Дракула

Вслед за этими словами раздался мелодичный смех. Ярость охватила меня, я резко открыл дверь и на пороге застал трех знакомых женщин, вожделенно облизывающих губы. Увидев меня, они дружно расхохотались и бросились прочь.

Я вернулся к себе и упал на колени. Ужели конец мой так близок? Завтра! Завтра! Господи, благослови нас, грешных!

30 июня, утром. – Возможно, это последние слова, которые я доверяю своему дневнику. Я проспал до рассвета, а проснувшись, первым делом принялся за молитву; если смерть близка, я должен себя подготовить.

Наконец я почувствовал, как что-то изменилось в самом воздухе – утро пришло. Раздался долгожданный крик петуха, и я всем телом ощутил безопасность. С легким сердцем я вышел из комнаты и побежал в холл. Зная, что ворота не заперты, я рвался навстречу свободе. Дрожащими от нетерпения руками я снял цепи и отодвинул засовы.

Дверь даже не дрогнула. Отчаяние овладело мною. Я толкал и наваливался, я колотил по доскам, но все, чего я добился, было слабое сотрясение этого бастиона. Очевидно, когда я ушел, Дракула ее запер.

Теперь меня охватило безумное желание любою ценой достать ключи, я был готов снова и снова карабкаться по стене в комнату графа. Он мог убить меня, но сейчас смерть казалась наименьшим из зол. Не теряя ни минуты, я кинулся в восточное крыло и, как и прежде, начал спускаться в хозяйские покои. Комната его вновь оказалась пуста, как я того и ожидал. В углу громоздилась куча золота, но ключа нигде не было. Через боковую дверь я рванул вниз по винтовой лестнице, пролетел темный туннель и ворвался в старую часовню. Сегодня я точно знал, где найти монстра.

Огромный ящик стоял на своем прежнем месте, рядом со стеной, но теперь его накрывала крышка. Гвозди не были заколочены, но их уже вставили в отверстия, так что теперь оставалось лишь ударить по ним молотком. Вознамерившись обыскать тело ради ключа, я поднял крышку и стащил ее ближе к стене. И в тот же самый момент я увидел такое, отчего в ужасе затрепетала каждая моя клеточка. Внутри лежал граф, таинственным образом наполовину помолодевший: его седые волосы и усы стали теперь темно-серыми, щеки округлились, а кожа приобрела вполне здоровый цвет; губы казались краснее обычного из-за сгустков еще свежей крови на них; следы ее шли от уголков рта, стекая вниз по подбородку к шее. Даже глаза сейчас горели молодым огнем, несмотря на тяжелые мешки и опухшие веки. Теперь я не мог отделаться от впечатления, что все это ужасное создание попросту доверху наполнено кровью. Он очень напоминал отвратительную пиявку, отвалившуюся от жертвы в пресыщении. Дрожь пробирала меня, когда я склонился и дотронулся до его тела, весь организм противился такому контакту с чудовищем, но делать было нечего – либо пан, либо пропал. А если я себя не пересилю, нынешней ночью жуткая троица устроит настоящий банкет из моего собственного тела. Я ощупал всего графа, но ключа нигде не было. Взглянув ему в лицо, я заметил ехидную улыбку, чуть было не лишившую меня разума. И эту нежить я помогал переправить в Лондон, где, возможно, отныне и навеки в многомиллионной толпе он станет тешить свою жажду крови, создавая все новых и новых полудьяволов на страх беззащитному человечеству. От этой мысли я сходил с ума. Я страстно желал избавить мир от этого монстра; у меня не было оружия, но в углу валялась лопата, которой рабочие наполняли ящики. Схватив черенок, я замахнулся и резко опустил руку туда, где было его лицо. Но в тот же самый миг голова его повернулась, и на меня уставились глаза, полные ужаса и ярости одновременно. Их взгляд парализовал меня, рука дрогнула, лопата ушла куда-то в сторону, оставив лишь на лбу глубокую царапину, и упала. Наскоро закрыв гроб крышкой, я поспешил спрятать от себя это ужасное существо. Последнее, что я успел заметить, было его обрюзгшее лицо; в уголках окровавленного рта играла ухмылка, а в глазах таилась адская ненависть и злоба.

