Чемодан, вокзал, Россия. Сборник очерков и рассказов

– Ну, как, мол, поживаешь, дружочек?

Я насторожился, ответил что-то невпопад. Попытался отвлечь знаменитого писателя, перевести разговор в другое русло. Но инженера человеческих душ, да к тому же еще и доктора, разве проведешь? Он ведь тебя насквозь видит. А потому все гнет свое: «А я-то в эти годы уже того!..»

И снова – холодный пот, ужас, глубокая ночь за окном и мучительные часы без сна – до самого рассвета!

И так неугомонный Антон Павлович являлся ко мне почти год. Много не разглагольствовал: спросит только, сколько мне лет, как будто сам не знает, потом многозначительно помолчит, после чего фразу свою эту коронную насчет «Все!», как диагноз, выдаст. Не иначе к стенке ею меня пришпилит, и растворится во мгле с чувством исполненного долга.

Устал я вскакивать по ночам. Думаю, что-то надо делать. А то, если все это не прекратится, уж точно будет «Все!», кранты мне, короче. И начал действовать. Для начала работу поменял на более высокооплачиваемую, жене давно обещанную шубу купил, сыну стал времени больше уделять. Издал наконец книжку рассказов, рукопись которой давно уже пылилась в ящике стола и ждала своего часа. Подготовил следующую… В общем, зашевелился. Как будто от спячки очнулся.

И вот пришла весна. На горизонте очередной день рождения замаячил. Жена как-то и спрашивает за завтраком: ну, как, мол, Антон Павлович тебя, гляжу, больше не беспокоит? Я тут и подскочил, как ужаленный, даже чай не допив.

– Извини, – говорю, – дорогая, мне бежать надо, еще столько всего нужно успеть!..

Так и бегу с той поры, и стараюсь успеть как можно больше. Конечно, за Антоном Павловичем мне уже не угнаться, как ни старайся. Но стремиться-то к этому нужно! (А я-то, недотепа, думал когда-то, что можно жить не торопясь, размеренно, как чеховские герои: рассветы, закаты, Мисюсь, где ты?).

В общем, спасибо вам, доктор Чехов, – мысленно говорю я каждую ночь, перед тем как заснуть, – за то, что вовремя пришли и разбудили, вывели меня из спячки, заставили задуматься, переосмыслить свою жизнь!

С тех пор мне уже не до сна. Ведь жизнь такая короткая! И так много в ней еще нужно успеть!

Вылечил, стало быть, меня доктор Чехов. Такие дела.

Хроники ненависти по-киевски

«Киев – родина нежная», – писал в свое время один великий киевлянин – Александр Вертинский. «Нет города прекраснее на свете», – вторил ему другой – Михаил Булгаков. Все так. И тот, кто хоть раз побывал в этом древнем городе, по праву называемом колыбелью русской цивилизации, легко согласится с обоими высказываниями. Тем более что – это «родина нежная» для всего русского роду-племени. Ведь в летописи записано: именно из Киева «пошла и есть земля русская». А что написано пером, как известно, не вырубишь и топором. Но сейчас в «матери городов русских» русскому по рождению и духу человеку жить стало совершенно невозможно. Даже не из-за бесчинства и беспредела, которые чинят нынешние украинские власти (а они таки, похоже, вознамерились «вырубить топором», а то и выжечь каленым железом наши изначальные родовые связи). Что уж там – всегда можно с чем-то смириться, в конце концов, отсидеться в своем гнездышке, переморгать, перетерпеть… Тем более что все это уже было – было ведь в украинской истории. И было не раз. Очень похожие события без малого столетней давности мастерски и во всех подробностях описаны Михаилом Булгаковым в романе «Белая гвардия» (кто бы мог подумать, что вся эта жуткая мистерия повторится почти точь-в-точь в Киеве и на Украине в целом, что снова поднимется из глубин истории вся эта средневековая муть и вражда. И когда – в начале 21 века!). Но одно дело узнавать об этом из хрестоматийного произведения, при этом твердо веря оптимистическому утверждению автора о том, что такое больше не повторится никогда, а память о Петлюре да сгинет! И совсем другое – прочувствовать всплеск этой националистической вакханалии на себе, погрузиться в атмосферу всеобщей ненависти.

Для нормального человека, пусть даже и для исконного украинца, патриота своей земли, считаю – «пересидеть» это совершенно невозможно, а с учетом того, что в последнее время несогласных стали физически устранять – просто немыслимо. Тем более, что ненависть эта, изначально направленная на правящую верхушку страны, теперь выплеснулась на все и вся: украинцы ненавидят своих соотечественников на Донбассе за то, что те «не такие»; ненавидят они даже и тех людей из своего ближнего окружения, кто посмел иметь свое мнение, отличное от их собственного; а в последнее время, они уже начинают ненавидеть всех подряд, тех же соседей и даже друзей, за то, что те, к примеру, устроились в жизни лучше, чем они сами… В такой атмосфере невозможно не только жить, но и просто существовать. Потому люди и покидают массово свои родные пенаты на Украине (причем, не только в зоне боевых действий и не только русские по духу) и уезжают кто на Запад, кто на Восток, как говорится – до лучших времен. Но, как видно, лучшие времена эти наступят еще не скоро. Потому многие из «переселенцев» знают твердо, что уезжают с «родины нежной» навсегда.

