Тайна Земли

– Для постройки воздушного корабля, если уж на то пошло. А ты думал, что он мне нужен для бильярдной?

– И как же ты сможешь построить воздушный корабль без "Уэтерби и Харт"? – поинтересовался я.

– Я не совсем готов ответить на твой вопрос. Но я и раньше преодолевал трудности, преодолею и эту. Не волнуйся, Гурт! Воздушный корабль будет построен.

Его голос был уверенным и показывал такое безразличие к серьезности нашего положения, что я смотрел на него в изумлении. Больше сказать было нечего, и мы снова разошлись в разные стороны.

Я снова приступил к тщательному изучению окружающей обстановки – реки, огней, самой лодки и, наконец, своих попутчиков. Занятый этим, я пропустил без внимания несколько остановок, как вдруг меня заинтересовал негромкий, но оживленный разговор двух мужчин, которые находились напротив меня, один стоял, другой сидел. В той части палубы, где мы находились, было почти темно, но вскоре сидящий мужчина слегка сдвинулся с места, чтобы освободить место для другого, когда они оба оказались в поле зрения тускло горящего фонаря, и я с удивлением увидел, что один из мужчин – мой брат. Незнакомец был грубым, грязным на вид моряком, и эта пара, как я уже сказал, была глубоко поглощена разговором, которым они, очевидно, были заняты уже некоторое время.

– Да, чужестранец, – сказал моряк, – ты можешь верить мне или не верить, как тебе угодно, но у меня достаточно доказательств того, что я тебе говорю, и три раза меня запирали вместе с сумасшедшими за то, что я придерживался правды и не лгал.

– И ты говоришь, что можешь это доказать? – спросил мой брат низким тоном.

– Да, и сделаю это!

– Это слишком невероятно. Ты изумляешь меня! Я не могу этого постичь! – сказал Торренс едва слышным голосом, который, как я заметил, был намеренно приглушен.

– И в самом деле, вы можете вполне считать все это таковым, и даже больше. Когда я впервые узнал об этом, то, по крайней мере, был близок к безумию, но с тех пор, как меня заперли, я больше не говорю об этом, но когда я услышал, как вы, парни, судачите о воздушном корабле, я понял, что вы из тех, кто не прочь поговорить. Для меня это неважно – я не смогу прожить долго, и мне не хотелось бы, чтобы этот секрет умер вместе со мной. Я спускаюсь вниз по реке на "Кенгуру", это судно оборудовано как больница для калек и тому подобных. Мне там очень уютно, и я сомневаюсь, что когда-нибудь прицеплюсь к какому-нибудь другому судну в поисках дома по эту сторону от Дэви Джонса.

– Но, конечно, вы позволите увидеться с вами снова, – сказал Торренс, когда мужчина сделал движение, чтобы покинуть лодку на причале, к которому мы приближались.

– Конечно, позволю. Я не забуду вас, – он постучал себя по груди, как бы ссылаясь на записку, которую, как я предполагал, дал ему Торренс. – И я тоже сдержу свое слово и докажу каждый вздох, который я сделал с вами сегодня ночью. Пока!

Мужчина поспешно покинул лодку, и на следующую пристань мы высадились сами.

Глава III

Шел снег, и земля уже стала белой, когда мы добрались до нашего скромного жилища. Всю дорогу из Грейвсенда меня поражала переменчивая натура моего брата: в один момент он был оживлен, в другой – задумчив и уныл. На мой вопрос о необычном знакомстве, которое он завел на корабле, он просто рассмеялся и сказал "чудак", полностью игнорируя обрывки подслушанного мной разговора между ними. В таком настроении я решил оставить его в покое, будучи уверенным, что если и есть что-то стоящее, то я это услышу.

Мы поспешно осмотрели свои владения, чтобы убедиться, что в наше отсутствие ничто не было потревожено, а затем, с чувством уверенности в хозяйке, снова отправились в бурю в поисках еды. Мы ничего не ели с раннего утра и были почти голодны. Найти наш небольшой ресторанчик оказалось несложно, а свет и тепло внутри ободрили даже мою унылую душу.

Усевшись в алькове за аппетитным столиком, Торренс пододвинул ко мне меню, но я умолял его выбрать ужин самому, причем выбрать самые дешевые и объемные блюда.

– Чепуха! – ответил он, – Я голоден и собираюсь съесть еще один нормальный ужин. Если нам суждено отправиться к дьяволу, какая разница, в понедельник или в субботу?

Я никогда не мог спорить с Торренсом; у него во всем был свой путь, и все же мы никогда не ссорились.

Перед нами поставили изысканный ужин и большой кувшин пива; ужин обошелся дороже завтрака.

– Не знаю, как это так, – сказал Торренс в разгар поедания огромной отбивной, – но что-то мне подсказывает, что я никогда не был рожден для голода!

