Стоящие свыше. Часть II. Усомнившиеся в абсолюте

Зимич пока оставался единственным постояльцем на пять гостевых комнат, поэтому хозяйка так не хотела его потерять.

– Куда? Куда поперся? – Она ухватила гвардейца за полу дохи. – Никого там нету у меня! Щас навернешься с лестницы-то!

Зимич уже хотел благоразумно запереться в комнате и сделать вид, что хозяйка не соврала, но Светай с разворота пихнул ее локтем в лицо – та вскрикнула визгливо и опрокинулась со ступеньки вниз, ударившись о стену. Признаться, такого Зимич не ожидал даже от гвардейца.

– Ты что ж делаешь, мерзавец? – тихо спросил он и вышел на свет. – Ты мало от меня утром схлопотал? Ты что ж думаешь, тебе все можно, да?

– Ребята, он здесь! – тут же крикнул Светай. Поспешно крикнул. И лампой лицо прикрыл.

Наверное, выходить не стоило… И, возможно, теперь следовало бежать.

– Какая же ты тварь-то гнусная, – Зимич сошел вниз на две ступеньки. – Боишься меня?

– Ребята! – Светай отступил, еще выше поднимая лампу.

Зимич успел бы его ударить – гвардейцы не спешили, уже уселись за столы. Но даже ударить и то было противно. Так же противно, как давить слизняка. И Светай уже вывалился в двери, ведущие в пивную, когда к нему подоспели товарищи. Хозяйка выла тонко, зажавшись в угол, и Зимич прошел мимо нее: чего бояться человеку, в одиночку убившему змея?

Бить его сразу не стали, но за руки взяли крепко – с двух сторон. В углу, как и накануне, сидели двое студентов и раскрыв рты глазели на происходящее.

– Послушай, Зимич… – вперед вышел его дружок. – Ты мне товарищ, я с тобой ссориться не хотел. Но ты же сам напросился! Ведь тот, кто гвардейцам Храма сопротивляется, – он же враг, не заблужденец даже.

– Знаешь что? Я гвардейцу Храма не на посту по роже въехал…

– Как же не на посту? Мы заблужденца хотели арестовать, а ты нам помешал.

– И как? Арестовали?

– Это другой вопрос. Ведь помешал. Значит – опасный враг. Ты знаешь, что такое опасный враг? Ты знаешь, что с тобой за это сделают? Я вот тут разговоры с тобой разговариваю, а должен тебя в Службу дознания Консистории тащить. И там у тебя быстро выяснят, зачем тебе понадобилось мешать гвардейцам. А если я тебя покрывать буду – значит, и я опасный враг. Оно мне надо?

Он был пьян. Очень сильно и как-то… неправильно. Зимич даже не сразу это понял.

– Послушай, все свидетели: ведь гнусно вы себя вели, гнусно. Этот твой Светай сейчас женщину ударил, ну не мразь ли? Ты что, на самом деле считаешь, что так и надо? Чего ты меня пугаешь? Чего добиться хочешь?

– Я хочу, чтобы ты понял, что я – это сила.

– Сила – это когда слабых защищают. Когда лежачих не бьют. А так – это не сила, это…

– Когда лежачих не бьют – это благородство. А сила – это когда я тебя одним пальцем могу раздавить.

Не только пьян он был. Может, власть и безнаказанность не столько пьянят, сколько одуряют?

– И что? Тебе это доставит удовольствие? Ты хочешь, чтобы я боялся? Пока не боюсь. Дальше – посмотрим.

– Я хочу, чтобы ты меня уважал! Непонятно? У-ва-жал! Меня – и гвардию Храма.

– Да за что же мне тебя уважать? И гвардию Храма ты позоришь.

– Дай я ему врежу… – сунулся Светай, до этого стоявший в сторонке.

– А врежь, – согласился дружок.

Не умел бить Светай, совсем не умел. Смешно вышло, когда Зимич легко увернулся, – и гвардейцы рассмеялись. Странные они были какие-то, не то хмельные, не то с похмелья.