О том, как росла и ширилась ненависть среди простых украинцев и откуда берется этот «вирус нацизма» – в этих заметках, сделанных если и не на манжетах, то уж на том, что попалось под руку – точно.

Дорога в ад

Я уже начал было мало-помалу приходить в себя. После всех этих зимних событий: после горящих баррикад перед стадионом Динамо, после ряда жестоких расправ над протестующими, после массового отстрела людей на Майдане, после тех жутких трех дней в Киеве, когда не работало метро…

Словом, я начал отходить, и стал временами присаживаться за письменный стол, и даже проскочило за это время пару стихотворений. Хотя ведь после всего этого кошмара, которому и до сих пор не видно конца, – как после Освенцима, нельзя, казалось бы, больше писать ни музыку, ни стихи…

Но я все же начал писать. О далеком уже киевском том Первомае в печально памятный чернобыльский год. Все вспоминал, вспоминал ту шестилетнюю девчушку, которую я, сам еще пацан восемнадцатилетний, облаченный в форму солдата-освободителя, нес на плече по Крещатику мимо правительственных трибун. А может, просто нарисовал ее заново – ведь 30 без малого лет уже прошло… И вот – новый Освенцим. В смысле, Одесса!.. Теперь уж точно – ни писать, ни читать, ни есть, ни спать – вообще ничего невозможно.

Случился, в общем, у меня настоящий сердечный приступ, удар, предынфарктное состояние – по телу судороги, в горле спазмы… Жена кое-как отпоила таблетками. Все равно не мог ни есть, ни спать, ни смотреть на белый свет вообще. А за окнам весна. Да какая!

А люди вокруг – ничего: гуляют, смеются, с загородных пикников возвращаются. Словно ничего и не случилось. Как будто обычный, как всегда, Первомай. Целых четыре дня выходных: гуляй – не хочу. Да будь он проклят этот Первомай! На работе то же самое – шутки, улыбки, обмен впечатлениями о проведенных праздниках, о пикниках-шашлыках. Какой траур? О чем вы вообще? Ах, Одесса?! А что там в Одессе? Сепаратистов сожгли? Ну, дак так им и надо, туда им и дорога! Хорошо еще, что напился таблеток перед выходом на работу.

После обеда зашел Федор Иосифович, первый редактор нашей газеты, 73 года, нормальный вроде человек, я с ним раньше всегда делился насущными своими проблемами, за советом к нему обращался. В общем, как к отцу родному. И тут тоже решил поделиться с ним наболевшим, сил просто не было все это носить в себе. Ну, должен же быть, думаю, хоть один нормальный человек вокруг. У которого тоже чтоб, вот как у меня, горло перехватывало, и сердце, и душа так рвались на куски, что невозможно просто на белый этот свет было смотреть без содрогания.

Догнал старого редактора в коридоре, чтоб поговорить без лишних ушей, реакция-то сейчас у людей на все неадекватная. Вообще, и людей-то, если честно, бояться начинаешь, своих некогда милых-добрых сотрудников, особенно женщин. «Давить их всех надо, проклятых этих сепаратистов!» – только и слышно злобное шипение из всех углов….

В общем, нагоняю я Федора Иосифовича в коридоре и говорю: «Я вам вчера еще позвонить порывался, да передумал потом, на ночь-то глядя. Думаю, у самого сердце не на месте, так и вас еще во все это втягивать!» А он стоит у окна, моргает, изумленно на меня так поглядывает, вроде как не понимает, о чем это я вообще. Ну, я ему опять свое: Одесса, мол, так и так, людей там забивали по-зверски, а потом сожгли сотню заживо! И ввернул еще: «Теперь-то вы поняли, наконец, от какого кошмара оградили себя крымчане своим мартовским референдумом?»

– Ну да, ну да, конечно, – отвечает растерянно Федор Иосифович.

У нас с ним перепалка словесная в марте случилась на фоне крымских событий.

– Так а что там, в Одессе? Что ты так разволновался-то, дружок? Ну, загорелся случайно Дом профсоюзов, ну обгорело несколько человек, понятное дело… Но это же не майдан, когда сто с лишним человек погибли!

И тут меня накрыло с головой: не знаю уж, что я ему сказал, и сказал ли вообще что-то. Только смотрел и смотрел, и не верил: тот ли это Федор Иосифович. Что произошло с людьми? И где вообще те милые-добрые люди, киевляне, которых я знал раньше, уважал и любил? Потом махнул рукой, не в силах что-либо вообще говорить больше, да и пошел к себе на рабочее место. Напоследок попросил только, чтоб разговор этот между нами остался.

