Статьи по теории обучения

Эволюция факторов обучения и воспитания ребенка

Несмотря на бурно меняющуюся социальную среду, заставляющую педагогов ориентироваться в выборе способов обучения здесь и сейчас, что-то да почерпнуть из истории мы всё-таки можем. В скобках можно пошутить: к вопросу о том, для чего нужно изучать историю в школе. Ведь кроме того, что это единственный школьный предмет, дающий начальные представления о социологии, политологии, гражданственности, экономике, психологии масс и личности, кроме того, что это единственный предмет, рассматривающий культуру в широком смысле, как всё рукотворное и придумываемое человечеством, в контексте эпохи ее зарождения, он, предмет истории, также учит выстраивать причинно-следственные связи, то есть позволяет формировать прогнозы, на основании произошедших инцидентов прослеживать закономерности и последовательности выводов.

Впрочем, не надо быть специалистом, чтобы прийти к тому выводу, к которому хочется сейчас подвести. К тому, что отношение молодёжи к традиционным ценностям и авторитету взрослых изменилось. Нет, это не то уже набившее оскомину утверждение, мол, «вот в наши времена, а вы…» – древнее, как индоевропейские мифы про свержение титанов поколением молодых богов, я хочу обратить внимание на другое. Дело в том, что конфликт отцов и детей сейчас даже не такой же как при Тургеневе. Да, конечно, можно утрировать, что и сейчас базаровы бросают вызов старикам, а некрасовы бормочут спросонья белинским, что «нынче гоголей как грибов», но можно обратить внимание и на другое. На то, что из ста тридцати миллионов условно говоря «россиян» начала двадцатого века больше восьмидесяти миллионов были крестьянами. И воспитание этого слоя населения отличалось от воспитания тургеневых и некрасовых. О том, какое оно было у дореволюционных крестьян рассказывают заметки современников о так называемой «золотой молодёжи» тех лет. Термин, в корне поменявший свое значение сегодня.

Дети зажиточных крестьян (Черепановых, Морозовых, Третьяковых) внезапно оказавшиеся в экономическом положении, равном потомственным дворянам, разительно отличались от последних строгим соответствием традиционному семейному укладу. Библейские принципы почитания старших были даже в этом новом высшем свете не пустым словом, что уж говорить о подавляющем большинстве менее зажиточной крестьянской массы.

И таким составом крестьянство перешло в Советский Союз, где роль воспитателей перешла от цепочки передававших друг другу верность заповедям родителей к новому, грубо говоря, социалистическому обществу. Но это отдельная тема, к которой мы вернёмся, а сейчас посмотрим на крестьянское воспитание до этих перемен. Ведь это весьма архаичное явление, истоки которого, хоть и условно, но можно реконструировать по фольклору, воспоминаниям современников, археологическим источникам и прочим куцым, но всё же свидетельствам. Так вот, реконструкция даёт основание предположить, что тайна столь долго сохранявшегося в народе уважения к старшим, к их ценностям, к традициям культуры, морали и духовности заключалась в идеологии перехода с одного уровня политической активности на другой в момент получения полного права являться членом общества.

Суть заключалась в желании подрастающего поколения пройти некую инициацию и стать, наконец, свободным, чтобы иметь на равных со взрослыми право голоса, право на место под солнцем, право завести семью, участвовать в жизни общины, высказываться, обороняться, заниматься выбранным ремеслом и т.п. Чего ребенок, наряду с, например, невольниками, не имел. С рождения до инициации он находился в подневольном положении. То есть не просто так слова, обозначающие на индоевропейских языках понятия детства и рабства созвучны до аналогичности: child/челядь, хлопец/холоп, дети/деятель, ребята/работа, парубок/поработник, чадь/чадо [по Проппу]. Для детей царство взрослых представлялось классом господ, желанной Terra incognita, в которую был лишь один путь – через смирение, служение, учение, почитание с надеждой пройти обрядовую экзаменацию. Форма вопросов/ответов, в равной мере характерная и для диалогов Платона и для Голубиной книги отражает некое испытание, проверяющее способность молодого человека принять на себя социально-ответственную роль, стать частью единого мира, применить на деле знание, наделяющее тебя полномочиями в прямом смысле созидать мироздание, "ходить по роте", совершать богоугодную деятельность, доказывая, что ты небесполезный, что ты человек, часть общей экосистемы.