Я все сидел и думал, что предпринять теперь, но голова моя горела, мысли путались, а душу наполняло отчаяние. Терзания неожиданно прервала цыганская песня; веселые голоса приближались откуда-то издалека, то и дело перемежаясь со скрипом тяжелых колес и грохотом повозки на ухабах. Цыгане и словаки, о которых говорил граф, возвращались. Еще раз оглядев напоследок склеп, я бросился прочь, добежал до комнаты графа и приготовился выпрыгнуть в окно, как только услышу суету у дверей. Однако шаги раздались где-то вдалеке и вскоре замерли в одном из коридоров. Напряженно вслушиваясь, я различил бряцание ключей и грохот открываемой двери. Должно быть, в подземелье ведет еще один вход, и у кого-то есть от него ключи. Я кинулся обратно к боковой двери, чтобы найти этот новый выход, но в то же мгновение внезапный и мощный порыв сквозняка поднялся из лестничной шахты, взметнул вверх облако пыли, и дверь захлопнулась. Навалившись, чтобы открыть ее, я вскоре понял всю тщетность моей попытки. Злая судьба вновь приготовила мне роль пленника, все больше и больше смыкая вокруг меня свои леденящие объятия.

Сейчас, когда я пишу эти строки, подо мной раздается топот многочисленных ног и грохот передвигаемых тяжестей – тех самых ящиков, наполненных землей. Время от времени я слышу стук молотков – это в крышки вбивают гвозди. А вот шаги уже звучат в холле…

Ворота снова закрыли; я слышал, как звенели цепи, а ключ лязгал в замке. Потом открылась и закрылась еще какая-то дверь.

Тише! По двору, а потом и по каменистой горной дороге снова заскрипели огромные колеса, заглушаемые хором цыган где-то поодаль.

Я остался единственной живой душой в этом замке наедине с теми тремя ужасными женщинами. Тьфу! Мина – вот женщина, а у этих нет совершенно ничего с ней общего. Они – демоны из преисподней!

Я здесь с ними не останусь! Попробую взобраться на стену замка. С собой я захвачу немного золота, быть может, позже оно мне и понадобится. Я верю, должен существовать какой-нибудь выход.

Господи, оказаться бы дома, как можно скорее сесть на ближайший поезд и мчаться прочь из этого проклятого места, проклятой страны, где сам дьявол и его дети ходят по земле!

Божьего милосердия я дождусь скорее, чем жалости от чудовищ. Пропасть глубока и камениста, но на дне ее можно заснуть вечным сном, оставаясь человеком. Прощайте все! Мина!..

Глава 5

Письмо мисс Мины Мюррей к мисс Люси Вестенра

9 мая.

Моя дорогая Люси!

Прости мне столь долгий перерыв между письмами, но я все это время работала не поднимая головы. Жизнь заместителя школьной директрисы полна забот. Мне так не хватает тебя и моря, где мы могли гулять вместе и строить наши воздушные замки. В последние дни я очень загружена – не хочу отставать от Джонатана. Каждую свободную минуту я практикуюсь в стенографии. Когда мы поженимся, я смогу приносить пользу: стану стенографировать все, что ему необходимо, а потом перепечатывать это на машинке, от которой я уже сейчас практически не отхожу. Мы с Джонатаном иногда переписываемся стенографией, а сам он ведет этим способом дневник своих заграничных путешествий. Когда я приеду к тебе, то заведу себе такой же. Я не имею в виду те чепуховые заметочки два раза в неделю с красными чернилами по воскресеньям, что практикуют некоторые барышни; это будет настоящий журнал, в который я стану помещать свои мысли и впечатления по первому зову сердца. Если он окажется стоящим внимания, я однажды покажу его Джонатану, хотя планирую делать записи скорее только для себя. Мне хочется подражать дамам-журналисткам: брать интервью, набрасывать очерки, воспроизводить по памяти диалоги. Я где-то слышала, что после небольшой тренировки человек вполне способен запомнить все, что происходило вокруг него в течение целого дня. Однако пока этого достаточно – ведь мы еще увидимся. При встрече я расскажу тебе о своих планах. Я только что получила несколько торопливых строк от Джонатана из Трансильвании. Он здоров и возвращается через неделю. Мне не терпится поскорее услышать его рассказ. Он повидал такие далекие и прекрасные земли! Интересно, увидим ли мы – я имею в виду себя и Джонатана – эти страны вместе? Ах, вот уже десять часов, звонок звенит. До свидания.

Твоя любящая Мина.

P.S. В своем письме рассказывай обо всех новостях, я уже давно о тебе ничего не слышала. Впрочем, в последнее время ходят упорные слухи о каком-то высоком кудрявом красавце!!!

Письмо Люси Вестенра Мине Мюррей

Чэтем-стрит, 17, среда.