Как же – между нами! Весь апофеоз как раз в том и заключается, что «настучал» старик молодому нашему редактору – слил, в общем, меня со всеми, значит, потрохами вперемешку со слюнями и слезами.

Уже в конце дня, когда я более-менее успокоился уже, тупо вперившись в монитор компьютера и кое-как вычитывая редакционные тексты, – заходит в нашу комнату редактор, садится вальяжно напротив меня и начинает издалека: как, мол, семья и дети, все ли здоровы, всё ли в порядке? Как вообще жизнь?

Я сразу смекнул, в чем дело, и бухнул ему прямо:

– Я ничего, в порядке. Федор Иосифович, что ли, накапал? Так забудь!

В общем, повоспитывал меня парень, тридцать с хвостиком лет всего от роду, посоветовал побольше гулять и меньше смотреть новости, особенно российские. И не реагировать вообще так остро на политику!

Я, в общем-то, умею себя в кулак зажать – в таких вот особенно случаях. Офицер как-никак. Хоть и бывший. Но тут опять не сдержался и резанул прямо в глаза своему юному начальнику глядя:

– Может, мне еще посмеяться по этому поводу?

А сам чувствую, волна эта чертова, горячая, на меня снова накатывает. Но держусь изо всех сил. А тот посмотрел на меня внимательно и говорит:

– Иди-ка, домой сегодня пораньше. А может, к врачу еще заглянешь по дороге?

И при этом все в глаза мне заглянуть норовит.

Взял я ветровку свою, попрощался и пошел. Но на пороге снова не удержался:

– Спасибо, – говорю, – хоть санитаров не вызвали!

Но в психи-то все равно, считай, записали (точно так же, как официальные одесские власти ныне хотят представить неадекватными всех тех, кто приносит цветы на Куликово Поле, к месту массовой казни людей!).

…И ведь было это все уже, было! И книги об этом обо всем написаны – десятки прекрасных книг: Ремарк, Хемингуэй, Б. Васильев, К. Симонов, Ю. Бондарев, В. Некрасов, М. Булгаков…

Почему же опыт предыдущих поколений никого ничему не учит? Почему люди якобы благими намерениями снова и снова выстилают себе дорогу в ад?

Вирус нацизма

В сентябре 1966 года на митинге у Бабьего Яра в Киеве замечательный писатель и человек Виктор Платонович Некрасов произнес несколько коротких и простых фраз, которые вошли в историю. Смысл сказанного заключается в следующем: да, в этом страшном и святом месте погибли не только евреи, но и украинцы, русские, поляки. Но только евреев здесь расстреливали именно за то, что они евреи. В этом суть совершенного против одной нации преступления, великой трагедии народа, названной холокостом и навеки осужденной (так нам казалось!) человечеством.

Кто мог подумать, что еще не успеет уйти в иной мир поколение людей, помнящих ужасы Второй мировой войны, как все повторится снова.

И снова черные силы призывают убивать жидов и москалей. И это в 21 веке! Что это, страшный сон? Нет, это действительность, жестокая реальность наших дней. Только теперь геноцид направлен именно против русских на Украине, вернее, всех тех, кто по духу, сознанию и образу мыслей относятся к русским, не желая признавать оголтелый национализм, человеконенавистничество, ксенофобию, насаждаемую официальным Киевом под видом украинского патриотизма. Жителей Новороссии, людей Донбасса, сказавших решительное НЕТ этой оголтелой политике новой, пришедшей к власти незаконным путем верхушке Украины – беспощадно уничтожают, поливая мирные города и села шквальным огнем из тяжелой артиллерии и гранатометов. А под завязку – еще и безжалостно «зачищают» вынужденно оставленные ополченцами населенные пункты, действуя там по отношению к населению хуже фашистов, приравняв всех подряд к террористам и даже – внимание! – оккупантам.

Это страшное преступление против собственного народа. И нет сомнения в том, что ему рано или поздно будет дана адекватная оценка со стороны мирового сообщества, здоровый голос которого уже, слава Богу, и сейчас прорывается сквозь плотную информационную блокаду.

Невозможно понять и принять другое, а именно: что случилось с людьми в том же Киеве? Некогда милыми, добрыми людьми, а ныне – превратившимися в настоящих зверей, судя по их прилюдным высказываниям. Откуда столько злобы и ненависти по отношению к части своего же собственного народа? Как с этим вообще возможно жить дальше?

Ведь со многими, повторюсь – милыми, начитанными и обаятельными некогда людьми – стало невозможно, а порой и просто страшно общаться. Невозможно спокойно ходить по улицам, магазинам, ездить в общественном транспорте…