ту сторону городской стены и сюда ни за что не войдет. Здесь тепло, вкусная еда, тряпичная кукла в платье и с вышитыми шелком глазами (ее принесла девушка из трактира), красивый платок на плечах. И отец – хозяин хрустального дворца – совсем рядом, только руку протянуть.

Потом отец ушел (и перед этим долго допытывался, оставалась ли Спаска когда-нибудь одна дома, а она не могла взять в толк, что он имеет в виду) и вернулся поздно ночью, снова промокший и продрогший. Спаска, продремав у огня весь вечер, ждала его, потому что не решилась лечь в огромную мягкую постель со множеством перин и пуховых подушек.

Он принес с собой одежду для нее и маленькие красные сапожки, и, конечно, Спаска обрадовалась, что у нее, как у взрослой девушки, вместо сарафана будет три широкие юбки. Наверное, отец не знал, что ей рано носить юбки… А еще, вместо привычных в деревне онучей, он купил ей теплые вязаные чулочки, тоненькие-тоненькие, с шелковыми подвязками.

Отец уложил Спаску спать, а сам долго что-то писал, сидя за столом (в подсвечнике у него были настоящие восковые свечи, они не воняли, как сальные, и не чадили, как лучина). Спаска делала вид, что спит, чтобы его не отвлекать, но сон не шел. И думать о хрустальном дворце ей не очень хотелось: слишком хороша была явь, чтобы разменивать ее на сны или сказки. Она боялась, что эта ночь закончится и больше никогда не повторится.

19 мая 427 года от н.э.с.

На рассвете Инда Хладан в халате и тапочках пил кофе у себя дома, в столовой, и просматривал доклады кураторов из Исподнего мира. Он не спал ночь, но, наверное, не смог бы заснуть – у него и в юности от сильного волнения начиналась бессонница.

Досье на человека по имени Змай содержало слишком много белых пятен. Никто не знал, кто его родители, сколько ему лет, где он провел детство и юность… Впрочем, в диком Исподнем мире достаточно сменить имя – и никто не догадается, кем ты был десять лет назад. В досье не приклеить фотографию, а описания внешности повторяют друг друга. Мало ли в Исподнем мире шатенов с синими глазами, худощавых и среднего роста?

Описанный же в досье Змай был отлучен от Храма Добра, многократно проклят десятками Надзирающих, Наднадзирающих, трижды – Сверхназдирающими и однажды – самим Стоящим Свыше. По всей видимости, в Хстове он бывал наездами, как и в Волгороде, Дерте, Лицце и даже в Кине. В каждом городе он имел если не жену, то любовницу (а в Къире – трех жен, честно купленных).

Он отличался тем, что мастерски умел уходить от правосудия. Его десяток раз приговаривали к смерти (из них восемь раз – заочно), дважды ловили и заковывали в кандалы – надежно, в Исподнем мире умели это делать надежно. Во второй раз, не дожидаясь побега, его подвергли допросу с пристрастием, получили признание в свя?зи со Злом (протокол прилагался к досье) и не добились ни одного слова о военных секретах колдунов. Его собирались казнить, но он таинственным образом исчез из камеры – кандалы, лежавшие на полу, остались нетронутыми.

Прошли те времена, когда недовольных в Исподнем мире именовали опасными врагами, – никогда бы власти Единого Храма Добра не решились признать смутьяна опасным, расписавшись в собственной уязвимости, – не было в Исподнем мире опасности для сил Добра. Стоящим на стороне силы Зла был объявлен Змай и упорствующим в своих убеждениях.

Приор отбыл в Афран, но собирался вернуться не позже чем через три дня. В любом случае ответственность ложилась на Славленскую Тайничную башню, но речь шла об угрозе всему Обитаемому миру, а не только Славлене. Инда же получил ответ от тригинтумвирата, который закреплял за ним кураторство и над Йокой, и над ситуацией с оборотнем, существенно расширив его полномочия. В ответе было отмечено, что курировать Йоку вызывался также Длана Вотан, но совет тридцати принял решение передать эти обязанности Хладану, как человеку давно и прочно связанному с Йеленами, во-первых, а во-вторых, организация сброса энергии в Исподний мир входила в обязанности куратора службы управления погодой.

Инда нехотя повернул ручку звонка, вызывая прислугу, и велел принести из кабинета карты, которые лежали в коричневой кожаной папке. И дворецкому было совсем необязательно знать, что это карты Исподнего мира, – вот-вот должен был прийти Крапа Красен, один из кураторов Млчаны со стороны чудотворов, знающий Исподний мир лучше Инды.