И хотя данное миропонимание и жизнеустройство характерно для всех этносов индоевропейской языковой группы, Бердяев, Вернадский, Лосский и другие подчёркивают некие особенности, накладываемые обширными евразийскими просторами на характер и склад обитателей Восточноевропейской равнины. В следующем абзаце мы перечислим мировоззренческие коррективы, наложившиеся со временем на эту древнюю традицию стремления молодёжи пройти инициацию для исполнения всеобщего закона "роты" [по Татищеву], но надо помнить, что уникальное природное окружение делало жителей России достаточно инертными к внешним влияниям, чтобы пронести ответственность перед родной землёй до самого двадцатого века. Русские просторы не только защищают жителей от нашествий неприятеля, но и заставляют много работать, понимать груз ответственности перед суровым климатом, который может погубить семью, если отнестись к семейному быту легкомысленно, и который также может смести с лица матери-земли всю общину, если отнестись легкомысленно к обязанностям общественным. Поэтому понятие взрослости в России носило оттенки серьёзности, даже грусти, тоски, но в то же время и героизма, самоотдачи, мистической близости к важным для самой вселенной процессам. Появлялось естественное чувство уважения к старшим, а на деятельности отцов лежал ореол таинственности, влекущей к желанной разгадке, делавшей детей послушными и чаявшими причастия этому неведомому и закрытому для несмышлёнышей миру.

Таким образом, воспитание было завязано на миропонимании, и сегодня нам по эпохам можно проследить, как с ростом качества материальной культуры и упрощением средств выживания, система древнего образования деградировала. Появление жёсткой монополии на власть княжеской дружины насаживало огнём и мечом православное непротивление злу насилием. Впрочем, тут же сработал выработанный русскими просторами рефлекс страдания и терпения ради общего блага, просто риторика князя перенесла понятие "общего" с племени на государство, ограниченное чёткими рамками таможен, договоров, канцелярий и иерархий. Привыкший тянуть лямку крестьянин стал гражданином, перенеся почитание старших на почитание вышестоящих. Это нанесло урон древней системе образования, так как в христианстве не считалось нужным быть частью мира, так как земля считалась проклятой и подлежащей суду. Но и это было далеко не всё. Морализаторству религиозных догм нанесли удар дарвинизм со своим стыдом за предков-нелюдей и марксизм со своими неверием в высший план мироустройства и диалектикой, считающей, что всё лучшее только будет, а всё старое нужно и в грош не ставить. Ну, и, конечно, фрейдизм, провозгласивший, что грех – не грех, а все проблемы навязаны человеку его родителями в глубоком детстве. И всё: родился монстр фашизма, спаливший полмира, пренебрежение миром вызвало ядерные катастрофы и изменение климата, а социализм схватился в конкурентной борьбе с рыночным индивидуализмом. Ищущему только удовольствий с минимальной дозой ответственности обществу потребления требовались наиболее юные, ведомые пропагандой покупатели, так что реклама развлечений, сексуальная революция, поп-индустрия и проч. воспитали новое циничное поколение постмодерна, отрицающее любые заслуги взрослых. Рукотворные катаклизмы, мировые войны, репрессии и концлагеря уничтожили какую-никакую остававшуюся связь между отцами и детьми. И этот разрыв всё растет. В молодёжный лексикон уходят мемы о том, что отправившее человека в космос поколение не может освоить сенсорный смартфон, но при этом наставляет, что кинескоп садит зрение, "Гарри Поттер" портит психику, покемоны провоцируют эпилепсию, супергерои развивают в зрителе эгоцентризм, а видеоигры превращают в маньяков.

Институт семьи рушится. Родители остановились в развитии, зато их дети получают из Интернета постоянный приток информации. Растёт разобщенность и озлобленность, усиливающаяся стремительным обнищанием населения. На вопросы, поднимаемые юным поколением, не хотят, не могут или не решаются отвечать родители или учителя, но открытость информационного пространства позволяет находить ответы и без них. Но государство, которого в свою очередь боятся и сторонятся взрослые, требует воспитания определенного типа людей.