После ужина мы зажгли сигары и, задернув шторы в нашем алькове, продолжали сидеть и курить за чашкой кофе. Мы пыхтели уже несколько минут, когда Торренс, сунув руку в карман, достал деньги, которые я дал ему утром, вместе со своими собственными, и, положив стопку на стол, сказал:

– Теперь слушай! Мы разделим эти деньги на две равные части, и каждый возьмет свою часть. Неизвестно, что может случиться с нами, и лучше искать удачу по отдельности, чем вместе. Если мы пойдем одним путем, то встретим одинаковые трудности, а если разделимся, то шансов на удачу будет вдвое больше, и тот, кто первым поймает ее, сможет помочь другому. Это будет стоить не дороже, чем жить под одной крышей, за исключением того, что мы заранее заплатим за наши кровати, но другие соображения с лихвой компенсируют эту потерю, которая, в конце концов, может и не быть потерей. Возможно, нам предстоит пережить очень трудное время, но в конце концов мы справимся, не сомневайся. А теперь не мори себя голодом, старик, и не затыкай рот, а копай-копай-копай. Проталкивай свою рукопись – жми на рычаги – бросайся на все, что увидишь, но не унывай, и, прежде всего, пиши регулярно и держи меня в курсе.

Сердце у меня защемило, потому что я не мог смириться с мыслью, что мне придется покинуть Торренса. Он был лидером во всем, и с самого раннего детства я всегда верил, что то, что не может сделать Торренс, не может быть сделано вообще. Я привез с собой несколько рукописей, для которых надеялся найти издателя, но теперь сама мысль об этом была отвратительна. Я не мог ответить, и Торренс продолжал:

– Завтра утром, после завтрака, я покину тебя. Не спрашивай, что я собираюсь делать, потому что я не знаю, но я отправляюсь на поиски удачи и буду во многом полагаться на свои мозги янки, которые помогут мне выйти на первое место в этой игре. Не жди меня, пока не встретишь, но я либо напишу, либо вернусь, когда будет что рассказать.

– Ты собираешься вернуться в Грейвсенд? – спросил я.

– Возможно; но не приставай ко мне с вопросами. Во-первых, тебе не стоит знать, что я делаю, а во-вторых, мне не поможет, если ты будешь знать. Ты можешь представить меня строящим воздушный корабль, или управляющим галантереей, или кем угодно, но помни, что когда бы я ни столкнулся нос к носу с удачей, ты обязательно об этом узнаешь; и я только прошу тебя делать то же самое по отношению ко мне.

Я подал ему руку, и мы заказали две порции бренди и бутылку "Аполлинариса".

Пока мы расправлялись с этим и все еще курили сигары, портьеры нашего алькова внезапно раздвинулись, в проем просунулось грубое, небритое лицо и так же быстро удалилось. Хотя это было всего лишь мгновение, я узнал в этом лице моряка, которого видел на пароходе на Темзе. Торренс нахмурился, но не выглядел удивленным.

Когда мы встали, чтобы уйти, Торренс настоял на том, чтобы оплатить счет из своей доли, что он и сделал, и тут, когда мы уже собирались выйти на шумную улицу, из одного из альковов к нам подошел тот же грубый, грязный на вид моряк.

– Еще пару слов с тобой, незнакомец, – сказал он, подойдя к Торренсу и прикоснувшись к его шляпе.

– Конечно, – ответил он, как будто никогда раньше не видел этого парня, а затем, повернувшись ко мне, Торренс добавил:

– Не мог бы ты подождать минутку, Гурт, пока я поговорю с этим человеком? – и, не говоря больше ни слова, они вошли в один из альковов.

Я развлекался тем, что рассматривал рыбок в аквариуме, стоявшем недалеко от входа, и наблюдал, как крупные хлопья снега падают на стеклянную панель двери. Сколько времени я просидел так, трудно сказать, но оно показалось мне бесконечным. Моряк предусмотрительно задернул за собой шторы, поэтому невозможно было услышать, о чем они говорят, и даже звук их голосов заглушался звоном посуды, топотом официантов и шумом прибывающих и уходящих гостей. Наконец беседа закончилась, брат вышел с довольно необычным, как мне показалось, выражением лица, и мы отправились домой.

– И что ему нужно? – спросил я, когда мы шли по тротуару.

Торренс рассмеялся, а затем, словно раздумывая, что ответить, сказал:

– О, он сумасшедший! Хочет получить ссуду в двадцать фунтов под дом и участок, которые, по его словам, принадлежат ему в Дептфорде. Моряки вообще капризны, знаете ли, и я решил немного поговорить с ним, чтобы узнать его идеи и понять, стоит ли нам рисковать, имея возможность стать владельцем его собственности. Но я убежден, что этот парень – сумасшедший.

– Если он сумасшедший, то ты, наверное, еще больший! – воскликнул я, а затем, чувствуя, что он засыпает меня чепухой, чтобы избежать расспросов, я свернул тему и начал говорить о погоде. Мы больше не упоминали о моряке, и я пришел к выводу, что Торренс просто наткнулся на какого-то беднягу, который, по его мнению, может быть ему полезен, хотя каким образом, я не мог себе представить.

На следующее утро мы расстались, и я помахал Торренсу рукой на прощание, когда он занял свое место в омнибусе с сумкой Гладстона и зонтиком. Я стоял и смотрел ему вслед, пока автобус не свернул за угол, а затем направил свои шаги в сторону Патерностер-роу.

Я не собираюсь томить себя перечислением горьких разочарований, которые я претерпел в этом квартале города, да и для определения Этлбриджей как подлинных участников чудес, о которых мне предстоит поведать, важно лишь упомянуть тот факт, что фирма "Крамб и Крампет" после долгих переговоров об условиях, долгих и утомительных обсуждений заслуг и качеств в конце концов отказалась от моей книги, равно как и от всех более коротких работ, представленных им; факт, который эти джентльмены, несомненно, запомнят, если их внимание будет привлечено к нему.

Наше жилье и так было унылым, но теперь, когда я остался один, оно казалось невыносимым. Помимо моих собственных мрачных чувств, я был вынужден разделять чувства моей хозяйки, которая постоянно досаждала мне рассказами о своих финансовых трудностях, о своей неспособности платить за жилье и о страхе, что ее выселят. Вопреки моему здравому смыслу, ей удалось уговорить меня одолжить фунт, чего я не мог себе позволить, но я сделал это, отчасти из сочувствия, а отчасти чтобы избавиться от ее назойливости.

Теперь я занялся подготовкой статьи о психологической эволюции обезьяны, которую я надеялся разместить у другого издателя и которая, если бы она была закончена, я не сомневаюсь, имела бы успех; но обстоятельства вмешались до завершения последних страниц, что заставило меня отказаться от работы, и поэтому мир должен был пострадать. Я продолжал работать без остановки больше недели, а затем стал с тревогой ожидать возвращения брата и совершил несколько долгих прогулок в том направлении, откуда, как я полагал, он должен был прийти; но я не встретил его и возвращался домой, каждый раз немного удрученный. В эти вечера я рано ложилась спать, не имея никого в компании и не имея возможности позволить себе развлечений вне дома. По истечении десяти дней я стал настолько экономным, что был вполне удовлетворен состоянием своих финансов и чувствовал себя легче душой, чем когда-либо с момента приезда. Тем не менее, я не нашел ничего, чем можно было бы заняться, кроме как писать, и будущее было неопределенным.

Воскресное утро было темным и мрачным, и, поскольку прошло уже почти две недели с тех пор, как Торренс покинул меня, я начал с растущей тревогой думать о том, что с ним стало. Я вправе был ожидать его появления, но с момента его отъезда я не видел и не слышал от него ни слова. Могло ли что-то случиться? Я не верил в это и, зная, как он не любит писать письма, списал все на то, что он занят; и я искренне надеялся, что с пользой. Тем не менее, я провел день в мрачных предчувствиях и решил отправиться в Грейвсенд на следующее утро. Однако вечером, когда я собирался идти в свою комнату, слуга передал мне письмо, и я не сразу понял, насколько я встревожен, пока не прочитал его. Письмо было следующего содержания:

"20 Узкий переулок, Грейвсенд.

Воскресное утро.

"Дорогой Гурт! Извини, но я не смогу приехать сегодня, как рассчитывал. Постараюсь приехать до следующего дня Господня. Как дела с книгой? Держи язык за зубами и не унывай,

твой, Торри".

Это было не очень-то большое письмо, но это было лучше, чем ничего, и я был благодарен за него. Я положил письмо в карман и на время оставил все мысли о Грейвсенде. Очевидно, Торренс нашел себе занятие, и я не считал его человеком, способным долго трудиться впустую, но чувствовал, что его мучает то, что он не сказал мне, в чем дело. Правда, я никогда не писал ему, что он велел мне делать под опекой Уэтерби, если будет о чем писать, но поскольку этого не было, я чувствовал оправданность своего молчания. Однако теперь я должен был скоро его увидеть и утешал себя мыслью, что все в порядке.

В течение последующей недели я ответил на несколько объявлений в надежде найти работу, так как, несмотря на испытываемое удовлетворение от своей способности экономить, бывали моменты, когда размышления о том, что я совершенно ничего не зарабатываю, настигали меня с такой силой, что я впадал в уныние и с радостью принял бы все, что сулило хоть малейшую прибыль. Но все попытки найти работу были безрезультатны; очевидно, Лондон был переполнен.

Прошла еще одна неделя без Торренса, и когда наступило следующее воскресенье, и он не пришел, я стала не только проявлять нетерпение, но и злиться. Почему он не забежал ко мне? Это, конечно, казалось странным. Если бы он так настойчиво не просил меня оставить его в покое, я бы уже давно уехала в Грейвсенд. Но я едва осмеливалась выходить из дома, боясь, что он придет и уйдет в мое отсутствие.