Жизнь и приключения Николаса Никльби

Когда он был занят этим, вошел его слуга и доложил, что мистер Ральф Никльби ждет внизу и желает узнать, как он себя сегодня чувствует.

– Лучше, – нетерпеливо отозвался сэр Мальбери.

– Мистер Никльби желает знать, сэр…

– Говорю вам – лучше! – повторил сэр Мальбери, хлопнув рукой по столу.

Слуга колебался секунду, а затем сказал, что мистер Никльби просит разрешения повидать сэра Мальбери Хоука, если это его не стеснит.

– Стеснит. Я не могу его принять. Я никого не принимаю, – сказал его хозяин с еще большим раздражением. – Вы это знаете, болван!

– Прошу прощенья, сэр, – ответил слуга, – но мистер Никльби так настаивал, сэр…

Дело в том, что Ральф Никльби подкупил слугу, который надеялся также и на будущие милости и потому придерживал дверь рукой и не торопился уходить.

– Он сказал, что пришел поговорить по делу? – осведомился сэр Мальбери после досадливого раздумья.

– Нет, сэр. Он сказал, что хочет вас видеть, сэр. Мистер Никльби очень настаивал, сэр.

– Скажите ему, чтобы поднялся сюда. Постойте! – крикнул сэр Мальбери, останавливая слугу и проводя рукой по своему обезображенному лицу. – Возьмите эту лампу и поставьте ее на подставку за моей спиной. Отодвиньте стол и переставьте туда кресло, подальше. Вот так!

Слуга исполнил эти приказания, по-видимому прекрасно понимая мотивы, которыми они были продиктованы, и вышел из комнаты. Лорд Фредерик Верисофт, сказав, что скоро вернется, перешел в смежную комнату и закрыл за собой двустворчатую дверь.

Послышались тихие шаги на лестнице, и Ральф Никльби со шляпой в руке бесшумно пробрался в комнату, наклонившись всем туловищем вперед, как бы с глубоким почтением, и пристально всматриваясь в лицо своего достойного клиента.

– Как видите, Никльби, – сказал сэр Мальбери, указав ему на кресло у кровати и с напускной беспечностью махнув рукой, – со мной произошел несчастный случай.

– Вижу, – отозвался Ральф, все так же пристально смотря на него.Ужасно. Я бы вас не узнал, сэр Мальбери. Ах, боже мой! Ужасно…

Вид у Ральфа был чрезвычайно смиренный и почтительный, а голос приглушенный – именно такой, каким учит говорить посетителя деликатнейшее внимание к больному. Но выражение его лица, когда сэр Мальбери отворачивался, являло поразительный контраст. И, когда он стоял в обычной своей позе, спокойно глядя на простертую перед ним фигуру, те черты лица, которые не были затенены нависшими и сдвинутыми бровями, складывались в саркастическую улыбку.

– Садитесь, – сказал сэр Мальбери, повернувшись к нему, по-видимому, с величайшим усилием. – Я не картина, чтобы стоять и глазеть на меня:

Когда он повернулся, Ральф отступил шага на два и, притворяясь, будто ему нестерпимо хочется выразить свое изумление, но он решил не делать этого, сел с прекрасно разыгранным смущением.

– Я ежедневно справлялся внизу, сэр Мальбери, – сказал Ральф, – первое время даже по два раза в день, а сегодня вечером ввиду старого знакомства и деловых операций, которые мы проводили вместе к обоюдному удовлетворению, я не устоял перед желанием проникнуть в вашу спальню. Вы очень… вы очень страдаете? – спросил Ральф, наклоняясь и позволяя себе улыбнуться той же жестокой улыбкой, когда больной закрыл глаза.

– Больше, чем мне бы хотелось, и меньше, чем хотелось бы иным разорившимся клячам, которых мы с вами знаем и которые винят нас в своем разорении, – отозвался сэр Мальбери, беспокойно проводя рукой по одеялу.

Ральф пожал плечами, протестуя против крайнего раздражения, с каким были сказаны эти слова, – раздражения, вызванного оскорбительным, холодным тоном, который так раздосадовал больного, что тот едва мог его вынести.

– А что это за «деловые операции», которые привели вас сюда? – спросил сэр Мальбери.

– Пустяки, – ответил Ральф. – Есть несколько векседей милорда, которые нужно переписать, но это можно отложить до вашего выздоровления. Я… я… пришел, – прододжал Ральф, говоря медленно и с более резкими ударениями, – я пришел сказать вам о том, как я огорчен, что какой-то мой родственник – правда, я от него отрекся – подверг вас такому наказанию, как…

– Наказанию! – перебил сэр Мальбери.

– Я знаю, что оно было жестоко, – сказал Ральф, умышленно истолковав это восклицание превратно, – тем больше хотелось мне заверить вас, что я отрекаюсь от этого негодяя, что я не признаю его моим родственником, в пусть он подучит по заслугам от вас или от кого угодно. Можете, если хотите, свернуть ему шею. Я вмешиваться не буду.

– Так, значит, эта басня, которую мне здесь передовали, ходит по городу? – спросил сэр Мальбери, стискивая кулаки и зубы.

– Всюду об этом кричат, – ответил Ральф. – Разошлось по всем клубам и игорным залам. Говорят, об этом сложили славную песенку, – добавил Ральф, жадно всматриваясь в своего собеседника. – Я-то ее не слыхал, – такие вещи меня не касаются, – но мне говорили, что она даже напечатана и, разумеется, о ней всем известно.

– Это ложь! – крикнул сэр Мальбери. – Говорю вам, что это ложь! Кобыла испугалась.

