Коридоры власти

Ни один из нас не знал, пора ли уже выражать соболезнование. Однако Гилби все никак не мог перейти к сути дела. Наконец он сказал:

– Короче говоря, от меня решили избавиться. – Он рассеянно перевел взгляд с Дугласа на меня. – Знаете, я просто не могу этому поверить.

Настроение его поминутно менялось – так часто бывает с человеком, на которого обрушилась дурная весть: порой ему казалось, что ничего плохого не произошло, что можно строить планы, как он вернется в министерство. А потом истина снова представала перед ним во всей своей наготе.

– Мне даже не сообщили, кто будет моим преемником. А не мешало бы спросить у меня совета. Не мешало бы.

Он обвел нас взглядом.

– Так кто же?

Дуглас ответил, что никто из нас этого не знает.

– Если верить газетам, – сказал Гилби, оскорбленный до глубины души, – меня… меня (он медленно поднял правую руку до уровня плеча) хотят заменить таким человеком, как Григсон. – Теперь в движение пришла и левая рука, ладонью кверху он осторожно опустил ее ниже колена.

Но тут он решил поговорить о чем-нибудь более веселом. «Они» предложили ему титул виконта (он больше не мог заставить себя говорить о премьер-министре в единственном числе или называть его по имени). Надо полагать, это весьма любезно с «их» стороны.

Это был первый шаг наверх по лестнице титулов с тех пор, как один из Гилби – ланкаширский землевладелец – в восемнадцатом веке женился на дочери богатого работорговца. «Мошенники! Сущие мошенники!» – заметил Гилби с непонятным удовлетворением, которое он испытывал всякий раз, углубляясь в историю своего рода. Подобного удовлетворения он отнюдь не испытывал, когда в нее начинали углубляться другие. Я слышал однажды, как он отозвался об одном научном труде, где прослеживалась связь некоторых аристократических семейств с торговлей черными рабами.

– На мой взгляд, – сказал он тогда с видимым огорчением, – в подобных исследованиях нет никакой необходимости.

Гилби продолжал рассуждать, что повлечет за собой его новый титул. Изменится его место во время дворцовых церемоний, переменится герб.

– Едва ли я доживу до следующей коронации, но… кто знает. Лучше всегда быть заранее готовым.

Ему было как-то сиротливо, и мы остались у него еще на полчаса. Когда мы наконец стали прощаться, он сказал, что намерен бывать в палате лордов не реже, а чаще прежнего.

– За ними, знаете, нужен глаз да глаз, – сказал он наивно и обиженно.

Когда мы вышли на улицу и пересекли дорожку за парком, Дуглас, надвинув на лоб шляпу и пряча сочувственную улыбку, сказал:

– Вот так-то!

Министры приходят и уходят. Но ведь и Гилби вряд ли огорчился бы, если бы Дугласа понизили в должности, или обрадовался, если бы его вернули в Казначейство.

– Теперь, пожалуй, можно будет заняться серьезными делами, – сказал Дуглас.

Он не стал строить предположений насчет того, кто займет место Гилби. Возможно, он не хотел заводить разговор об этом из опасения, что я знаю больше, чем я знал на самом деле. Я же, войдя к себе в кабинет, тотчас позвонил Роджеру, который попросил меня немедленно прийти. Он находился в своем кабинете в Уайтхолле. Войдя к нему, я взглянул на часы. Половина пятого.

Роджер мешком сидел за своим столом.

– Да, – сказал он, – я все знаю.

– С вами уже разговаривали?

– Пока нет. – И он прибавил ровным голосом: – Но, конечно, если мне не скажут сегодня, значит, все провалилось.

Не знаю, действительно ли он так думал или, чтоб не сглазить, делал вид, что готов к худшему.

– Я не был сегодня в парламенте. Решил, что ни к чему слишком уж испытывать судьбу.

Роджер насмешливо улыбнулся, и я снова подумал, что он просто не хочет сглазить.

Он ни словом не упомянул ни а своих планах, ни о будущем, ни о каких-либо политических вопросах. Мы просто сидели и разговаривали, прислушиваясь к тиканью часов, мучительно придумывая, как бы убить время. Вошел один из его секретарей с бумагами.

– Подождет до завтра, – грубо сказал Роджер. Как правило, он был вежлив с подчиненными. Через открытое окно донесся бой Большого Бена. Половина шестого. – Это начинает действовать мне на нервы, – заметил Роджер.

Я спросил, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он молча покачал головой.

Без девятнадцати шесть – я невольно то и дело поглядывал на часы – зазвонил телефон.

– Возьмите трубку, – сказал Роджер. На мгновение выдержка ему изменила.

Взволнованный голос сообщил мне, что на проводе Даунинг-стрит. Меня соединили с главным секретарем премьер-министра, и я передал трубку Роджеру.