Моя дорогая Мина,

твои обвинения в том, что я совсем тебе не пишу, несправедливы. С тех пор как мы расстались, я написала тебе дважды, а твое последнее письмо стало всего лишь вторым. А вообще-то говоря, особых новостей у меня нет, по крайней мере ничего такого, что было бы тебе интересно. Город особенно хорош в эту пору, и мы много гуляем в парке, ездим верхом и ходим в картинные галереи. Что до высокого кудрявого красавца, то это, должно быть, тот, с кем я ходила на последний концерт. У кого-то, определенно, чешется язык. Молодого человека зовут мистер Холмвуд. Он часто заходит к нам в гости, моя мама его очень любит – у них много общих интересов. Недавно мы познакомились с джентльменом, который составил бы тебе великолепную пару, не будь ты уже обручена с Джонатаном. Он неслыханно красив, богат, да к тому же из знатного рода. Он врач и очень умен. Ты только представь! Ему всего двадцать девять, а он уже попечительствует приюту для душевнобольных. После того как мистер Холмвуд представил его, он периодически к нам заглядывает. Определенно, он самый здравомыслящий и спокойный человек из всех, кого я знаю. Его спокойствие непоколебимо. Представляю, как велико его влияние на пациентов. У него есть только одна неприятная или, скорее, странная привычка: в разговоре смотреть прямо в глаза собеседнику, словно он пытается прочесть его мысли. Он все время использует этот прием на мне, но я тешу себя мыслью, что ему достался крепкий орешек. Я это точно знаю, поскольку тренируюсь с зеркалом. А ты когда-нибудь пробовала прочесть мысли на собственном лице? Осмелюсь доложить, это преинтереснейшее занятие, правда, очень утомительное поначалу. Он говорит, что я стану предметом его любопытного психологического изучения, и в этом я нисколько не сомневаюсь. Как тебе известно, я не слишком-то увлечена нарядами, поэтому о свежих веяниях моды рассказать ничего не могу. Мода – это такая скукотища (ну вот, опять мой язык портится, но ты не обращай внимания; Артур так говорит постоянно). Это вроде бы все… Мина, мы доверяли друг другу наши секреты, когда были детьми; мы вместе ели и спали, смеялись и плакали. Сейчас я все же решилась продолжить письмо. Ох, Мина, ты уже догадалась? Я люблю его. Написав это, я покраснела. Мне кажется, он тоже любит меня, хотя об этом мы еще ни разу не говорили. Но, дорогая моя, я люблю, люблю, люблю! Мне так хорошо! Как я хочу увидеться с тобой, посидеть у костра, как прежде, помнишь? Я рассказала бы тебе все, что у меня на душе. Не понимаю, как я осмелилась написать такое даже тебе. Сейчас я боюсь остановиться, иначе письмо просто разлетится в клочья. Но я хочу довериться тебе. Напиши мне ответ немедленно и расскажи все, что думаешь об этом. Мина, мне пора заканчивать. До свидания. Помолись за меня на ночь, помолись о чуточке счастья для меня.

Твоя Люси.

P.S. Не стоит и говорить, что это – наш секрет. Л.

Письмо Люси Вестенра Мине Мюррей

24 мая.

Моя дорогая Мина,

спасибо, спасибо, огромное спасибо тебе за такое милое письмо! Так здорово написать тебе обо всем и в ответ услышать теплые и нежные слова.

Пришла беда – отворяй ворота. Дорогая моя, как все же правы старые пословицы. Я, которой в сентябре исполнится уже двадцать, я, ни разу в жизни не слышавшая настоящего признания в любви, сегодня получила сразу три предложения руки и сердца! Три в один день! Как это ужасно! Мне очень жаль, действительно очень жаль двух несчастных мужчин. Ох, Мина, я так счастлива, что сама не знаю, что теперь делать. Целых три предложения! Но ради всего святого, не рассказывай об этом никому, иначе обо мне бог знает что подумают, а всякая девушка, не получившая в одночасье шести предложений, сочтет себя смертельно оскорбленной. В людях столько зависти! Милая подруга, теперь мы с тобой обе обручены, очень скоро превратимся в старух, поэтому можем позволить себе презирать суету. Однако я должна рассказать тебе обо всех трех, но смотри же, это секрет для всех, кроме тебя и, разумеется, Джонатана. Как я разболтала бы обо всем Артуру, так и ты непременно поделишься этой новостью. Женщина не должна иметь тайн от мужа, не так ли?