– Говорят, он ее испугал, – заметил Ральф тем же спокойным невозмутимым тоном. – Кое-кто говорит, что он вас испугал, но это ложь, я знаю. Я так прямо и сказал, – о, я десятки раз говорил! Я человек миролюбивый, но я не могу слышать, когда в вас говорят такие вещи. Нет, нет!

Когда сэр Мальбери вновь обрел способность внятно выговаривать слова, Ральф наклонился вперед, приставив руку к уху, и при этом лицо его было так спокойно, словно каждая его суровая черта была отлита из чугуна.

– Когда я встану с этой проклятой кровати, – сказал больной, в припадке бешенства ударив себя по сломанной ноге, – я отомщу так, как никогда еще не мстил ни один человек. Клянусь богом, отомщу! Случай помог ему положить мне метку на лицо недели на две, но я ему оставлю такую метку, что он донесет ее до могилы. Я искромсаю ему нос и уши, высеку его, искалечу на всю жизнь! Мало того: этот образец целомудрия, это чудо стыдливости – его нежную сестрицу – я ее протащу через…

Возможно, что в этот момент даже холодная кровь Ральфа обожгла ему щеки. Возможно, сэр Мальбери вспомнил, что хотя Ральф и был негодяем и ростовщиком, но когда-то, в раннем детстве, он обвивал руками шею отца Кэт. Он запнулся и, потрясая кулаком, скрепил недосказанную угрозу страшным проклятьем.

– Невыносимо думать, – сказал Ральф после короткого молчания, зорко всматриваясь в пострадавшего,что светский человек, повеса, roue[80 - беспринципный, хитрый человек (франц.)], опытнейший хитрец очутился в таком неприятном положении по милости какого-то мальчишки!

Сэр Мальбери метнул на него злобный взгляд, но глаза Ральфа были опущены, а лицо не выражало ничего, кроме раздумья.

– Неотесанный жалкий юнец, – продолжал Ральф, – против человека, который одной своей тяжестью мог раздавить его, не говоря уже об умении. Мне кажется, я не ошибаюсь, – сказал Ральф, поднимая глаза, – когда-то вы покровительствовали боксерам?

Больной сделал нетерпеливый жест, который Ральф пожелал истолковать как выражение согласия.

– А! – воскликнул он. – Я так и думал. Это было еще до нашего знакомства, но я был уверен, что не ошибаюсь. Должно быть, он легкий и вертлявый. Но это ничтожные преимущества по сравнению с вашими. Удача, удача! Этим презренным париям везет.

– Она ему понадобится, когда я поправлюсь, – сказал сэр Мальбери Хоук.Пусть удирает куда хочет.

– О! – быстро подхватил Ральф. – Он об этом и не помышляет. Он здесь, дорогой сэр, здесь, в Лондоне, разгуливает по улицам в полдень, веселится, посматривает, не видно ли вас, – продолжал Ральф с потемневшим лицом; и в первый раз ненависть одержала над ним верх, когда он представил себе ликующего Николаса. – Будь мы гражданами страны, где такие вещи можно было бы делать, ничем не рискуя, я бы хорошо заплатил за то, чтобы ему вонзили нож в сердце и швырнули собакам на растерзание!

Когда Ральф, к некоторому изумлению своего старого клиента, излил эти здравые родственные чувства и взялся за шляпу, собираясь уйти, в комнату заглянул лорд Фредерик Верисофт.

– Черт возьми, Хоук, о чем это вы тут толкуете с Никльби? – спросил молодой человек. – Никогда еще я не слыхал такого шума. Кар-кар-кар! Гав-гав-гав! В чем дело?

– Сэр Мальбери рассердился, милорд, – сказал Ральф, бросив взгляд в сторону кровати.

– Уж не из-за денег ли? С делами что-нибудь не ладится, Никльби?

– Нет, милорд, нет, – отозвался Ральф. – В этом пункте мы всегда согласны. Сэру Мальбери случилось припомнить причину…

Не было необходимости и не было у Ральфа возможности продолжать, ибо сэр Мальбери подхватил эту тему и разразился угрозами и проклятьями, направленными против Николаса, почти с такой же злобой, как и раньше.

Ральф, отличавшийся незаурядной наблюдательностью, с удивлением заметил, что во время этой тирады в поведении лорда Фредерика Верисофта, который вначале крутил усы с самым фачовским и равнодушным видом, произошла полная перемена. Еще больше удивился он, когда сэр Мальбери умолк, а молодой лорд сердито и почти без всякой аффектации потребовал, чтобы этот разговор никогда не возобновляли в его присутствии.

– Запомните это, Хоук! – прибавил он с несвойственной ему энергией. – Я никогда не приму участия к подлом нападении на молодого человека и не допущу его, если это будет в моих силах…

– В подлом? – перебил его друг.

– Да-а, – сказал тот, повернувшись к нему лицом. – Если бы вы сказали ему, кто вы, если бы дали ему вашу визитную карточку, а затем узнали, что его общественное положение или репутация препятствует вам драться с ним, и тогда это было бы достаточно плохо, клянусь честью, достаточно плохо. А теперь получилось еще хуже, и поступили скверно вы. И я поступил скверно, потому что не вмешался, и в этом я раскаиваюсь. То, что с вами затем произошло, было несчастным случаем, а не результатом злого умысла, и вина скорее ваша, чем его. И с моего ведома он кары за это не понесет, да, не понесет!

Выразительно повторив эти последние слова, молодой лорд повернулся на каблуках, но, прежде чем удалиться в смежную комнату, снова повернулся и добавил с еще большим жаром: