Жизнь и приключения Николаса Никльби

Эти слова, хотя и произнесенные очень громко, были обращены в пустоту. Но перечень обид как будто довел Ньюмена Ногса до отчаянья: он приплюснул на голове старую шляпу и, натягивая вечные свои перчатки, заявил с большой горячностью, что будь что будет, а он сию же минуту идет обедать.

Немедленно приведя это решение в исполнение, он уже добрался до коридора, но щелканье ключа во входной двери заставило его стремительно ретироваться и себе в контору.

– Вот и он, и с ним еще кто-то, – буркнул Ньюмен. – Теперь я услышу: «Подождите, пока уйдет этот джентльмен». Но я не хочу ждать. И все!

С такими словами Ньюмен забрался в высокий пустой стенной шкаф с двумя створками и захлопнул их за собой, намереваясь улизнуть, как только Ральф пройдет к себе в кабинет.

– Ногс! – крикнул Ральф, – Где этот Ногс? Но Ньюмен не отозвался.

– Разбойник пошел обедать, хотя я и запретил ему, – пробормотал Ральф, заглядывая в контору и вынимая часы. – Гм! Зайдите-ка лучше сюда, Грайд. Клерк ушел, а мой кабинет на солнечной стороне. Здесь прохладно и теневая сторона, если вы не возражаете против скромной обстановки.

– Нисколько, мистер Никльби, о, нисколько. Для меня все комнаты одинаковы. А здесь очень мило, да, очень мило!

Тот, кто дал этот ответ, был старичком лет семидесяти или семидесяти пяти, очень тощим, сильно сгорбленным и слегка кривобоким. На нем был серый фрак с очень узким воротником, старомодный жилет из черного рубчатого шелка я такие узкие брюки, что его высохшие журавлиные ноги представали во всем их безобразии. Единственными украшениями, дополнявшими его костюм, являлись стальная цепочка от часов, с прикрепленными к ней большими золотыми печатками, и черная лента, которою были подвязаны сзади его седые волосы по старинной моде, какую вряд ли случается где-нибудь наблюдать в настоящее время. Нос и подбородок у него были острые и выдавались вперед, рот запал из-за отсутствия зубов, лицо было морщинистое и желтое, и только на щеках виднелись прожилки цвета сухого зимнего яблока, а там, где когда-то росла борода, еще оставалось несколько серых пучков; они словно указывали – равно как и клочковатые брови – на скудость почвы, на которой произрастали. Весь вид его и фигура говорили о вкрадчивом, кошачьем подобострастье, в подмигивающих глазах на морщинистом лице можно было увидеть только хитрость, распутство, лукавство и скаредность.

Таков был старый Артур Грайд, на чьем лице не было ни одной морщинки и на чьем платье ни одной складки, которые бы не выражали самой алчной скупости и явно не указывали на его принадлежность к тому же разряду людей, что и Ральф Никльби. Таков был Артур Грайд, сидевший на низком стуле, глядя снизу вверх в лицо Ральфу Никльби, который, расположившись на высоком конторском табурете и опершись руками о колени, смотрел сверху вниз в его лицо – в лицо достойного соперника, по какому бы делу Грайд ни пришел.

– Как же вы себя чувствуете? – осведомился Грайд, притворяясь живо заинтересованным состоянием здоровья Ральфа. – Я вас не видел столько… о, столько…

– Много времени, – сказал Ральф со странной улыбкой, дававшей понять, что, как ему хорошо известно, приятель его явился не просто засвидетельствовать свое почтение. – Вы сейчас увидели меня случайно, потому что я только что подошел к двери, когда вы завернули за угол.

– Мне всегда везет, – заметил Грайд.

– Да, говорят, – сухо отозвался Ральф. Ростовщик – тот, который был постарше, – задвигал подбородком и улыбнулся, но больше ничего не сказал, и некоторое время они сидели молча. Каждый подстерегал момент, чтобы заманить другого в ловушку.

– Ну-с, Грайд, откуда сегодня ветер дует? – спросил, наконец, Ральф.

– Эге! Вы смелый человек, мистер Никльби! – воскликнул тот, явно почувствовав большое облегчение, когда Ральф вступил на путь деловых разговоров. – Ах, боже мой, боже мой, какой вы смелый человек!

– Ваши вкрадчивые и елейные манеры заставляют меня казаться смелым по сравнению с вами, – возразил Ральф. – Не знаю, может быть, ваши манеры более отвечают цели, но у меня для них не хватает терпения.

– Вы прирожденный гений, мистер Никльби, – сказал старый Артур. – Проницательный, ах, какой проницательный!

– Достаточно проницательный, – отозвался Ральф, – чтобы понимать, что мне понадобится вся моя проницательность, когда такие люди, как вы, начинают с комплиментов. Как вам известно, я находился поблизости, когда вы пресмыкались и льстили другим, и хорошо помню, к чему это всегда приводило.

– Ха-ха-ха! – откликнулся Артур, потирая руки. – Конечно, конечно, вы помните. Кому и помнить, как не вам! Да, приятно подумать, что вы помните старые времена. Ах, боже мой!

– Ну, так вот, – сдержанно сказал Ральф, – я еще раз спрашиваю, откуда ветер дует? Какое у вас дело?

– Вы только послушайте! – воскликнул тот. – Он не может отвлечься от дела, даже когда мы болтаем о былых временах. О боже, боже, что за человек!

– Что именно из былых времен хотите вы воскресить? – осведомился Ральф. – Знаю, что хотите, иначе вы бы о них не говорили.

