Воздух, которым он дышит

– И надевай очки, когда читаешь.

– Зачем?! Они дурацкие!

Я наклонился и легонько постукал пальцем по его носу.

– Настоящие мужчины носят очки.

– Ты же не носишь очки! – заныл сын.

– Ну да, а некоторые настоящие мужчины не носят очков. Но ты надень, приятель, – сказал я. Он немного поворчал, потом убежал в комнату, чтобы читать книгу дальше. То, что чтением Чарли увлекался больше, чем видеоиграми, чертовски радовало меня. Я знал, что любовь к чтению у него от матери, работавшей в библиотеке, но мне все же нравилось думать, будто к этому имеет некоторое отношение то, что я вслух читал книги своей жене, когда она вынашивала Чарли.

– Какие у вас планы на сегодня? – спросил я у Джейми.

– Сегодня ближе к вечеру мы собираемся на фермерский рынок. Твоя мать хотела купить еще цветов. Скорее всего, она собирается купить для Чарли что-нибудь совершенно ему не нужное. Ах да, еще Зевс сжевал твою любимую пару кроссовок, так что я собираюсь поискать для тебя новые.

– Боже, чья вообще была идея завести собаку?

Она засмеялась.

– Думаю, это моя вина. Я вообще не хотела обзаводиться собакой, но ты не знал, как сказать «нет» Чарли. У тебя с твоей матерью много общего. – Она снова поцеловала меня, потом выдвинула ручку моего чемодана на колесиках. – Хорошей поездки, и пусть наши мечты сбудутся!

Я коснулся губами ее губ и улыбнулся.

– Когда я вернусь домой, я построю библиотеку твоей мечты. С высокими приставными лесенками и всем остальным. А потом мы будем заниматься любовью где-то между «Одиссеей» и «Убить пересмешника».

Она прикусила нижнюю губу, потом спросила:

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Позвони мне, когда ваш самолет сядет, хорошо?

Я кивнул и вышел из дома. У крыльца уже стояло такси, в котором меня ждал отец.

– Эй, Тристан! – окликнула меня Джейми, когда я загружал свой чемодан в багажник машины. Чарли стоял рядом с ней.

– Да?

Они оба сложили ладони рупором около губ и прокричали:

– МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ!

Я засмеялся и крикнул им в ответ, что люблю их тоже.

* * *

Во время полета отец все время говорил о том, какая это отличная возможность для нас. Когда мы приземлились в промежуточном пункте рейса – Детройте, – мы оба включили наши сотовые телефоны, чтобы проверить электронную почту и написать Джейми и маме сообщения о том, что с нами все в порядке.

Едва телефоны включились, на них посыпались сообщения от мамы, и я понял, что что-то не так. От первого же сообщения у меня все перевернулось внутри, и я едва не выронил свой телефон.

Мама: Несчастный случай. Джейми и Чарли в тяжелом состоянии.

Мама: Возвращайтесь домой.

Мама: Быстрее!!!

В одну долю секунды, в мгновение ока та жизнь, которую я знал прежде, изменилась безвозвратно.

Глава 1. Элизабет

8 июля 2015 года

Каждое утро я читала любовные письма, адресованные другой женщине. У нас с ней было много общего: от шоколадно-карего цвета глаз до белокурых волос. Одинаковый смех: тихий, но становившийся громче в обществе дорогих нам людей. Она улыбалась правым уголком губ и опускала левый уголок, когда хмурилась, – так же, как я.

Я нашла эти письма, выброшенные в мусорный бак – они лежали в жестяной коробке в форме сердечка. Сотни писем, некоторые длинные, некоторые короткие, некоторые радостные, другие душераздирающе-грустные. Судя по датам, эти письма копились много лет – некоторые из них были написаны даже до того, как я появилась на свет. Некоторые из них были подписаны инициалами «КБ», другие – «ХБ».

Я гадала, что почувствовал бы папа, если бы узнал, что мама выбросила все его письма.