Итак, номер первый приехал к нам перед самым ленчем. Я рассказывала тебе о нем: это доктор Джон Сьюард, тот, что из сумасшедшего дома, с сильной челюстью и открытым лбом. Он держался очень хладнокровно и все же заметно нервничал. Скорее всего, он долго готовился к этому объяснению и держал в голове какие-то приемы, слова и правила, но при этом умудрился почти усесться на собственную шелковую шляпу, что обычно не случается с мужчинами, если те трезвы и спокойны. Видимо, чтобы чем-то занять руки, он постоянно играл ланцетом, так что я в конце чуть не взвыла. Говорил он очень прямо и открыто. Он сказал, что я ему очень дорога, несмотря на небольшой срок нашего знакомства, и что жизнь со мной в будущем принесла бы ему много радости. Он собрался уже упомянуть о том, сколь несчастлив будет в случае моего отказа, но увидел, что я плачу, поэтому решил, что не стоит больше ничего добавлять, поскольку я уже совершенно расстроена. Немного помолчав, он спросил, смогу ли я полюбить его спустя какое-то время, и когда я покачала головой, руки его затряслись, и он поинтересовался, не люблю ли я уже кого-нибудь другого. Свой вопрос он задал очень тактично, упомянув, что спросил вовсе не из любопытства, а от надежды на то, что сердце мое еще не занято и у него остается шанс. И тогда, Мина, я почувствовала себя просто обязанной сказать, что у меня есть жених. Я сказала ему только это, и он встал, сильный и хмурый, взял обе мои руки в свои ладони и заверил, что если мне когда-либо потребуется дружеское плечо, я всегда смогу на него рассчитывать. Ох, милая моя, я пишу и не могу сдержать слезы. Прости мне мою слабость и пятна на бумаге. Конечно, прекрасно, когда тебе делают предложение и всякое такое, но это так печально – видеть несчастного, который искренне тебя любит, уходящего с разбитым сердцем, и неважно, что он только что говорил, но ты навсегда покидаешь его жизнь. Дорогая, я вынуждена остановиться, так как при всем моем безграничном счастье мне сейчас очень плохо.

Вечером. Артур только что ушел, и слава Богу: теперь я могу продолжить свой рассказ. Итак, номер два явился после ленча. Это прекрасный парень, американец из Техаса, он настолько молод и чист, что с трудом верится во все приключения, выпавшие на его долю. Как я понимаю несчастную Дездемону, которой черный возлюбленный влил столь опасную отраву в уши! Мы, женщины, так слабы, что верим, будто мужчина может избавить нас от всех страхов, поэтому и выходим замуж. Я знаю теперь, что бы делала, будь я мужчиной, который хочет, чтобы в него влюбилась девушка. А может, и не знаю. Но я забегаю вперед. Мистер Куинси П. Моррис застал меня в одиночестве. Похоже, у мужчин особое чутье. Хотя, Артур дважды пробовал найти удачный момент, и это при том, что я сама ему помогала. Кстати, мне совсем не стыдно в этом признаться. Должна заранее сказать, что мистер Моррис никогда не пользуется жаргонными словечками, по крайней мере в присутствии посторонних, поскольку он блестяще образован и безупречно воспитан. Однако он обнаружил, что мне очень смешно, когда он говорит на американском сленге, и теперь стоит мне только появиться, как он, если, конечно, поблизости нет никого, кто может упасть в обморок от услышанного, начинает болтать о всяких пустяках в весьма характерных выражениях. Не знаю, сумею ли я когда-нибудь сама заговорить на сленге. Интересно, нравится ли это Артуру? Итак, мистер Моррис сел рядом со мной, выглядя предельно счастливым и веселым, но я-то уже прекрасно разбиралась, когда человек нервничает, а когда – нет. Он сжал мои ладони и ласково заговорил:

– Мисс Люси, я знаю, что недостаточно хорош даже для того, чтобы подбивать каблучки на ваших маленьких туфлях; но сдается мне, что если вы станете ждать принца, то выйдете замуж еще ой как нескоро. Так отчего бы нам не встать бок о бок в одну упряжь да не поскакать вместе по жизни?

