Барнеби Радж

– Вы правы. Нет, нет, я не сомневаюсь в твердости вашей веры, – сказал лорд Гордон, пожимая ему руку. Он поднялся и в волнении заходил по комнате. – Какая Это высокая миссия, Гашфорд, – вести за собой народ, добавил он вдруг, останавливаясь.

– И притом – силой убеждения, – услужливо подхватил секретарь.

– Да, разумеется. Пусть в парламенте кашляют, хихикают, брюзжат и называют меня глупцом и сумасшедшим, но кто из них способен возмутить этот людской океан и заставить его реветь или утихать по своему желанию? Никто.

– Никто, – повторил Гашфорд.

– А кто из них может доказать свою честность, как я? Кто не дал подкупить себя, отказался от тысячи фунтов в год за то, чтобы уступить свое место другому? Никто.

– Никто, – снова поддакнул Гашфорд, который к тому времени успел уже выпить львиную долю поданного лорду глинтвейна.

– И так как мы люди честные, Гашфорд, борцы за правое, за святое дело, – лорд Джордж положил лихорадочно дрожащую руку на плечо секретаря. Голос его окреп, щеки покраснели. – Так как мы одни стоим за народ, народ нас любит. Мы будем стоять за него до конца. Мы кликнем клич против этих папистов, которые недостойны называться англичанами, и наш боевой клич громом прокатится по всей стране. Я хочу быть достоин девиза, начертанного на моем гербе: «Призван, избран, верен».

– Да, – сказал секретарь. – Призван богом.

– Правда!

– Избран народом. – Да.

– Верен и тому и другому.

– До плахи!

Трудно описать то волнение, с каким лорд отвечал на подсказки секретаря, стремительность его речи, возбужденные жесты и тон, в которых сквозь обычную сдержанность пуританина прорывалось что-то неукротимое, почти исступление. Несколько минут он быстро шагал из угла в угол, затем круто остановился и воскликнул:

– Гашфорд, да ведь и вы вчера воодушевили их! Да, да, и вы тоже.

– Это ваша заслуга, милорд, – секретарь смиренно приложил руку к сердцу, – я следовал вашему при меру.

– Вы говорили хорошо, – сказал лорд Джордж. Вы – достойное орудие нашего великого дела. Позвоните, пожалуйста, Джону Груби, пусть перенесет мои вещи в спальню. И, если вы не очень устали, подождите здесь, пока я разденусь: мы, как всегда, потолкуем о наших делах.

– Устал? Это я-то, милорд? Какая доброта и заботливость! Настоящий христианин!

С этими словами, произнесенными как бы про себя, секретарь наклонил кувшин и пытливо заглянул внутрь, проверяя, сколько там еще осталось вина.

На звонок появились одновременно Джон Уиллет и Джон Груби, первый – с парадным подсвечником, второй – с дорожным мешком, и оба проводили лорда в его спальню. А секретарь, оставшись один, зевал, клевал носом и, наконец, крепко уснул, сидя перед огнем.

Через некоторое время (а ему-то казалось, что он вздремнул только на одну минуту) его разбудил голос Джона Груби над самым его ухом:

– Мистер Гашфорд, милорд уже в постели.

– Ага. Хорошо, Джон, – ответил секретарь мягко. Спасибо, Джон. Можете идти спать, не дожидаясь меня. Я знаю, где моя комната.

– Хоть бы вы сегодня больше не утруждали себя и не докучали милорду разговорами про Кровавую Марию! – сказал Джон. – И зачем только эта проклятая старуха родилась на свет!

– Я же вам сказал, чтобы вы шли спать, Джон, разве вы не слышали?

– От всех этих Кровавых Марий, да великих королев Бесс, да синих кокард, да «Долой папистов!», от этих протестантских союзов и бесконечных речей милорд и так уже ополоумел, – продолжал Джон Груби, словно не слыша замечания Гашфорда и, как всегда, глядя не на него, а куда-то в пространство. – Стоит вам только выйти на улицу, как за нами бежит с криками «Да здравствует Гордон!» толпа таких оборванцев, что от стыда просто не знаешь, куда глаза девать. Когда сидим дома, они орут, как черти, под окнами. А милорд, вместо того чтобы прогнать их, выходит на балкон да еще унижается перед ними, произносит речи, называет их «согражданами», «сынами Англии», благодарит за то, что пришли, – можно подумать, что он их нежно любит! Далась же им эта злосчастная Кровавая Мария – кричат о ней постоянно до хрипоты. Послушать их, так все они – протестанты, все до единого, от мала до велика. И протестанты эти, как я заметил, – большие охотники до серебряных ложек и всякой серебряной посуды: стоит только оставить открытым черный ход, как все утащат. Ну, да это еще полбеды, дай-то бог, чтобы чего похуже не было. Если вовремя не уймете этих бесноватых, мистер Гашфорд, – а вы-то и подливаете масла в огонь, знаю я вас! – так потом уже и вы с ними не справитесь. В один прекрасный день, когда наступит жаркая погода у «протестантов» этих пересохнет в глотках, они разнесут вдребезги весь Лондон. Знаменитую Кровавую Марию – и ту перещеголяют.