– Он подозревает даже меня! – вскричал старый Артур, воздев руки. – Даже меня! О боже, даже меня! Что за человек! Ха-ха-ха! Что за человек! Мистер Никльби против всего мира. Нет никого равного ему. Гигант среди пигмеев, гигант, гигант!

Ральф со спокойной улыбкой смотрел на старого мошенника, продолжавшего хихикать, а Ньюмен Ногс в стенном шкафу почувствовал, что у него замирает сердце, по мере того как надежда на обед становится все слабее и слабее.

– Но я должен ему потакать! – воскликнул старый Артур. – Он должен поступать по-своему – своевольный человек, как говорят шотландцы. Ну что ж, умный народ шотландцы… Он желает говорить о делах и не хочет терять время даром. Он совершенно прав. Время – деньги, время – деньги.

– Я бы сказал, что эту поговорку сложил один из нас, – заметил Ральф.Время – деньги! И вдобавок большие деньги для тех, кто начисляет проценты благодаря ему. Действительно, время – деньги. Да, и время стоит денег, это не дешевый предмет для иных людей, которых мы могли бы назвать, если я не забыл своего ремесла.

В ответ на эту остроту старый Артур снова воздел руки, снова захихикал и снова воскликнул: «Что за человек!» – после чего придвинул низенький стул ближе к высокому табурету Ральфа и, глядя вверх, на его неподвижное лицо, сказал:

– Что бы вы мне сказали, если бы я вам сообщил, что я… что я… собираюсь жениться?

– Я бы вам сказал, – ответил Ральф, холодно глядя на него сверху вниз, – что для каких-то ваших целей вы солгали, что это не в первый раз и не в последний, что я не удивлен и что меня не проведешь.

– В таком случае я вам серьезно заявляю, что это так, – сказал старый Артур.

– А я вам серьезно заявляю, – отозвался Ральф, – то, что сказал секунду назад. Постойте! Дайте мне посмотреть на вас. У вас что-то чертовски приторное в лице. В чем тут дело?

– Вас я бы не стал обманывать, – захныкал Артур Грайд, – я бы и не мог обмануть, я был бы сумасшедшим, если бы попытался. Чтобы я, я обманул мистера Никльби! Пигмей обманывает гиганта! Я еще раз спрашиваю, – хи-хи-хи! – что бы вы мне сказали, если бы я вам сообщил, что собираюсь жениться?

– На какой-нибудь старой карге? – осведомился Ральф.

– О нет! – воскликнул Артур, перебивая его и в восторге потирая руки. – Неверно, опять неверно! Мистер Никльби на сей раз промахнулся, и как промахнулся! На молодой и прекрасной девушке, свеженькой, миловидной, очаровательной, ей нет еще и двадцати лет. Темные глаза, длинные ресницы, пухлые алые губки – достаточно посмотреть на них, чтобы захотелось поцеловать, прекрасные кудри – пальцы так и просятся поиграть ими, – талия такая, что человек невольно обнимает рукой воздух, воображая, будто обвивает эту талию, маленькие ножки, которые ступают так легко, будто почти не касаются земли… Жениться на всем этом, сэр… О-о!

– Это что-то более серьезное, чем пустая болтовня, – сказал Ральф, выслушав, кривя губы, восторженную речь старика. – Как зовут девушку?

– О, какая проницательность, какая проницательность! – воскликнул старый Артур. – Вы только посмотрите, как это проницательно! Он знает, что я нуждаюсь в его помощи, он знает, что может оказать мне ее, он знает, что все это обернется ему на пользу, он уже видит все. Ее зовут… нас никто не услышит?

– Да кто же, черт возьми, может здесь быть? – с раздражением отозвался Ральф.

– Не знаю, может быть, кто-нибудь поднимается или спускается по лестнице, – сказал Артур Грайд, выглянув за дверь, а затем старательно притворив ее. – Или ваш клерк мог вернуться и теперь подслушивает у двери. Клерки и слуги имеют обыкновение подслушивать, а мне было бы очень неприятно, если бы мистер Ногс…

– К черту мистера Ногса! – резко перебил Ральф. – Договаривайте!

– Разумеется, к черту мистера Ногса, – подхватил старый Артур. – Против этого я отнюдь не возражаю. Ее зовут…

– Ну! – торопил Ральф, чрезвычайно раздосадованной новой паузой старого Артура. – Как?

– Маделайн Брэй.

Если и были основания предполагать – а у Артура Грайда, по-видимому, они были, – что упоминание этого имени произведет впечатление на Ральфа, и какое бы впечатление оно действительно на него ни произвело, он ничем себя не выдал и спокойно повторил имя несколько раз, словно припоминая, когда и где слышал его раньше.

– Брэй, – повторил Ральф. – Брэй… был молодой… из… Нет, у того никогда не было дочери.

– Вы не помните Брэя? – спросил Артур Грайд.

– Нет, – сказал Ральф, бросив на него равнодушный взгляд.

– Не домните Уолтера Брэя? Бойкого субъекта, который так плохо обращался со своей красавицей женой?

– Если вы пытаетесь напомнить о каком-нибудь бойцом субъекте и приводите такую отличительную черту, – пожимая плечами, сказал Ральф, – я могу его смешать с девятью из десяти бойких субъектов, каких мне случалось встречать.

– Полно, полно! Этот Брэй живет сейчас в «тюремных границах» Королевской Скамьи, – сказал старый Артур. – Вы не могли забыть Брэя. Мы оба имели с ним дело. Да ведь он ваш должник!

– Ах, этот! – отозвался Ральф. – Да, да. Теперь вы говорите ясно. О! Так речь идет о его дочери?