Итак, вырисовывается интересная схема. Есть ребенок, на формирование личности которого воздействуют, скажем так, силы из различных источников. Это родители, друзья, улица и т.д. Например, бабушка с дедушкой передают собственный опыт и чрезмерно опекают его. Родители более строги, более требовательны, к тому же и эмоциональная амплитуда у них пообширней. В спортивной или иной какой секции также присутствуют определенные требования к его поведению. Но еще большее влияние на вкусы и устремления ребенка может оказывать окружение, состоящее из сверстников, или, например, телевидения. Ещё есть множество факторов воздействия на личность, но сформировать её именно такой, каким её хочет видеть государство, старается только учитель в школе, ну, и, возможно, в сфере какого-нибудь дополнительного духовного образования, вроде юнармии или воскресных религиозных собраний. Всё. Ни родители, большинство которых недовольно политической ситуацией в стране, ни улица (люди в магазинах, больницах, кружках), ни западная, в-основном, видеосфера, ни тем более сверстники – не разделяют мировозренческой повестки современного гражданского общества. Нехитрый математический подсчёт покажет, что векторы сил, смещающих личность в сторону от того направления, куда ведет её учитель, перевешивают воспитательную функцию школы.

Логичным выводом будет учителю обзавестись в таких обстоятельствах союзниками. Инструменты для такого подхода есть. Они и называются интерактивными формами обучения. Искусство риторики позволит распределить полезную нагрузку на окружение ученика, если делегировать свои полномочия, если искать ответы на проблемные вопросы вместе, став частью этого самого окружения. Не диктовать, а давать методологию ориентирования, поиска, обработки и отсеивания информации. Сделать это сейчас, мне кажется, проще, чем когда-либо, благодаря виртуализации. Учителя жалуются на отсутствие личной жизни, потому что 24/7 нужно находиться в диалоге с учениками, их родителями, своими коллегами и начальством, попутно занимаясь самообучением и подготовкой пособий к межпредметным урокам и проработкой различных обучающих методик. Педагогика сегодня это полное погружение, это поле эксперимента, тестирования нового открытия на самом себе. Учитель одновременно и исследователь, и испытуемый. Невозможно уже выполнять свою работу спустя рукава, отмахнувшись от вихря перемен во всеобщем потоке дао. Родительский комитет не позволит занимать должность неугодному лицу. Чтобы быть учителем, приходится одновременно работать на несколько фронтов, взаимодействуя с общественной средой обучающихся. "Взаимо-действуя", то есть inter-aktiv, сама жизнь подсказывает выход из педагогического тупика. Дидактика сегодня для достижения поставленных целей должна быть интерактивной.

Интерактивное обучение можно применять как один из приемов внушения аудитории личностных и метапредметных установок. Манера думать определённым образом предопределяет и ментальные выводы, к которым мыслитель в итоге придёт. Формирование личности закладывает настрой и отношение к реальности в результате внешней, в данном случае, исходящей от учителя, суггестии.

Важнейший аспект гражданского развития личности, а государство требует от школы воспитание именно гражданина, это социализация ребенка в коллективе. Что такое гражданственность? Это умение представить себя частью целого, увидеть это целое в виде государства на политической карте мира и синхронизировать свои интересы с запросами общества.

В современной международной ситуации после стольких лет недоверия собственной стране (развал СССР, девальвация, локальные войны, аннексии, эмбарго, дефолты) государству нужно, чтобы школа воспитывала новых умеющих доверять правительству граждан. В таком положении учителям, как бюджетникам, очень просто впасть в соблазн передать детям собственную психологию подчинения, потому что редко кому хочется вспоминать уроки истории и вообще представить в голове простую следственную цепочку: сегодняшние школьники – это будущие работодатели этих самых бюджетников. Так что воспитывать надо творцов новой справедливой государственности. То есть людей, знающих, что такое взаимопомощь, конструктивная критика, здоровая конкуренция, партнёрство, кооперация, корпоративная этика, дисциплинированность, подотчётность, менеджмент, культура безопасности, ответственность, деловой подход, позитивизм, гуманизм, стандартизация и эргономика, творческая автономность и так далее. Если школа создаёт государственных деятелей, то это должны быть социально-ориентированные индивиды, понимающие, что общее благо приносит личную пользу, а небольшие самоограничения в государственном масштабе образуют вакуум возможностей, который заполняется либо коррупцией и кумовством при попустительстве социума, либо положительными возможностями для развития и увеличения бюджета при общем участии всех граждан в политической жизни страны.