Юмор и веселье в нем так и клокотали, поэтому я не испытала при отказе и половины тех терзаний, что расстроили меня в случае с доктором Сьюардом. Настолько беспечно, насколько могла, я заявила, что ровным счетом ничего не смыслю в рысаках и забегах и что надежды меня еще не покинули. В ответ он промолвил, что позволил себе непростительное легкомыслие в такую решающую минуту, что раскаивается и надеется на мою милость. Говоря это, он действительно переменился и стал серьезней, и настроение его, конечно же, передалось мне. Я знаю, Мина, ты сочтешь меня жуткой кокеткой. Меня и правда переполнял восторг оттого, что он уже второй за один день. Прежде чем я успела что-либо ответить, он обрушил на меня поток самых нежных признаний, бросив к моим ногам свою душу и сердце. Он казался настолько серьезным, что теперь я уже не думаю, что вечная легкость и некоторая дурашливость красят мужчину. Должно быть, он что-то заметил в моем лице, так как неожиданно остановился и очень решительно, так по-мужски (я любила бы его даже только за это, если была бы свободна) сказал:

– Люси, вы честная и открытая девушка, я знаю это. Меня не было бы здесь, я не начал бы этого разговора, сомневайся я в том хоть на минуту. Признайтесь мне, как друг открывает душу другу: есть ли у вас кто-нибудь еще? Если да, то я больше ни словом вас не потревожу, и мы останемся, если вы согласитесь, добрыми и преданными друзьями.

Дорогая моя Мина, отчего мужчины так великодушны, что мы, женщины, порой их совсем недостойны? Ведь сначала я почти потешалась над этим огромным сердцем, над настоящим джентльменом. Ну вот, я опять рыдаю! Должно быть, ты сочтешь это письмо слишком слезливым, но теперь, как и в первый раз, мне действительно очень горько. Почему девушке нельзя выйти замуж сразу за трех мужчин, или даже за всех, кто ее любит? Но это ересь, я не должна такого говорить. Я рада признаться, что, несмотря на слезы, все же сумела взглянуть мистеру Моррису прямо в глаза и честно ему сказать:

– Да, у меня есть тот, кого я люблю, хотя он мне в любви еще не признался.

С моей стороны было очень разумно рассказать ему правду, поскольку лицо его просветлело; он пожал мне руку и сердечно произнес:

– Хорошо, смелая моя девочка. Гораздо лучше опоздать с завоеванием вашего сердца, чем преуспеть с кем-нибудь другим. Не плачьте, милая моя. Если это из-за меня, то я крепкий орешек и от горя не умру. Если тот другой не знает еще своего счастья, то ему лучше поспешить, иначе придется иметь дело со мной. Милая моя, хорошая, ваша честность сделала меня вашим вечным другом, а друзья, настоящие друзья, встречаются гораздо реже, чем пылкие влюбленные. Друзья по крайней мере бескорыстны. Видно, моя судьба такова, что мне придется в одиночестве пройти по жизни. Не поцелуете ли вы меня на прощание? Я стану вспоминать ваш поцелуй как неопровержимое доказательство того, что счастье существует. Вы еще можете себе это позволить: тот, другой, – замечательный молодой человек, ведь иначе вы бы его не полюбили – вам еще не признался.

Мина, это окончательно меня покорило: так смело, так любезно и благородно! Я наклонилась и поцеловала его. Он встал, посмотрел мне в глаза, в мое пылающее лицо и сказал:

– Девочка моя, я держал вас за руки, а вы меня целовали. Если это не в силах сделать нас друзьями, то на земле больше не осталось никаких средств. Спасибо за вашу откровенность. Прощайте.

Он отпустил мои руки, взял шляпу и быстро вышел из гостиной, прямо и не оглядываясь, без слез и промедлений, а я плакала, как дитя. Ох, почему же мужчины предпочитают страдать, когда вокруг столько девушек, боготворящих землю, на которую ступали их ноги? Для него я была бы готова на все, если б не моя любовь. Дорогая моя, я снова расстроилась. Не могу писать о его разбитом сердце и своем счастье одновременно. Писать о номере три, когда вокруг столько печали, тоже не хочу.

Твоя любящая Люси.

P.S. И все же номер три, хотя о нем рассказывать не стоит, ведь ты сама все знаешь. Кроме того, все прошло так быстро и скомкано: он не успел войти, как обнял и стал меня целовать. Я очень, очень счастлива. Что я такое сделала, чтобы это заслужить? Впредь мне надо постараться показать, что я очень благодарна Ему за такого любовника, мужа и друга.

До свидания. Л.

Дневник доктора Сьюарда (запись на фонографе)

25 апреля. – Аппетит пропал. Ни ужина, ни сна, остается один дневник. После вчерашнего отказа я чувствую себя опустошенным: нет в мире ничего настолько важного, чтобы я шевельнул хотя бы пальцем… В таких случаях работа – лучший лекарь, поэтому я пошел вниз к пациентам. Я нашел одного очень занятного типа для изучений. Он настолько эксцентричен в своих идеях, так не похож на прочих сумасшедших, что я намерен отнестись к нему с предельным вниманием и серьезностью. Сегодня я как никогда близко подобрался к сердцевине его тайны.