– Да, – сказал Роджер. – Могу. Буду у вас в шесть.

Он с непроницаемым видом посмотрел на меня.

– Похоже, что дождались, – сказал он. – Впрочем, еще может обнаружиться какая-нибудь загвоздка.

Я поехал домой на такси – мне не терпелось сообщить Маргарет обо всем, что сегодня произошло, сказать, что развязка близка. Но Маргарет встретила меня смехом – новости мои сильно устарели. Она уже знала обо всем от Дианы Скидмор, неотрывно следившей за ходом событий; Диана пригласила нас к себе на Саут-стрит, и Маргарет была уже одета и готова к выходу.

На Парк-лейн было полно нарядных туалетов, визиток, серых цилиндров – это шли к автобусным остановкам и станциям метро гости, выдержавшие до победного конца королевский прием. Несколько цилиндров и туалетов гордо направились на Саут-стрит к дому Дианы.

По сравнению с Бассетом дом этот был невелик, потолки высокие, но комнаты тесные; и все же столько тут было нагромождено дорогих вещей, что еще сильнее ощущалась роскошь – квинтэссенция роскоши, бившей в глаза. В Бассете целый цветник порой отделял одну драгоценную диковину от другой. Там был простор, который уже сам по себе создавал впечатление простоты, свободы. Здесь же, на Саут-стрит, наперекор всем стараниям Дианы, сразу начинало казаться, что находишься в аукционном зале или на выставке свадебных подарков.

Когда мы с Маргарет вошли, Диана с подкупающей искренностью объясняла кому-то из гостей, до чего мал этот дом. Объясняя, она обнаружила такие познания в архитектуре, каких я у нее и не подозревал; еще месяца два назад у нее их и не было. По всей видимости, она вышла из-под влияния своего музыканта и попала под влияние какого-то архитектора – и с наслаждением показывала это: так юная девушка, впервые влюбившись, с наслаждением повторяет при каждом удобном случае имя любимого.

Глядя на Диану, я нередко думал, что очень глупо воображать, будто светские люди непременно циники. Люди, светские по натуре, такие, как она, отнюдь не циничны. Они потому и светские, что не циничны, не равнодушны ко всему на свете.

Увидев нас с Маргарет, Диана сплавила своего собеседника ближайшему кружку гостей и, отбросив вздор, вновь превратилась в деловую, уверенную в себе женщину. Да, ей известно, что Роджер сейчас у премьера. Она пригласила их с Кэро приехать, как только они смогут и, разумеется, захотят.

– У меня тут сегодня ни одного политика, – оживленно сказала Диана. – Так ведь лучше?

Она оберегала Куэйфов на случай, если в последнюю минуту все сорвется.

Мы смешались с толпой приглашенных, в большинстве своем людей богатых и праздных. Вероятно, почти никто здесь и не слыхал о Роджере Куэйфе. Мы с Маргарет переглянулись – у нас обоих мелькнула одна и та же мысль: ему пора бы уже прийти. Я заметил, что Диана, которая не так-то легко теряла душевное равновесие, выпила лишний коктейль.

И тут они вошли – Роджер между Кэро и ее братом Сэммикинсом. Все трое рослые, Роджер немного выше своего шурина и несравненно грузнее. Мы могли ни о чем не спрашивать, достаточно было взглянуть на Кэро. Она так и сияла от радости, беззастенчивой радости, которую она жаждала разделить со всеми нами. Взяв с подноса по бокалу шампанского, они направились к нам.

– Все в порядке, – сказал Роджер. Среди поцелуев и рукопожатий эти слова прозвучали на редкость безразлично, до смешного невыразительно. Человек, мало его знающий, подумал бы, что он ничуть не изменился за последние два часа. Он улыбался светской улыбкой, сдержанной, чуть ли не робкой, но глаза его блестели, линии вокруг рта обозначились резче, словно торжество переполняло его и он втайне им упивался… За этой робкой улыбкой чувствовалась какая-то юношеская неукротимость. И я подумал, что он отнюдь не из тех толстокожих, которые неспособны остро переживать свое горе или упиваться победой.

– Не ударил старик в грязь лицом? – сказала Кэро, обращаясь к Маргарет. Сэммикинс разразился громким хохотом.

Вблизи он казался настоящим атлетом – пышущий здоровьем, жизнерадостный. Глаза у него были как у сестры – большие, наивные и дерзкие. И всем своим видом еще яснее, чем она, он показывал, что ему все нипочем. Сейчас он как никто откровенно ликовал по случаю назначения Роджера. Он заговорил со мной и стал громко перечислять всех, кому это будет особенно неприятно.

К нам подошла Диана, ее натура требовала действий.