Инда хорошо помнил свой визит к Стоящему Свыше пять лет назад, летом четыреста двадцать второго года. До этого он не бывал в Исподнем мире (да и не рвался), однако нашел этот опыт интересным и полезным. Переход границы миров Инда перенес тяжело и несколько дней провел в горячке, в доме на маленьком островке. В Элании граница истончалась в море, а не в лесу, и гряду многочисленных островов заселяли полудикие племена, так и не обращенные в веру Храма Добра. И не было ничего удивительного в том, что в Верхнем мире острова принадлежали богатейшим аристократам, половина из которых подозревалась в мрачении, так же как в Северских землях мрачуны старались селиться поближе к Беспросветному лесу.

Портал чудотворов в обоих мирах находился на пустынных островках. Когда-то переход сопровождался сложным ритуалом, но и теперь огонь костров иногда помогал сосредоточиться: не просто увидеть четвертое измерение, не только сделать несколько шагов в его направлении, но узреть пятое и шагнуть в него, оставляя за спиной собственный мир. Переход не требовал энергии, а лишь воли и способности ввести себя в надтрансовое состояние – двойной транс, столь глубокий, что не только отрешает человека от самого себя, отделяет дух от тела, но и позволяет духу вести собственное тело туда, куда ему хода нет.

Никто в Исподнем мире так и не научился этому, да и в Обитаемом мире далеко не каждый чудотвор был на такое способен. Поговаривали, будто и кое-кто из мрачунов освоил эту сложную мистическую практику, но они не имели деловых интересов в Исподнем мире, им нечего было там делать. В отличие от чудотворов, ни один мрачун не смог бы долго там находиться – ведь их природа требовала отдавать энергию Исподнему миру, а не черпать ее там. Зато чудотворы в Исподнем мире чувствовали себя прекрасно: биоэнергия, не сдерживаемая никакой мембраной, лилась прямо в сердце. Лишь сам переход давался многим тяжело и болезненно, вызывал горячку и забытье, словно дух, отделенный от тела на несколько минут, не сразу мог угнездиться в теле заново. Впрочем, врачи поясняли это прозаически: отсутствием иммунитета перед одной из лихорадок Исподнего мира, не опасной, но очень заразной, вроде краснухи.

Едва сознание вернулось к Инде, он был поражен: не свежий бриз дул с моря, а затхлый сквознячок тянулся в открытые окна домика. Стоял полнейший штиль, невиданный на море в Элании, и вода до самого горизонта была огромным зеркалом с нездоровым зеленоватым отливом. Солнце, едва пробивавшееся сквозь дымку облаков и тяжелого тумана, отражалось в этом зеркале не сияющей дорожкой, бегущей по веселой ряби моря, а красно-желтым пятном с четкими границами. Зрелище было невиданным, завораживающим воображение. Море пахло тиной, дохлой рыбой и лихорадкой – так во времена детства Инды пахло в инфекционной больнице для бедных, и слабый запах хлорной извести, которой мыли полы в домике на берегу, довершал это сходство.

Путешествие по Исподнему миру – тайное и скромное – произвело на Инду гнетущее впечатление. На материк чудотворы добирались на рыбачьей лодке, где не было мачты, – ветры здесь давно перестали надувать паруса, лодка шла на веслах. И если на больших торговых галерах гребли каторжане, то это жалкое суденышко в движение приводили сами рыбаки: худые или рыхлые от водянки, в основном кривоногие и низкорослые людишки. Инда решил было, что это наследственная особенность какого-то местного племени, и только сойдя на берег понял: это нищета. Чудовищная нищета больного, вырождающегося мира. Несмотря на скромную одежду, в порту в чудотворах сразу признали богачей: целая стая пузатых, тонконогих оборванных детишек с синеватой кожей преследовала их до тех пор, пока встречавшая «богов» стража не разогнала детей плетьми. Малолетние попрошайки клянчили деньги, лили фальшивые слезы, хватались грязными руками за одежду гостей: от детей тоже пахло тухлой рыбой и лихорадкой. Лишаи и язвы на их телах говорили о том, что две трети несчастных не проживут и года.

Сначала Инда недоумевал, откуда в портовом городе так много людей, почему они не добывают пропитание земледелием или охотой? Дорога в Хстов – город Храма – открыла ему этот секрет: каждый клочок твердой земли, каждый холмик в этом мире был распахан и удобрен, а на многие лиги вокруг городов простирались болота. Море еще худо-бедно кормило людей рыбой, земля была едва ли не роскошью. Насыпные валы и дренажные системы вокруг городов стоили дорого, вокруг каждого поля возвести такие сооружения было невозможно.

На юге болота кишели змеями (которых местные жители охотно употребляли в пищу) и насекомыми, если не ядовитыми, то разносившими лихорадку. Ближе к северу и змей, и насекомых становилось меньше, это было царство водяных крыс и лягушек. Из шкурок водяных крыс шили одежду и ели их мясо – целые артели занимались этим промыслом.

Проезд по насыпным дорогам стоил денег, и Инда часто видел, как телеги простолюдинов тянутся рядом с насыпью вдоль дренажных канав – по настилам из хвороста, перекрывающим топкие места.