Жизнь и приключения Николаса Никльби

– Звал. Идите обедать. И ступайте немедленно. Слышите?

– Сейчас не время, – упрямо сказал Ньюмен.

– Мое время должно быть и вашим, а я говорю, что сейчас время, – возразил Ральф.

– Вы его меняете каждый день, – сказал Ньюмен. – Это нечестно.

– Кухарок у вас немного, и вы легко можете принести им извинения за беспокойство, – заявил Ральф. – Ступайте, сэр!

Ральф не только отдал этот приказ самым повелительным тоном, но, сделав вид, будто хочет принести какие-то бумаги из каморки Ньюмена, проследил за его исполнением; а когда Ньюмен вышел из дому, он заложил дверную цепочку, чтобы лишить его возможности вернуться тайком с помощью ключа.

– У меня есть основания подозревать этого субъекта, – сказал Ральф, вернувшись в свой кабинет. – Поэтому, пока я не придумал простейшего и наиболее удобного способа извести его, я предпочитаю держать его на расстоянии.

– Я бы сказал, что извести его – дело нетрудное, – с усмешкой заметил Сквирс.

– Пожалуй, – ответил Ральф. – Так же, как извести великое множество людей, которых я знаю. Вы хотели сказать…

Лаконическая и деловая манера, с какою Ральф упомянул о Ньюмене и бросил последующий намек, явно произвела впечатление (каковую цель этот намек несомненно преследовал) на мистера Сквирса, который сказал после некоторого колебания, значительно понизив тон:

– Вот что я хотел сказать, сэр: это самое дело, касающееся неблагодарного и жестокосердного парня, Снаули-старшего, выбивает меня из колеи и вызывает неудобства, ни с чем не сравнимые, и вдобавок, если можно так выразиться, на целые недели делает миссис Сквирс настоящей вдовой. Разумеется, для меня удовольствие иметь дело с вами…

– Разумеется, – сухо сказал Ральф.

– Я и говорю – разумеется, – продолжал мистер Сквирс, потирая колени, – но в то же время, когда человек приезжает, как приехал сейчас я за двести пятьдесят с лишком миль, чтобы дать письменное показание под присягой, это для него нешуточное дело, не говоря уже о риске.

– А какой может быть риск, мистер Сквирс? – осведомился Ральф.

– Я сказал – не говоря уже о риске, – уклонился от ответа Сквирс.

– А я сказал – какой риск?

– Мистер Никльби, я, знаете ли, не жаловался, – заметил Сквирс. – Честное слово, я никогда не видывал такого…

– Я спрашиваю: какой риск? – энергически повторил Ральф.

– Какой риск? – отозвался Сквирс, еще сильнее растирая колени. – Ну, о нем нет надобности говорить. Некоторых вопросов лучше не касаться. О, вы знаете, какой риск я имею в виду.

– Сколько раз я вам говорил и сколько раз еще придется вам повторять, что вы ничем не рискуете! – сказал Ральф. – В чем принесли вы присягу или в чем вы должны присягнуть, как не в том, что в такое-то и такое-то время вам был оставлен мальчик по фамилии Смайк, что определенное число лет он был у вас в школе, пропал при таких-то и таких-то обстоятельствах и был опознан вами такого-то лица? Все это правда, не так ли?

– Да, – ответил Сквирс, – все это правда.

– В таком случае, чем вы рискуете? – сказал Ральф. – Кто приносит ложную присягу, кроме Снаули – человека, которому я заплатил гораздо меньше, чем вам?

– Да, Снаули, конечно, дешево за это взял, – заметил Сквирс.

– Дешево взял! – с раздражением воскликнул Ральф. – И хорошо сделал, сохранив при этом свой лицемерный ханжеский вид. Но вы!.. Риск! Что вы под этим подразумеваете? Бумаги все подлинные. У Снаули был еще один сын, Снаули женился второй раз, первая его жена умерла; никто, кроме ее призрака, не мог бы сказать, что она не написала того письма, никто, кроме самого Снаули, не может сказать, что это не его сын, что его сын – пища червей! Единственный, кто приносит ложную присягу, это Снаули, и я думаю, что к этому он привык. Чем же вы рискуете?

– Ну, знаете ли, – сказал Сквирс, ерзая на стуле, – уж раз вы об этом заговорили, то я мог бы спросить, чем рискуете вы?

