Дневник работы и жизни

Характеристики некоторых английских ученых, писателей и мыслителей, не включенные Френсисом Дарвином в известный текст «Автобиографии», представляют двойной интерес: они дают в очень сжатой, но подчас замечательно острой и меткой форме правдивые образы ряда видных деятелей Англии 1850–1880-х годов и вместе с тем характеризуют самого Чарлза Дарвина. В высшей степени примечательными являются характеристики геологов Бекленда, Мурчисона и Лайелля, ботаников Броуна и Гукера, зоологов Оуэна и Гексли и др., в большинстве своем совершенно новые и часто неожиданные. Выраженные в этих характеристиках симпатии и антипатии Дарвина вполне соответствуют сложившемуся в нашем представлении образу его – несколько застенчивого, скромного в оценке самого себя, бескорыстно преданного науке человека, для которого единственно важным и ценным в научном исследовании было стремление раскрыть объективные законы природы. Дарвин придавал поэтому исключительно большое значение таким качествам ученого, как чувство скромности, отсутствие тщеславия и необузданного стремления к славе; он не любил проявлений научной скаредности, зависти к собрату по науке, хвастовства своими достижениями и т. п., – словом, всего того, что не только не имеет прямого отношения к научному исследованию, но мешает ученому, отвлекает его от искреннего, неподдельного интереса к науке.

Вот несколько примеров его характеристик ученых. С явной неприязнью он отмечает, что для геолога Бекленда стимулом, побуждавшим его заниматься научным исследованием, «была скорее страсть к славе, которая по временам заставляла его действовать подобно шуту, нежели любовь к науке»; в знаменитом геологе Мурчисоне ему казались смехотворными крайние проявления тщеславия, хвастовства и афиширование благосклонного отношения к нему со стороны императора Николая I; он с сожалением вынужден признать, что Ричард Оуэн стал его «злейшим врагом… из зависти к успеху» «Происхождения видов», и должен согласиться с Фоконером, который «был убежден, что Оуэн не только честолюбив, крайне завистлив и высокомерен, но и неправдив и недобросовестен». Глубоко симпатизируя знаменитому ботанику Роберту Броуну, он с сожалением отмечает проявление у него непозволительной научной скаредности, – Броун отказался одолжить Гукеру свой гербарий растений с Огненной Земли, «хотя отлично знал, что сам он никогда не займется обработкой» этой своей коллекции. Даже в бесконечно дорогом ему Чарлзе Лайелле, которого он почитал и всем сердцем любил как своего великого учителя и друга, он все же указывает на черту, крайне ему несимпатичную, на то, что Лайелль очень любил бывать в обществе «лиц высокого положения» и проявлял «чрезмерно большое преклонение перед положением, которое человек занимает в свете».

В противоположность этому он с чувством уважения и глубокой симпатии говорит о крайней скромности и застенчивости знаменитого астронома Джона Гершеля, о внимательности к собеседнику Маколея (в противоположность Боклю и Карлейлю, которые в обществе говорили только сами, никого не слушая и никому не давая и слова промолвить), о простоте и отсутствии какой-либо претенциозности у знаменитого историка Древней Греции Грота. С большой теплотой и любовью написаны Дарвином характеристики Роберта Броуна и особенно трех его ближайших друзей и соратников Лайелля, Гукера и Гексли; он указывает на их выдающиеся способности, глубокий ум, необычайно обширные знания, на их энергию, искреннюю любовь к науке, веру в прогресс человечества, на благородство характера, прямоту, честность во взглядах, убеждениях и т. д.

Исключительно интересна та оценка Спенсера, которую мы находим в «Воспоминаниях» Дарвина. Дарвин говорит, что чтение произведений Спенсера обычно вызывало у него «восторженное восхищение перед его необыкновенными талантами». «И тем не менее, – говорит он дальше, – у меня нет такого чувства, что я извлек из сочинений Спенсера какую-либо пользу для моих собственных трудов». Причину этого Дарвин усматривал в том, что принятый Спенсером метод трактовки любого вопроса прямо противоположен методу – в основном индуктивному методу, – применяемому Дарвином. Дарвину был глубоко чужд метод построения дедуктивных обобщений, под которые затем насильственно подгоняется разнообразный обширный фактический материал. Ставя перед собою какой-нибудь вопрос, он начинал затем тщательнейшим образом, кропотливо и всесторонне исследовать весь возможный фактический материал. И только длительный, тщательный и непредвзятый анализ всего собранного материала приводил его к тому или иному обобщению, которое затем подвергалось проверке путем анализа всех видимо противоречивших этому обобщению данных. Это был метод подлинного естествоиспытателя. Вот почему Дарвин и говорит: «Его [Спенсера] дедуктивный метод… совершенно противоположен строю моего ума, и прочитав какое-либо из его рассуждений, я снова и снова говорил самому себе: “Да ведь это было бы превосходным объектом на десяток лет работы”».

Свою характеристику Спенсера Дарвин заканчивает следующими замечательными словами: «Должен сказать, что его [Спенсера] фундаментальные обобщения (которые некоторыми лицами сравнивались по их значению с законами Ньютона!), быть может, и представляют большую ценность с философской точки зрения, но по своему характеру не кажутся мне имеющими сколько-нибудь серьезное научное значение. Характер их таков, что они напоминают скорее простые определения, нежели формулировки законов природы. Они не могут оказать никакой помощи в предсказании того, что должно произойти в том или ином частном случае. Как бы то ни было, но мне они не принесли никакой пользы». Эти слова показывают, насколько далеко стихийный материализм Дарвина увел его от простой созерцательности в ту эпоху, когда в биологических науках еще господствовали идеализм и метафизический материализм. В каждом теоретическом обобщении Дарвин ценил не «простые определения», а «формулировки законов природы», позволяющие предвидеть, предсказывать то, что «должно произойти в том или ином частном случае».

* * *

В «Дневнике» Дарвина имеется следующая любопытная запись, сделанная автором в самом конце 1839 г.: «Во время моего пребывания в Мэре немного читал, был очень нездоров и скандально бездельничал. В результате я весьма основательно понял, что нет ничего более невыносимого, чем безделье». И надо признать, что вся жизнь Дарвина является одним из самых ярких примеров огромного, упорного и систематического труда. Известно, что с 1842 г. Дарвин переселился из Лондона в деревню Даун с целью прежде всего возможно более изолировать себя от городских условий, мешающих систематической работе. С 1846 г. он применил новую форму ведения своего личного «Дневника»: он делил каждую страницу на две колонки, занося в левую колонку преимущественно данные о ходе своей работы, а в правую – главным образом данные о различных поездках: на курорты, к родственникам и друзьям, в Лондон и другие города с научными целями, на научные съезды и пр. Отмечая в «Дневнике» с большой аккуратностью сроки начала и окончания каждой из своих больших работ, а также время, отнятое у него поездками и болезнями (а Дарвин, как хорошо известно, почти всю свою жизнь тяжело болел), Дарвин в момент выхода в свет той или иной из своих работ подсчитывал время, затраченное на данную работу. При этом он с сокрушением отмечал, сколько времени было потеряно им из-за болезней и отъездов из дому.