Нас бросил он во ржи

– Привет, я Холден.

– А я Гумберт Гумберт.

– Здесь бегают дети во ржи,

поможешь мне их поймать?

– О, я с удовольствием…

Идея и цель создания произведения. Что в этих аспектах творчества для самого автора, а что – для читателя? Может ли в создании текста содержаться нечто большее, чем факт самого написания? Для чего творец изливает в движении пера свою душу, свои думы и тектонику своего внутреннего мира? Чем руководствовался, например, Гессе, на закате лет посвятивший двадцать лет своей жизни «Игре в бисер» – решающему труду, коим писатель подытожил весь свой творческий путь? Он так тщательно создавал образ выдуманного царства науки и нравственного пути мудреца, оберегая его от любых политических нападок, что было особенно сложно во время нацистского режима и требовало от Гессе многих редакций его творения. Зачем? Знал ли писатель, что через двадцать лет его такое необычное, самодовлеющее и сложное для массового читателя произведение станет сверхпопулярным, укажет многим молодым людям новый путь раскрытия себя и окружающего их бытия?

Множество людей в шестидесятые годы собирались в сообщества так называемой «новой эры», уставы которых они писали по примерам жизненного уклада Касталии. Западным ребятам нравился дух победы рационального над общепринятым, сквозивший в «Игре в бисер»; они без всяких сомнений покидали свои мещанские семьи, чтобы начинать совсем иную свободную и своеобразную жизнь. Так вот, мне думается, что, без всяких внутренних терзаний и противоречий, создавать вокруг себя новый мир можно лишь в одном случае: когда старый разрушен и невозвратимо развеян из умов и сердец тем самым ветром перемен, воспеваемым молодежью в шлягерах. Может, именно поэтому культурные революционеры той эпохи стали называть себя «разбитым поколением»?

«Битники» (в Британии – «поколение рассерженных») громко заявили о себе в конце 50-х – начале 60-х годов в странах первой величины книгами Керуака, Гинзберга, Осборна, «новой волны» фантастов и, конечно же, своей «разбитной» музыкой. По словам Гинзберга, поворотным пунктом, началом движения битников стало начало пятидесятых, когда все личные мысли стали общественными. Керуак был первым писателем, сформулировавшим и провозгласившим те идеи, которые сразу же были взяты на вооружение «разбитым поколением». Однако нынче многие культурологи согласны, что первоистоки этого движения всё же следует искать в романе Сэлинджера «Над пропастью во ржи», который содержал в себе как бы предчувствие будущего молодёжного бунта – бегство детей в поля ржи на краю бездны.

Характерно, что неофициальной столицей битничества оставался Сан-Франциско – город, привыкший кичиться своей свободой и собственным мнением. Туда убегали недовольные войнами и бесправностью американские «тинэйджеры», содрогнувшиеся от взрывов атомных бомб в японских городах. Именно этот момент, кстати, и перечеркнул все связи, которые ещё притягивали молодежь к родным очагам, ведь в акте геноцида над японским населением содержался апогей зажиревшей буржуазной морали собственников, не разбирающихся в том, кто прав или виноват, но спокойно идущих на тотальное уничтожение всех «чужеродных элементов» – всё ради сохранения своего, казалось бы, пуританского блага. С появлением битничества связывают такие причины, как воспитание в условиях искусственного экономического кризиса «великой дипрессии», участие в жестокостях и бессмысленной смертности на широчайших фронтах Второй мировой, индустриализация послевоенного периода, рост идеологической пропаганды на фоне страха перед красными «комми», культ потребительства и наблюдение за тем как остерегающиеся сворачивания нации не в ту сторону верхи скрупулезно занимаются подавлением личности посредством СМИ, алкогольной пропаганды («сухие законы» США не были похожи на советские, здесь виноградники не вырубались, просто росли цены на этот продукт, увеличивались размеры контрабанды, в общем, пословица о том, что запретный плод сладок, полностью оправдывала себя) и реформ образования. Развивающаяся на таких корнях социальная, культурная, политическая и внутрисемейная атмосфера в то же время была наэлектризована постулируемыми принципами демократических ценностей: свободы слова, собраний, вероисповедания, самовыражения и так далее. Подобный контраст просто не мог не способствовать бунту недовольных.

Первыми забили тревогу о своих детях семьи с достатком. Именно там начали выходить из-под контроля подростки, и было уже поздно их возвращать в семейное лоно. С детства предоставленные сами себе они нашли воспитателей не в телевизионных героях, как на то надеялось правительство, но на улицах огромных городов, в любые уголки которого родительские деньги открывали им вход. В подобиях взрослых клубов ребята могли обменяться мнениями об увиденном и прочитанном, об услышанном и наведшим на мысль… Эти наблюдения обычно не давали положительного коэффициента миру их родителей, и то, что появлялось на набиравшем обороты молодёжном рынке, – окрашивалось больше бедняцким, рабочим, негритянским, в общем, неодобряемым приличным обществом стилем. Это и джинсы, и блюз, и длинные волосы, и мотоциклы, и бесфигурные танцы, которые потянули за собой столь нашумевшую сексуальную революцию. Все это тянулось вслед за резкой разницей между скудостью духовного мира и роскошью мира материального их родителей – людей холодного расчета и хищнической хватки, едва выживших в голодные тридцатые годы, а потому не стеснявшихся обогащаться на арене мировых войн за счёт горя и трагедий миллионов «чужих» людей.

Дети, с пелёнок взращиваемые патриотами, не могли не видеть, что родная Америка – символ демократии и независимости для всей планеты – стала страной, где из всех искусств важнейшим является умение подешевле приобрести и подороже сбыть. Юному поколению американцев, вступивших в жизнь на рубеже 50-60-х гг., с невиданной дотоле чёткостью открылся весь ужас бездуховности, которая неизбежно станет и его уделом, если оно примет идеалы и ценности старшего поколения. Опасность быть заживо погребённым среди материального богатства заставила молодое поколение отшатнуться от того будущего, которое предлагала им самая богатая страна в мире. Уникальность и парадоксальность движения битников заключались в том, что это был не привычный бунт голодных пролетариев; нет, на сей раз протестовали отпрыски как раз состоятельных родителей. «Мы добились полной свободы мысли, – говорили молодые люди, – но она оказалась всего лишь полной пустотой, потому что сейчас нам не хватает духовной пищи больше, чем когда-либо». Но они не хотели заполнять эту пустоту тем, чем предлагала им всеобщая система. Им не нужна была «ваша власть, ваша религия, ваша мораль». Сейчас бытует мнение, что такое настроение под длинными шевелюрами направленно создавалось извне, дабы вывести из строя потенциальных «праведных политиков», если бы таких породила послевоенная обстановка. Молодых людей специально особыми способами заставляли противоставлять себя старому обществу, чтобы те не хотели иметь с ним ничего общего. Как бы то ни было, но единственной формой протеста, выбранной битниками, был уход от общества в новые сферы: в себя, в фантазию, в Касталию, в дзен-буддизм, в музыку или, наконец, в радостную преступность. Побег. Побег куда угодно, лишь бы подальше от традиций цивилизации потребления.