И тут вперед вышел гвардеец, которого Зимич не видел в кабаке. Он ничем не выделялся – на первый взгляд, – но был явно трезвей, и… глаза у него были не дурные, как у всех, а блестящие, как будто безумные. И улыбка – хищная, сухая. И сам он был сухопар и невысок.

– Ты опасный враг не потому, что подрался с гвардейцами. – Рука коротко мелькнула в воздухе выпадом змеиной головы (Зимич не сумел бы уклониться, даже если бы его не держали), шипастый кастет ударил в ключицу, пробив жилет и рубаху. – Я чую опасных врагов нюхом.

Зимич едва не вскрикнул, сжал зубы и зажмурился: одно дело – в драке, на кураже. И другое дело – вот так, когда руки держат… И ударил-то вполсилы, а чуть слезы из глаз не полились.

– Я чую… – медленно повторил гвардеец, всматриваясь в лицо Зимича. И глаза у него налились мутью, взгляд словно смотрел мимо, сквозь. – Враг. Враг. Само Зло! Убейте его! Убейте, слышите? Сейчас же! Убейте!

Лицо гвардейца перекосилось гримасой ужаса, исказилось до неузнаваемости, и он со страшным криком грянулся на пол как подкошенный. Тело его выгнулось дугой и билось в судорогах, и розовая пена была на губах.

Все отпрянули в стороны, и руки Зимича выпустили.

– Это чего с ним? – шепотом спросил Светай.

– Падучая… – почему-то со страхом ответил ему дружок. И остальные гвардейцы смотрели широко раскрыв глаза, словно нашалившие дети на настоящего людоеда.

– Ну его, ну его! – вскрикнул вдруг один, срывая кокарду с шапки. – Не хочу, не могу! Хватит с меня уже!

Дружок оглянулся, но ничего не сказал, – а парень, сорвавший кокарду, кинулся к выходу, спотыкаясь.

Судороги кончились быстро, но гвардеец не открыл глаз. Розовая пена изо рта плыла на пол, лицо его было бледным и неподвижным, как у мертвеца. Зимич потер разбитую ключицу.

– Чего стоите-то? – Сзади подошла хозяйка. – Несите его домой, он теперь долго не пошевелится. А потом спать будет. У меня муж от падучей помер, и этому недолго осталось.

И как-то так само случилось, что через четверть часа дружок сидел в комнате Зимича, на постели, и глушил вино, которое едва успевала приносить хозяйка.

– Сил моих нет, веришь? Золото карманы жжет. Вином наливаемся с самого утра и пьем до вечера… Да еще этот… напиток храбрости…

– Чего за напиток? – Зимич не пил, сидел за столом и смотрел на площадь Совы, освещенную фонарями. Красиво было.

– Надзирающие с юга привозят. Горечь – аж слезы из глаз. Но помогает: весело от него, кураж, отвага. И все трын-трава… Только наутро вспоминать страшно, что ночью вытворяли, потому с утра пить и начинаем.

– Так может, лучше не вытворять? – Зимич оглянулся и посмотрел дружку в лицо, но тот как раз шумно хлебал вино из кружки. По усам на подбородок бежали блестящие темно-красные струйки, в полутьме вовсе не похожие на вино.

– Не выйдет. У нас приказ: не меньше пяти заблужденцев за один дозор. Иначе сами мы заблужденцы. Бежать некуда. Опять же – золото. Как много у них золота, Зимич! Не иначе Стоящий Свыше научился его из железа делать… Надзирающие мзду не берут! Всегда брали, а теперь не берут. – Дружок вдруг расхохотался и расплескал вино на постель.

Зимич промолчал.

– Все говорят: брось, брось… А как бросишь? Как? У меня сестры и мать. Но это… это не главное, понимаешь? Не главное. И золото не главное.

– А что же тогда?

– Ты знаешь, как прекрасен мир Добра? – Лицо однокашника, все еще искаженное смехом, сморщилось от слез; он промокнул глаза платочком из рукава, разлив при этом остатки вина. – Ты не представляешь… Вот есть у тебя светлая мечта?

– Нету у меня светлой мечты, – проворчал Зимич.