Гашфорд давно скрылся, и тирада Джона Груби была обращена к пустой комнате. Ничуть не обескураженный этим открытием, Джон нахлобучил шляпу задом наперед, чтобы не видеть и тени ненавистной ему кокарды, и отправился спать, всю дорогу до своей комнаты уныло и зловеще качая головой.

Глава тридцать шестая

А Гашфорд пошел в спальню своего хозяина, приглаживая на ходу волосы и напевая сквозь зубы какой-то псалом. На его улыбающемся липе написаны были почтительность и глубочайшее смирение. Подходя к двери лорда Джорджа, он откашлялся и запел громче.

Поведение его удивительно противоречило выражению лица, злобному и крайне отталкивающему, когда его никто не видел. Мрачно нависшие брови почти скрывали глаза, губы презрительно кривились, и даже приподнятые плечи, казалось, насмешливо перешептывались с большими отвислыми ушами.

– Tcc! – произнес он вполголоса, заглянув в спальню. – Кажется, уснул. Дай-то бог! Столько забот, бессонных ночей, о стольких вещах приходится думать! Да хранит бог этого великомученика. Если есть святой человек в нашем грешном мире, так это – он.

Поставив на стол свечу, он на цыпочках подошел к камину, сел перед ним, спиной к кровати, и продолжал говорить вслух, якобы рассуждая сам с собой:

– Спаситель родной страны и веры, друг бедняков, враг гордецов и жестокосердых, надежда всех отверженных и угнетенных, кумир сорока тысяч смелых и верных английских сердец! Какие блаженные сны, должно быть, снятся ему!

Тут Гашфорд вздохнул, погрел руки над огнем, покачал годовой, как бы от избытка чувств, испустил вздох и опять протянул руки к огню.

– Это вы, Гашфорд? – окликнул его лорд Джордж – он вовсе не спал и, повернувшись на бок, наблюдал за секретарем с той минуты, как тот вошел в спальню.

– Ах, милорд! – Гашфорд вздрогнул и оглянулся, изобразив крайнее изумление. – Я вас разбудил!

– Я не спал.

– Не спали! – повторил Гашфорд с напускным смущением. – Не знаю, как и оправдаться перед вами, – я вслух в вашем присутствии высказывал свои мысли. Но я все это думаю искренне, искренне! – воскликнул он, торопливо проводя рукавом по глазам. – К чему же сожалеть, что вы услышали?

– Да, Гашфорд, – взволнованно сказал бедный одураченный лорд, протягивая ему руку, – не сожалейте об этом. Я знаю, как горячо вы меня любите. Слишком горячо, – я не заслуживаю такого поклонения.

Гашфорд, ничего не отвечая, схватил руку лорда Джорджа и прижал ее к губам. Затем, встав, достал из дорожного мешка шкатулку, поставил ее на стол у камина, отпер ключом, который носил при себе, и, сев за стол, достал гусиное перо. Прежде чем обмакнуть в чернильницу, он пососал его – быть может, для того, чтобы скрыть усмешку, все еще бродившую на губах.

– Ну, сколько же у нас теперь в Союзе верных после недавнего призыва? – осведомился лорд Джордж. – Действительно, сорок тысяч человек, или мы по-прежнему берем такую цифру только для круглого счета?

– Записано теперь даже больше сорока тысяч. На двадцать три человека больше, – ответил Гашфорд, просматривая бумаги.

– А фонды Союза?

– Не очень-то растут, но и в нашей пустыне перепадает манна небесная, милорд… В пятницу вечером поступили кое-какие лепты вдовиц… От сорока мусорщиков три шиллинга четыре пенса, от престарелого церковного сторожа прихода святого Мартина – шесть пенсов. От Звонаря другой церкви – шесть пенсов, от новорожденного младенца протестанта – полпенса, от объединения факельщиков – три шиллинга, из них один фальшивый. От арестантов-антипапистов из Ньюгетской тюрьмы – пять шиллингов четыре пенса, от друга из Бедлама – полкроны. От палача Денниса – один шиллинг…

– Этот Деннис – ревностный член нашего Союза, – заметил лорд Гордон. – Вот и в прошлую пятницу я его видел в толпе на Уэлбек-стрит.

– Прекрасный человек, – подтвердил секретарь, – надежный, преданный и истинно верующий.

– Его следует поощрить, – сказал лорд Джордж. – Отметьте его в списке, а я с ним побеседую.

Гашфорд исполнил это приказание и продолжал читать список жертвователей:

– «Поклонники Разума» – полгинеи, «Друзья Свободы» – полгинеи, «Друзья Мира» – полгинеи, «Друзья Милосердия» – полгинеи, «Общество Памятующих о Кровавой Марии» – полгинеи, «Союз Непоколебимых» – полгинеи.

– Эти «Непоколебимые», кажется, новое объединение? – спросил лорд Джордж, лихорадочно грызя ногти.

– Это бывшие Рыцари-Подмастерья, милорд. Прежние члены этого общества постепенно выходили из него, когда кончался срок их учения, и потому общество переменило название, хотя в нем и сейчас есть немало подмастерьев и ремесленников.