К концу семидесятых зажиточные американцы уже не могли толком понять, что же такое собственно их дети. Ужаснее всего было сознание полной неожиданности случившегося и беспомощности перед детьми, которые еще вчера не интересовались ничем, кроме спорта и развлечений, были милыми и послушными детками, а теперь становились участниками совершенно беспрецедентных и порой безнравственных по старым меркам акций. И хуже всего то, что ненависть разводящих руками перед этой реальностью родителей гнездилась в правоте детей. Они просто швырнули взрослым в лицо то, чем их кормили в примерах поведения добропорядочных американцев. И оставшись ни с чем, потому что собственного опыта у них и быть не могло, подростки убегали из своих респектабельных домов и становились бродягами на дорогах, ища утраченный человечеством смысл жизни в общении с природой, пытаясь вернуть потерянные цивилизацией естественность и раскрепощённость чувств. В числе прочего они хотели приобщиться и к бедности, интуитивно понимая, что добродетель обитает именно в ней. Молодежь искала спасения в интимной жизни. «Старшие нас за это осуждают, но не видят одного: ведь мы ощупью ищем место в жизни, и никто нам по-настоящему не помогает». От этого одиночества на пути возведения новых ценностей одним из средств спасения, довольно удобным, стали наркотики. Ведь чем строить и над чем-то биться в творческих муках, гораздо проще создать собственный мир у себя в голове. Возможно, что это именно мир взрослых подсказал детям такой исход их желаний достичь эйфории и самоотчуждения, убивая этим жестоким выстрелом и зайца подавления излишней интеллектуальности в молодежной среде, и зайца сбыта огромных количеств опасной продукции. Речь идет о членах королевской семьи соединённого королевства, управление наркооборотом в руках у которых находилось ещё со времен опиумных войн. Но даже если и молодежь приняла ядовитый дар «освобождения» не с легкой руки пропаганды и вмешательства госзаказов некоторым смело мыслящим, но легко оболваниваемым и подверженным известным порокам профессорам, то всё равно «короли» этого бизнеса неплохо, да что там – безбожно, дьявольски много – заработали на потребности юнцов в новых ощущениях и самоодурманивании. И стоит ли винить в наркозависимости детей, когда у них даже не представлялось возможности отбиваться от льющейся на них пропаганды «кайфа» и вседоступности этого моря разнообразных ядов в привлекательных упаковках. По сути, зависимые дети в этом вопросе выступали неизлечимо больными, но на них сразу же обрушилось родительское презрение и негодование, лишая их столь необходимой в любых обстоятельствах, а уж в этом тем более, помощи, поддержки и сострадания. Да и альтернативы этому развлечению никто молодёжи не предлагал, отчего она просто обречена была оставаться наедине со своими проблемами.

Альтернативы безысходности не было, в основном, из-за того отвращения, которое вызывала у молодых людей массовая культура, закрепленная в цивилизационном сознании с появлением телевидения и системы единого контроля над СМИ. Постепенно у подростков создавалась своя массовая культура. Здесь на потребу публике тексты о протесте против войн и общества потребления видоизменялись в гимны любви и параллельной реальности; музыка из виртуозной смелости блюз-рока, позаимствованного у негритянских фольклорных и христианских ансамблей, превращалась в ритм-бит, замкнутый на упрощённой мелодике и извлекаемый из трёх-четырёх аккордов; а выступления артистов становились грандиозными концертными шоу, где музыку теперь нужно было не слушать, а смотреть. Звуковое сопровождение представлениям годилось только чтобы задать темп танцующим перед сценой толпам, а не для выражения чувств и мыслей «разбитого поколения». Главным критерием такой жизни становился поиск несбыточного дотоле счастья, движение к эйфории, а если «sex, drag and rock`n`roll» являлись гарантом этого состояния, то третьего и не дано было. Хозяева информационных структур страшно обрадовались, различив в увлечении танцами тенденцию новой приковывающей сознание моды. Уж лучше пусть молодёжь беснуется под пленительные звуки на концертных площадках, чем ваяет новые философии в дзэн-буддистских общинах где-нибудь в бездорожных областях стран третьего мира. Таким образом, у новоявленных отцов популярных ритмов появлялись блистательные продюсеры и деньги на их гастроли, рекламу, оборудование, росла их слава, а также жёсткие рамки контрактов и менеджерские средства для того, чтобы всегда иметь музыкантов, поэтов, композиторов и певцов в рабочей узде беспрекословными и на всё согласными. Кроме политических хозяевами индустрии развлечений руководили, конечно же, и корыстные цели, ибо перед выручкой с фестивальных выступлений в их рассудке рушились любые выстраиваемые совестью преграды. Сравнить эти доходы в наше время можно разве что со сбором денег на футбольном поприще.