Стоящие свыше. Часть IV. Пределы абсолюта

Она смотрела на Волчка сверху вниз, и он вдруг смутился под ее взглядом, почувствовал себя смешным и неловким.

Мамонька исчезла незаметно и деликатно, еще больше смутив Волчка.

– Мы завтра поедем в замок, – сказал он ворчливо – только чтобы скрыть смущение.

Спаска кивнула.

– Только не говорите Славушу, что я от него пряталась. Ладно?

– Расскажу, – ответил Волчок.

– Не надо. Ему будет… больно. Не надо.

– Ему и так больно. И страшно.

– Мне тоже было больно и страшно. – Она сглотнула. – Я думала… я думала, что вас арестовали. Там, на Дворцовой площади, по утрам вешают списки приговоренных. Я читала эти списки каждый день. Я ходила к башне Правосудия и слушала крики из подвалов. И думала, что услышу вас. Я не искала вас только на кладбище, потому что… тогда я бы просто не смогла больше жить.

Она поставила лампу на стол, медленно протянула обе руки и погладила его по волосам, словно хотела их расправить.

– Какое счастье, что вы здесь. Что вы живы. Я уже все передумала, все решила: что угодно – слепой, безногий, изуродованный, – лишь бы живой.

Волчок не смел шевельнуться и поднять на нее глаза.

– Не надо за меня бояться. Я же говорил, – сказал он. Получилось хрипло и неуверенно.

– Я не могу. Я и хотела бы не бояться, но у меня не получается. Мне сон про вас страшный приснился.

– Это я боялся за тебя. – Волчок наконец поднял взгляд.

– Почему вам можно за меня бояться, а мне нет?

– Потому что когда я что-то делаю, я знаю, чем рискую. А ты понятия не имеешь. Ни о том, чем рискуешь сама, ни подо что подставляешь других. – Волчок вздохнул – он вовсе не хотел на нее ворчать. – Я не обвиняю тебя. Ты и не должна. Я должен – а ты нет.

– Я бы ни за что сюда не пошла, но мне сказали, что от вас нет вестей.

– Ну и что толку в том, что ты сюда пришла? Глупая… – Волчок взял ее руку в свою. Маленькая была рука, совсем утонула в его ладони. Он говорил не то, что хотел сказать. Он хотел сказать, как благодарен ей за это.

– Вы промокли, Волче-сын-Славич. – Спаска улыбнулась грустной полуулыбкой. – Вам холодно, наверно…

– Я это переживу, – проворчал Волчок и погладил ее руку. Ему показалось, что он может поцарапать ее нежную кожу своей заскорузлой ладонью.

– Вы говорите одно, а думаете совсем другое, правда?

– Правда, – неожиданно для себя выговорил Волчок.

Она тоже погладила его по руке. Ее движение было медленным, изучающим – женским, а не детским.

– Я… жизнь за тебя отдам. Я для тебя все могу сделать, только попроси.

Она посмотрела на него снисходительно, с той же грустной полуулыбкой:

– Я бы попросила вас поехать со мной в замок и никогда больше не возвращаться в Хстов. Или… увезите меня за тридевять земель, где нет Храма, Особого легиона, Государя, колдунов. Отвезете?

Волчок опустил глаза и покачал головой.

– Вот видите… А сказали – все можете. – Спаска вздохнула. – Ну тогда хотя бы не говорите Славушу, что я его обманула.

– Ах ты… маленькая хитрюга. – Волчок усмехнулся. – Поймала на слове?

Надо было пойти к Зоричу, отправить голубя в замок, пока они не послали за Спаской еще кого-нибудь. Он поднялся, не выпуская ее руки из своих. И теперь она посмотрела на него снизу вверх, совсем не детским взглядом: озорным и искушающим. Или ему так только показалось? И хотя в голове мелькнуло: «Не про тебя девка», Волчок сам не понял, что на него нашло: притянул ее к себе и поцеловал в губы долгим жарким поцелуем. Слишком долгим и жарким, каким целуют не возлюбленную даже – жену.

Спаска не отстранилась и не смутилась, и когда подняла на него глаза, в них светилось счастье.

– Моя, – шепнул Волчок и снова прижал ее к себе.

20–29 мая 427 года от н.э.с.

В шесть часов утра Йоку разбудил профессор Важан.

– Поднимайся, Йелен. Хватит нежиться в постели. Твой Охранитель разогнал чудотворов в парке, чтобы ты мог совершить пробежку. Не думай, что у меня в гостях ты будешь целыми днями прохлаждаться.

Йока не успел толком вспомнить о том, что случилось накануне, как оказался на пороге особняка – босиком и в трусах. Он не посмел сказать Важану даже о том, что у него болит нога, – в школе бы его точно освободили от пробежки.

– Вперед, Йелен. Два круга по дорожке вдоль ограды. И учти, никто тебя проверять не будет. Между яблоневым садом и парком есть спортивная площадка и фонтан, в котором можно умыться.

И ровный, скорый бег вернул равновесие гораздо быстрей, чем успокоительные капли. В начале пути Йока еще боялся думать о том, что рассказал ему Важан, а после первого круга мысли потекли спокойно и плавно, без сердца. Все встало на свои места. Все, что еще неделю назад мешало ему рассуждать, пришлось признать как данность – и это принесло облегчение. С тех пор как Стриженый Песочник сказал Йоке, что тот мрачун, Йока еще ни разу не отваживался посмотреть правде в глаза.

Единственное, о чем он так и не смог всерьез задуматься, – это о родителях. Мысль о том, что он был чужим в родном – как он считал – доме, вызывала такую острую боль, что Йока ощущал ее почти физически, сгибался и закрывал лицо руками. От этого помогли упражнения на спортивной площадке, а ледяная вода из фонтана окончательно охладила сердце.

Дворецкий встретил его у задней двери с полотенцем в руках.

– А я говорил профессору, что это слишком опасно – бегать по усадьбе, когда тебя ловят чудотворы… – проворчал он. – А тем более – с больной ногой.

– Ничего, чудотворы и так знают, что Йелен здесь, – ответил Важан от дверей в столовую. – Пусть попробуют его взять! Йелен, не стой столбом. Отправляйся одеваться. Завтрак через пятнадцать минут.

Завтрак подали в столовой, но профессор явился на него в халате и чулках, поэтому Йока не сильно переживал из-за своего спортивного костюма – надеть ему было больше нечего. Он думал, что они с Важаном будут завтракать вдвоем, но к ним присоединились Цапа и Змай.

– Йелен, давай расставим точки над «i» в наших отношениях. Как хозяин дома я несу за тебя ответственность, поскольку ты несовершеннолетний. Принимаю на себя в некотором роде опекунство. Ты волен покинуть мой дом, когда захочешь, но я бы не советовал тебе этого делать сейчас. Самое лучшее, что тебя может ждать, – Брезенская колония.

– А худшее?

– А худшее – закрытый Брезенский лицей.

– Неужели колония лучше лицея?

– Ты видел профессора Мечена? Это образец его выпускника. Методы преподавания там направлены на превращение человека в мразь. В колонии ты хотя бы будешь среди своих, а в лицее – среди таких же, как он, мразей.

– Чудотворы предлагали мне индивидуальное обучение… – начал Йока, но Важан его перебил.