Американский психопат

– Меня трясет, – говорит он, передавая мне маленький конвертик. – Открывай ты.

Я беру крошечный белый конвертик, осторожно разворачиваю. Во флуоресцентном свете кажется, что тут меньше грамма.

– Господи, – шепчет Прайс на удивление мягко, – да здесь не так уж много, да? – Он наклоняется, чтобы рассмотреть порошок получше.

– Может, это из-за освещения так кажется, – замечаю я.

– Рикардо охуел, что ли? – спрашивает Прайс, с удивлением рассматривая кокаин.

– Тсс, – шепчу я, вынимая свою платиновую карточку American Express. – Давай просто сделаем это.

– Может, он миллиграммами его продает? – не может успокоиться Прайс.

Сунув свою платиновую карточку American Express в порошок, он подносит ее к носу и вдыхает. Мгновение он стоит в молчании, а потом сдавленным голосом произносит:

– О боже.

– Ну, что? – спрашиваю я.

– Да это, блядь, миллиграмм… сахарной пудры, – выдавливает он.

Вдохнув немного порошка, я прихожу к тому же заключению:

– Конечно, он слабоват, но если мы не будем его жалеть, то, думаю, будем в полном порядке…

Но Прайс в бешенстве, он вспотел и побагровел. Он орет на меня, как будто это я во всем виноват, как будто это мне пришла в голову идея купить грамм у Мэдисона.

– Я хочу оторваться, Бэйтмен, – медленно говорит Прайс, постепенно повышая голос, – а не подслащивать овсянку!

– Можно добавить его в кофе с молоком, – доносится жеманный голос из соседней кабинки.

Прайс смотрит на меня, таращит глаза, не в силах в такое поверить, наконец в ярости колотит кулаком в стенку.

– Успокойся, – говорю я ему. – Какая разница, давай продолжим.

Он поворачивается ко мне, проводит рукой по своим жестким, зачесанным назад волосам. Кажется, он смягчился.

– Пожалуй, ты прав, – он повышает голос, – если пидор в соседней кабинке не возражает.

Мы ждем, когда человек подаст признаки жизни, наконец голос в соседней кабине шепелявит:

– Я не возразаю…

– Иди на хуй, – орет Прайс.

– Сам иди, – передразнивает голос.

– Иди на хуй!!! – вопит Прайс, пытаясь перелезть через разделительную алюминиевую стенку, но я одной рукой стаскиваю его.

Слышится звук спускаемой воды в соседней кабинке, и незнакомец, явно напуганный, выбегает из туалета. Прайс, прислонившись к двери нашей кабинки, смотрит на меня с какой-то безнадежностью. Проведя дрожащей рукой по своему багровому лицу, он крепко зажмуривает глаза, его губы белеют, под одной ноздрей следы кокаина. Не открывая глаз, он тихо говорит:

– Ладно. Давай продолжим.

– Вот это я понимаю, – говорю я.

Мы по очереди черпаем своими кредитками порошок из конвертика, а когда они более не годятся, подчищаем остатки пальцами, вдыхаем, лижем, втираем его в десны. Я почти ничего не чувствую, но, возможно, еще один виски со льдом подарит мне ложное ощущение, будто меня хоть слабо, но вставило. Выйдя из кабинки, мы моем руки, разглядываем наши отражения в зеркале и, удовлетворенные, отправляемся в «Зал с канделябрами». У меня возникает желание сдать в раздевалку пальто (Armani). Что бы Прайс ни говорил, я чувствую, что меня зацепило. Спустя несколько минут я стою у стойки бара, пытаясь привлечь внимание официантки, и в словах Прайса уже нет никакого смысла. В конце концов я вынужден показать официантке купюру в двадцать баксов, несмотря на то что у меня еще полно талонов на бесплатную выпивку. Это срабатывает. Поскольку у меня есть талоны, я заказываю две двойные «Столичные» со льдом. Я отлично себя чувствую и, пока она наливает мне водку, кричу ей:

– А ты, случайно, не учишься в Нью-Йоркском университете?

Она хмуро качает головой.

– А в Хантере? – снова кричу я.

Она снова качает головой. Нет, она не учится в Хантере.

– Может, в Колумбийском? – ору я. Это шутка такая.

Она по-прежнему занимается «Столичной». Я не хочу продолжать разговор и, когда она ставит передо мной два стакана, кидаю на стойку талоны. Она качает головой и кричит:

– Уже больше одиннадцати. Талоны не действуют. Бар работает за наличные. Это стоит двадцать пять долларов.

Я не качаю права, а хладнокровно достаю бумажник из газелевой кожи и протягиваю ей полтинник, на который она (я клянусь!) смотрит с презрением. Вздохнув, она поворачивается к кассе, чтобы дать мне сдачу, а я, глядя на нее, громко (хоть меня и заглушает толпа и «Pump Up the Volume»), с улыбкой говорю:

– Ебаная уродская сука, как бы я хотел забить тебя до смерти и насладиться твоей кровью.

Не оставив этой пизде чаевых, я отправляюсь на поиски Прайса. Он опять стоит у перил с угрюмым видом, вцепившись руками в решетку. Рядом с ним стоит Пол Оуэн, который занимается счетами Фишера. На нем – шестипуговичный двубортный смокинг из шерсти. Он орет что-то вроде:

– Пятисоткратное понижение учетной ставки минус понижение на ICM PC, а потом доехал на служебном автомобиле до «Смит и Волленски».

Кивая ему, я протягиваю водку Прайсу. Тот не произносит ни слова, даже не благодарит. Он стоит со стаканом в руке и печально смотрит на рельсы, потом прищуривается и склоняет голову к стакану. Когда вспыхивает стробоскопический свет, он выпрямляется и что-то бормочет сам себе.

– Тебя разве не вставило? – спрашиваю я его.

– Как дела? – орет Оуэн.

– Мне очень хорошо, – отвечаю я.

Играет музыка. Песня не кончается, а переходит в следующую – их разделяет только сухой треск ударных. Разговаривать невозможно, но пока мой единственный собеседник – мудак Пол Оуэн, это даже хорошо. Похоже, в «Зале с канделябрами» появились девушки, и я пытаюсь посмотреть одной девке в глаза: она похожа на модель, у нее большие сиськи. Прайс пихает меня в бок, и я наклоняюсь, чтобы спросить, не взять ли нам еще грамм.

– Почему вы не в смокингах? – спрашивает Пол Оуэн.

– С меня хватит, – кричит Прайс, – я пошел.

– Чего с тебя хватит? – в замешательстве кричу я.

– Этого! – орет он. Мне кажется, что он имеет в виду двойную «Столичную», но я не уверен.

– Не уходи, – говорю я ему. – Я ее выпью.