– Вы могли бы спросить, чем рискую я! – повторил Ральф. – Чем рискую я! Я в этом деле не замешан, равно как и вы. Снаули должен помнить одно – твердо держаться рассказанной им истории. Единственный риск – отступить от нее хоть на волос. А вы говорите о том, чем рискуете вы, участвуя в заговоре!

– Позвольте, – запротестовал Сквирс, тревожно озираясь, – не называйте этого таким словом! Сделайте милость.

– Называйте как хотите, но слушайте меня, – с раздражением сказал Ральф. – Первоначально эта история была придумана как средство досадить тому, кто повредил вашему торговому делу и избил вас до полусмерти, и дать вам возможность вновь завладеть полумертвым работником, которого вы хотели вернуть, так как, мстя ему за его участие в этом деле, вы понимали: сознание, что мальчишка снова в вашей власти, явится наилучшим наказанием, какому вы можете подвергнуть вашего врага. Так ли было дело, мистер Сквирс?

– Видите ли, сэр, до известной степени это верно, – отозвался Сквирс, сбитый с толку той решимостью, с какой Ральф повернул дело так, что оно говорило против него, и суровым, непреклонным тоном Ральфа.

– Что это значит? – спросил Ральф.

– Это значит, – ответил Сквирс, – что все это было сделано не для меня одного, потому что ведь и вам нужно было свести старые счеты.

– А если бы этого не было, как вы думаете, стал бы я вам помогать? – сказал Ральф, отнюдь не смущенный таким напоминанием.

– Пожалуй, не стали бы, – ответил Сквирс. – Я только хотел, чтобы между нами было все ясно.

– Может ли быть иначе? – возразил Ральф. – Но выгода не на моей стороне, потому что я трачу деньги, чтобы удовлетворить мою ненависть, а вы их прикарманиваете и в то же время удовлетворяете свою. Вы по меньшей мере так же скупы, как и мстительны. Таков и я. Кто же из нас в лучшем положении? Вы, который добиваетесь денег и отмщения одновременно и при всех обстоятельствах уверены если не в отмщении, то в деньгах, или я, который уверен лишь в том, что истрачу деньги и в лучшем случае не добьюсь ничего, кроме отмщения?

Так как мистер Сквирс мог ответить на этот вопрос только пожатием плеч и улыбками, Ральф предложил ему помолчать и быть благодарным, что дела его так хороши. И начал говорить:

Во-первых, о том, что Николас расстроил задуманный им план относительно замужества одной молодой леди и в суматохе, вызванной внезапной смертью ее отца, сам завладел этой леди и увез ее с торжеством.

Во-вторых, что по завещанию или дарственной записи, – несомненно, по какому-то письменному документу, в котором должна значиться фамилия молодой леди, и посему он может быть легко найден среди других бумаг, если удастся проникнуть туда, где он хранится, – молодая леди имеет право на состояние, которое, если существование этой бумаги станет ей когда-либо известно, сделает ее мужа (Ральф изобразил дело так, что Николас непременно на ней женится) богатым и преуспевающим человеком и очень опасным врагом.

В-третьих, что этот документ был, наряду с прочими, похищен у человека, который сам завладел им или скрыл его мошенническим путем и теперь боится предпринять какие бы то ни было шаги, чтобы его вернуть, и что он, Ральф, знает вора.

Ко всему этому мистер Сквирс прислушивался с жадностью, проглатывал каждый слог и широко раскрыл рот и единственный глаз, дивясь, по каким особым причинам почтен он таким доверием Ральфа и к чему все это клонится.

– Теперь, – сказал Ральф, наклоняясь и кладя руку на плечо Сквирса,выслушайте план, который я эадумал и который должен – повторяю, должен, если он у меня созреет – привести в исполнение! Никаких выгод из этого документа никто извлечь не может, кроме самой девушки или ее мужа, а для того, чтобы один из них извлек выгоду, им необходимо обладать этим документом. Это я установил вне всяких сомнений. Я хочу, чтобы документ был доставлен сюда, после чего я уплачу человеку, который его принесет, пятьдесят фунтов золотом и превращу бумагу в пепел у него на глазах.

– Да, но кто ее принесет?