Но, с другой стороны, в последнее время мне трудно было поверить в то, что она могла испытывать те чувства, которыми буквально дышали эти письма.

Цельные чувства. Совершенные в своей полноте. Часть чего-то божественного.

В последнее время она казалась полной противоположностью всему этому.

Сломленной. Неполной и несовершенной. Неизменно одинокой.

После смерти отца мама совсем потеряла свою гордость. Трудно сказать по-другому. Это случилось не сразу, хоть мисс Джексон, живущая чуть дальше по нашей улице, разливалась соловьем перед всеми, кто желал ее слушать, и рассказывала, что мама раздвигала ноги перед каждым мужчиной даже при жизни папы. Я знала, что это неправда, потому что я никогда не забуду, как мама смотрела на папу, когда я была маленькой. Так смотрит только женщина, которая видит лишь одного-единственного мужчину в мире. Когда он уходил на работу на рассвете, мама готовила ему завтрак, упаковывала для него обед и еще собирала что-нибудь на перекус в промежутке. Папа всегда жаловался на голод практически сразу после трапезы, и мама неизменно удостоверялась, что у него с собой достаточно еды.

Папа писал стихи и работал преподавателем в университете в часе езды от нашего дома. Неудивительно, что они с мамой писали друг другу любовные письма. Слова – это то, чем папа приправлял свой кофе, и то, чем он закусывал свой виски по вечерам. Хотя мама не настолько умело обращалась со словами, как папа, но она знала, как выразить свои чувства в написанных ею письмах.

Когда отец уходил на работу по утрам, мама, улыбаясь и напевая себе под нос, прибиралась в доме и готовила меня к предстоящему дню. Она говорила о папе, о том, как сильно скучает по нему, и писала ему любовные записки, пока он не возвращался вечером. Когда он приходил домой, мама неизменно наливала ему и себе по бокалу вина, пока он мурлыкал их любимую песенку, а потом, когда она протягивала ему бокал, целовал ее запястье, которое оказывалось так близко к его губам. Они вместе смеялись и шутили, словно дети, впервые влюбившиеся друг в друга.

– Ты моя бесконечная любовь, Кайл Бейли, – говорила она, прикасаясь губами к его губам.

– Ты моя бесконечная любовь, Ханна Бейли, – отвечал папа, кружа ее по комнате.

Они любили друг друга так, что герои сказок позавидовали бы им.

Поэтому в тот знойный августовский день много лет назад, когда папа умер, часть мамы умерла тоже. Я запомнила, как в каком-то прочитанном мной романе автор сказал: «Никто из любящих не покидает мир один; они всегда забирают с собой свою вторую половину». Мне было отвратительно, что он оказался прав. Мама несколько месяцев не вставала с постели. Мне пришлось заставлять ее есть и пить каждый день, и я могла лишь надеяться, что она не зачахнет от тоски. Я никогда не видела ее плачущей, пока она не потеряла папу. Я почти не проявляла эмоций в ее присутствии, потому что знала, что это только сильнее огорчит ее.

Я достаточно много плакала, когда оставалась одна.

Когда она наконец встала с кровати, то несколько недель каждый день ходила в церковь и брала меня с собой. Я это хорошо запомнила – мне тогда было двенадцать лет, и я чувствовала себя совершенно потерянной, сидя в церкви. На самом деле мы не были особо рьяными прихожанами, пока не случилось плохое. Однако наши походы в церковь были недолгими, потому что мама называла Бога лжецом и ругала горожан за то, что они тратят время на эти обманные и пустые обещания земли обетованной.

Пастор Рис попросил нас некоторое время не приходить больше в церковь, пока смятение несколько не утихнет.

До того момента я не знала, что людей можно изгнать из святого храма. Когда пастор Рис говорил: «Придите все и каждый», – наверное, он имел в виду других «всех» и каких-то особенных «каждых».