– Быть может, никто, потому что много нужно сделать, чтобы ее добыть, – сказал Ральф. – Но если кто может это сделать, так только вы!

Ужас мистера Сквирса и его решительный отказ от такого поручения поколебали бы большинство людей или заставили бы их немедленно и окончательно отвергнуть этот проект. На Ральфа они не произвели ни малейшего впечатления. Когда школьный учитель договорился до того, что чуть не задохся, Ральф хладнокровно, словно его не перебивали, начал распространяться о тех сторонах дела, какие почитал уместным подчеркнуть.

Вот на какие темы он распространялся: возраст, дряхлость и слабость миссис Слайдерскью, отсутствие у нее сообщника или даже знакомого, если принять во внимание ее привычку к уединенной жизни и долгое пребывание в таком доме, как дом Грайда; серьезные основания предполагать, что кража не являлась результатом обдуманного плана, иначе старуха воспользовалась бы случаем и унесла бы деньги; трудности, с какими она должна была столкнуться, когда начала размышлять о содеянном и поняла, что у нее на руках документы, смысл которых ей совершенно непонятен; сравнительная легкость, с какою кто-нибудь, прекрасно знающий ее положение, получив доступ к ней, может запугать ее, вкрасться в доверие и под тем или иным предлогом добиться добровольной передачи документа. Далее было указано на такие факты, как постоянное местожительство мистера Сквирса вдали от Лондона, что заставило бы думать, будто кто-то, замаскировавшись им, вошел в сношения с миссис Слайдерскью, и никто не мог бы его узнать ни теперь, ни впоследствии; на невозможность для Ральфа взяться за это дело, раз она знает его в лицо; добавлены были также различные похвалы необычайному такту и опытности мистера Сквирса, благодаря чему одурачить старуху было бы для него детской забавой и развлечением. В добавление к этим веским доводам и убеждениям Ральф с величайшим мастерством и ловкостью нарисовал яркую картину поражения, какое потерпит Николас (если они добьются успеха), связав себя с нищей, тогда как надеялся жениться на богатой наследнице; указал на неизмеримую важность для человека в положении Сквирса сохранить такого друга, как он, Ральф; остановился на длинном перечне услуг, оказанных ему за время их знакомства, когда он, Ральф, благоприятно отозвался о его обращении с больным мальчиком, умершим на глазах Сквирса (чья смерть была в интересах Ральфа и его клиентов, но об этом он не упомянул); и, наконец, намекнул, что сумма в пятьдесят фунтов может быть повышена до семидесяти пяти, а в случае особенного успеха – даже до ста.

Когда все эти доводы были, наконец, приведены, мистер Сквирс положил ногу на ногу, снова вытянул ноги, почесал в голове, потер глаз, посмотрел на свои ладони, погрыз ногти и, проявив ряд других признаков беспокойства и нерешительности, спросил, «является ли сотня фунтов самой большой суммой, какую может дать мистер Никльби». Получив утвердительный ответ, он снова заерзал и после раздумья и бесплодного вопроса, «не прибавит ли он еще пятьдесят», сказал, что, пожалуй, он должен попытаться и сделать все, что может, для друга – это всегда было его правилом, – а потому он берется за эту работу.

– Но как вы разыщете эту женщину? – осведомился он. – Вот что меня смущает.

– Может быть, я и не разыщу ее, – ответил Ральф,но я попытаюсь. Мне случалось откапывать в этом городе людей, которые были спрятаны получше, чем она, и я знаю такие места, где одна-две гинеи, толково истраченные, частенько разрешают загадки потруднее этой. Да, и все сохраняется в тайне! Я слышу – мой клерк звонит у двери. Лучше нам сейчас расстаться. И лучше вам не заходить сюда, а подождать, пока я дам вам знать.

– Ладно! – отозвался Сквирс. – Послушайте, если вы ее найдете, оплатите вы мой счет у «Сарацина» и дадите что-нибудь за потерю времени?

– Оплачу, – сердито сказал Ральф. – Вам больше нечего сказать?

Когда Сквирс покачал головой, Ральф проводил его до двери и, выразив вслух – в назидание Ньюмену – удивление по поводу того, что дверь заперта, как будто сейчас ночь, впустил его, выпроводил Сквирса и вернулся к себе в комнату.